В кошмаре первых дней детсада Вероника выжила только благодаря ему. Так получилось, что она попала туда довольно поздно – болела. К тому времени все в группе уже более менее сдружились и разобрались в местных порядках, наверное похожих на условия жизни в монастыре, откуда сбежал Мцыри. А местная надзирательница, то есть воспитательница Ирэна Степановна, точно дала бы фору тамошним монахам.

Вероника еще не успела сориентироваться среди новых лиц, как у нее уже обнаружился странный преследователь – худенький мальчик с узким лицом и быстрыми хитрыми глазами. Стоило Веронике взять в руки местную куклу – просто посмотреть, – как он вырвал игрушку у нее из рук и отскочил в сторону. А затем, гнусно улыбаясь, оторвал кукле голову и швырнул в Веронику обезглавленное тело с беспомощно воздетыми руками. Ей сразу же вспомнилась искалеченная скульптура Ники, которая когда-то так напугала ее. А потом к ногам подкатилась, жутко шлепая по полу растрепанными волосами, пластмассовая голова с распахнутыми от ужаса ярко-голубыми глазами и ярко-белым срезом на месте шеи. Вероника вскрикнула и попятилась. Тут конечно же появилась воспитательница, благополучно пропустившая сам момент обезглавливания.

«Как не стыдно, Мурашова!» – не тратя времени на разбирательство, завопила она.

Вероника попятилась еще быстрее – на этот раз от искаженного гневом человеческого лица. Она не привыкла ни к таким злым лицам, ни к таким крикам. Мама всегда разговаривала с ней спокойно, даже когда сердилась. А папа вообще никогда не ругал. Когда Вероника делала что-то не то, он просто объяснял, почему это неправильно, и иногда сам так огорчался, что ей становилось стыдно и хотелось больше так не делать. А воспитательница орала так, что стало сразу понятно: Вероника совершила что-то чудовищное и непоправимое.

«Первый день в группе, Мурашова, и уже сломала куклу! Тебе не стыдно?»

Отступать от кричащего лица воспитательницы было некуда – Вероника уперлась спиной в стену и беспомощно тихо заплакала. Что, впрочем, ничуть не смягчило суровую Ирэну Степановну.

«Все-таки стыдно, да? – удовлетворенно заметила она, вглядываясь в лицо девочки. – Вот, учись ценить чужой труд. Растете нахлебниками. Родители разбаловали, покупают вам барби по тыще рублей, а вы не понимаете. А мы в наше время сами себе кукол из картона делали – и ничего. А кто из вас, Мурашова, вырастет? Сейчас вы куклам головы отрываете, потом птичкам, а потом… Подумай, Мурашова, а если бы она была живая, ты бы ей тоже голову оторвала?

А если ей сейчас больно, а? Ты ведь вот так просто взяла и убила ее».

Ирэна Степановна величественно указала на останки куклы, и Веронике показалось, что голубые пластмассовые глаза на оторванной голове моргнули и из одного глаза выкатилась слезинка. Вероника всхлипнула и заплакала сильнее. За спиной воспитательницы корчил ехидные рожи истинный убийца бедной голубоглазой куклы.

А перед прогулкой, когда все одевались, он отнял у Вероники шарф, пребольно толкнув ее при этом. Пришлось гоняться за ним по всей раздевалке. Устав и взмокнув под теплой курткой, Вероника все-таки добыла украденное, но шарф уже был испачкан следом чьего-то ботинка и украшен безобразной зацепкой. Вероника опять чуть не расплакалась, представляя, как вечером влетит от мамы за неаккуратность. Вообще она не была плаксой и никогда столько не рыдала за один день, сколько в этом дурацком саду. На прогулку она, конечно, из-за этого опоздала. И опять получила выговор от Ирэны Степановны. От ее резкого голоса и цепкого взгляда Вероника уже начинала вздрагивать.

Когда рисовали цветными фломастерами сюжеты из сказок, Вероника немного расслабилась. Рисовать ей всегда нравилось, и получалось хорошо. По крайней мере, папа хвалил и говорил, что у нее задатки настоящего художника. Правда, мама просила не забивать ребенку голову ерундой. А папа отвечал, что это не ерунда.

