– Акула вмиг схарчит! Их тут навалом! – сказал радист.
– Акула – это точно, – согласился Вася и вздохнул: – А стоило бы…
Капитан что-то весело замурлыкал, пробежал в рубку, и из-за двери тут же послышалось:
– Приготовиться к повороту!
Скоро мы повернули. Туман за мысом рассеялся – и как-то сразу всю ночь, весь океан осыпало яркими звёздами. На берегу закачались силуэты пальм. Справа была Индия! Индия!
А я всё стоял и оглядывался. Там сзади ходила во тьме чёрная грозовая туча, клубился на волнах липкий солёный туман, и посреди него, в лодчонке, мальчуган – хоть негритёнок, хоть турчонок – всё подавал и подавал корабельному народу сигналы – один длинный, два коротких; один длинный, два коротких…
Светлячок
На хребте волны зелёной
Вдаль плывёт травы пучок.
В нём живёт неугомонный
Скромный труженик – рачок.
Тихий, маленький, бесцветный,
Работяга незаметный.
Но как только тьма сгустится,
Сгонит отблески зари,
Он внезапно загорится
Чу́дным светом изнутри:
Вспыхнет крохотное пламя,
Глубь сияньем озарит…
Мал рачок, а перед вами
Волны полнятся кострами:
Море целое горит!
Весёлый случай
По пути к Владивостоку мы забежали в маленький индийский порт за грузом чая. Подошли к причалу – и словно окунулись в чайный раствор.
Всё вокруг чайного цвета: руки, лица людей, стволы пальм, кокосовые орехи! Даже птицы на воде как разваренные чайные хлопья. Жара. Тропики!
По лицу течёт пот, солнце с нас шкуру снимает. А для чая самый раз. Он сырости не терпит – все запахи впитывает.
Наш боцман выбежал на палубу, поднял руку, щёлкнул пальцами:
– А ну, братва, проверить трюмы, вымести всё с палубы, чтоб нигде ни обмотки, ни селёдки! А то будут в Москве чай с селёдочным духом прихлёбывать.
Есть всё вымести!
Бросилась команда по трапам – кто со шваброй, кто с метлой.
А я на этот раз взял веник и пошёл между трюмами выметать щепу от досок.
Солнце водит по спине лучами, как паяльной лампой. Зной! А работать надо: чайные ящики на причале рядком выстроились, ждут…
Вдруг с пакгауза[1] сорвалась какая-то чёрная тень и мелькнула надо мной. Я оглянулся.
Ворона! Тяжёлая, толстая! Уселась на мачту, посмотрела на меня, на палубу и как каркнет: «Кар-р! Кар-р!»
С чего бы это она? Может, ей моя работа не нравится? Я посмотрел вокруг. Ничего подобного! Всё как надо!
За первой вороной – вторая. С костью в клюве. И тоже: «Кар-р! Кар-р!»
Выронила кость – и чуть мне не по голове!
«Ах вы, – думаю, – чёрные! Ругаетесь да ещё кости на голову швыряете?!»
Схватил я кусок щепы, размахнулся, но тут ко мне подбежал старик индиец, замахал руками:
– Нельзя! Они священные, почитаемые!
А вороны взлетели, покружились над причалом и сели верхом на какого-то бродячего козла. Едут, правят, как наездницы, и, видно, приказывают.
– Ну то-то! – засмеялся я. – На козле – пожалуйста! А я вам не козёл.
Только я взялся за веник, а вороны тут как тут! Уселись на прежнее место и командуют: «Кар-р! Кар-р!»
– Ну, начальницы! Погодите! – рассердился я.
Но тут зашумели на палубе лебёдки, закачались на тросах ящики с чаем, и вороны исчезли, делись куда-то.
Загрузили мы трюмы доверху, поставили на них несколько автомобилей и только вышли в море, как навстречу нам бросился шторм, заулюлюкал, засвистел ветер. Ни солнца, ни пальм. Одни гигантские волны. Шарах слева! Будто бревном в борт! Шарах справа! Будто ядром в палубу!
Побежали мы крепить машины тросами, цепями. Взмокли и вымокли. Тут-то я и вспомнил голубушек. «Вот бы, – думаю, – вас сюда. Вы здесь бы покаркали!»
Но вымокли мы и высохли. Утихло море, засинел край неба, а скоро всплыл, выкатился навстречу и следующий порт. Зелёный, банановый.
Сняли мы машины, стали открывать трюмы, а оттуда вдруг вывалились две кикиморы. Обшарпанные, лохматые! Как подвальные кошки!
– Это что ещё такое? – изумился боцман.
Я пригляделся и ахнул: ну и весёлый случай! Это же мои начальницы! И как только туда забрались!
– Что ж, – говорю, – не каркаете?
А они только клювы раскрывают, сипят и с ног валятся. Укачались!
– Ах вы, – говорю, – «почитаемые»! Подождите!
Сбегал я быстро к повару, принёс им хлеба, накрошил мяса, плеснул в чашку воды. Поглядели они сверху, клюнули раз-другой, прополоскали горло. Потом встряхнулись, замахали крыльями – и скорей к берегу! Летят, качаются с боку на бок, будто о воздух спотыкаются. А я смеюсь, говорю:
– Что, попробовали? То-то! Будете знать, как на матросскую работу каркать. Будете помнить, какая она, морская работа!
Братцы
Жарким утром рано-рано,
С островка спеша добраться,
К нам гребут в катамаранах
Удивительные братцы.
Кучерявы и курносы,
Забираются на тросы,
Вроде маленьких пернатых
Повисают на канатах.
Я их весело встречаю:
«Молодцы! Поспели к чаю!»
И несу им угощенье:
С маслом хлеб и горсть печенья.
Угощенье изучают,
Чуть кудряшками качают.
И вращаются глазища:
«Потрясающая пища!»
А потом, звеня, как осы,
Преподносят мне кокосы
И, подбросив нож особый,
Их раскалывают: «Пробуй!»
Я ловлю, хрустя орехом,
Сок кокосовый со смехом
И вздыхаю: «Просто чудо!
Потрясающее блюдо!»
Фрегат боцмана Годунова
Почти всей командой мы шли по знойной набережной Бомбе́я. В порту, за пальмами, качались мачты кораблей. А над нами тоже, как мачта, покачивал русой льняной головой Годунов – самый высокий боцман на всём торговом флоте. На него оглядывались рикши[2]. Продавцы кокосов и заклинатели змей провожали его глазами, а он шёл стремительным шагом и посматривал на местные лавочки. Боцман искал себе новые часы и хороший подарок сыну.
Подарки боцман искал не в первый раз. Он уже покупал их раньше. Но все они один за другим исчезали. Купил в японском городке бумажного змея – и там же запустил на радость мальчишкам выше старого вулкана.
Пришли на Кубу – и всю леску, купленную в Иокога́ме, размотал ребятам на удочки. Зато какая рыба ловилась с причала! Мальчишки азартно кричали: «Боцман, боцман! Гранд пескадо!» И боцман соглашался: «Рыба что надо!»
А в Кальку́тте привёл на судно двух ребятишек, брата и сестру, отмыл, накормил и на прощание нарядил в новые белые рубашки.
– Ты же сыну купил! – говорил наш повар Вася.
– У меня сын молодчина, – отвечал боцман, – он и сам бы поделился. – И Годунов поворачивался к стоявшей на полке среди книг фотокарточке сына: – Правда?