И что задатки – это не значит, что Вероника уже великий художник и может почивать на лаврах. Скорее, наоборот, – если она будет много тренироваться и рисовать, когда-нибудь может стать настоящим художником. Но может и не стать. Особенно если начнет почивать на этих самых лаврах прямо сейчас. Рисовать Вероника любила, поэтому тренировалась. На всякий случай.

К тому же почивать на каких-то там лаврах ей не хотелось. Тем более после того, как она узнала, что это те самые лавры, с которыми мама варит суп. Только псих может захотеть спать на сухих листьях из супа.

Иван-царевич на картинке со сказкой получился неплохо, особенно – его конь. Лошади Веронике вообще нравились больше всех животных и многих людей. Жалко, мама этого увлечения категорически не одобряла. Василиса Прекрасная на картинку уже не поместилась, но и без нее было красиво. Вероника надеялась, что рисунок понравится Ирэне Степановне и та станет хотя бы немного добрее. Но только она собиралась сдать готовый рисунок – его выхватили у нее прямо из-под носа. Конечно же тот самый убийца куклы. Гнусно улыбаясь прямо в лицо растерянной Веронике, он быстро скомкал Ивана-царевича с конем, бросил на пол и принялся топтать. И вдруг упал. Растянулся прямо у ног Вероники. А другой мальчик, черноволосый и высокий, поднял скомканную и затоптанную бумажку, аккуратно расправил, отряхнул и положил перед Вероникой.

«Здоровско получилось», – сказал он.

«Помялось», – пробормотала Вероника.

Под внимательным взглядом нового мальчика она смутилась и раздумала плакать. Сколько же можно! Не плакса она ведь на самом деле.

«Все равно красиво», – повторил он.

Убийца куклы поднялся и замахнулся на него кулаком, но черноволосый обернулся и хмуро посмотрел на него. Убийца нерешительно остановился.

«Он извиняется», – вдруг сказал черноволосый Веронике.

«Я?» – удивился убийца тонким голосом.

«Извиня́ется», – с нажимом повторил черноволосый, продолжая смотреть на убийцу.

Тот шмыгнул носом, дернул плечами, потоптался и неожиданно сказал:

«Ну и ладно, очень надо. – и, боком протиснувшись между Вероникой и столом, быстро пробурчал: – извини».

Ирэна Степановна, принимая мятый и истоптанный рисунок Вероники, недовольно поморщилась и сказала:

«Какая ты все-таки неряха, Мурашова!»

Но Веронике было уже почти все равно. Она посмотрела на черноволосого мальчика, и тот ей кивнул. Вероника улыбнулась в ответ. Подумаешь! Много понимает эта Ирэна Степановна. Папе бы тоже рисунок наверняка понравился.

Так Вероника познакомилась с Димкой Вороновым.

Еще несколько раз Вероника замечала рядом с собой узколицего убийцу куклы, но все время тут же оказывался и Димка Воронов. И убийца сейчас же молча и трусливо исчезал.

А после истории с вареной морковкой Вероника вообще зауважала Воронова. Почти как папу.

Вареную морковку она терпеть не могла и всегда потихоньку вынимала из супа. Мама, конечно, ругалась, когда замечала, но все равно никогда не заставляла Веронику доедать то, что та не хотела. Иногда пыталась уговаривать, но не заставляла. К тому же тут на помощь всегда приходил папа.

«Не дави на нее, Люся, – говорил он, когда мама уж слишком настойчиво и сердито твердила Веронике про пользу, например, творога и тушеных овощей. – Организм сам знает, что ему сейчас нужно».

«Мой организм очень хочет сейчас тортика, – немедленно замечала Вероника. – Или мороженого. Лучше крем-брюле. Можно смородиновое. Но прямо сейчас».

Такие заявления, конечно, редко заканчивались покупкой тортика. Обычно бдительная мама вспоминала что-нибудь вроде:

«Это, интересно, которая часть твоего организма хочет мороженого? Горло, которое еще вчера болело?»

Но как бы то ни было, противную вареную морковку или, например, переваренные желтки из яиц Веронику доедать никогда не заставляли.

А тут на обед в детском саду дали не просто каких-то несколько кружочков морковки в супе, а целую тарелку отвратительной, ужасно пахнущей, грязно-оранжевой вареной моркови. Веронику замутило от одного запаха. Она попыталась сейчас же сбежать из-за стола. Может быть, стоило сделать это как-то незаметнее – и тогда бы все обошлось. А так Ирэна Степановна этот побег конечно же заметила и заорала: