Готхольд-Эфраим Лессинг
Материалы к "Фаусту"
1. ИЗ ПИСЕМ О НОВЕЙШЕЙ НЕМЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Семнадцатое письмо 10 февраля 1769г.
"Никто, - говорят авторы "Библиотеки", - не станет отрицать, что немецкая сцена обязана господину профессору Готшеду большинством усовершенствований, впервые введенных на ней".
Я этот "никто", я прямо отрицаю это. Следовало бы желать, чтобы господин Готшед никогда не касался театра. Его воображаемые усовершенствования относятся к ненужным мелочам или являются настоящими ухудшениями.
Когда процветала г-жа Нейберин и столь многие чувствовали призвание послужить и ей и сцене, наша драматическая поэзия являла, правда, весьма жалкое зрелище. Не знали никаких правил, не заботились ни о каких образцах. Наши "исторические и героические представления" были полны вздора, напыщенности, грязи и грубых шуток. Наши "комедии" состояли из переодеваний и волшебных превращений, а верхом остроумия в них являлись потасовки. Чтобы понять этот упадок, не требовался ум самый острый и сильный. И господин Готшед был не первым, кто это понял, он только первый достаточно поверил в свои силы для того, чтобы решиться помочь этой беде. А как же он принялся за дело? Он немного знал по-французски и начал переводить; он поощрял также к переводам всех, кто умел рифмовать и понимал "Oui, monsieur"; {Да, сударь...} он, пользуясь выражением одного швейцарского критика, смастерил при помощи клея и ножниц своего "Катона"; он сделал "Дария" и "Устриц", "Элизу" и "Тяжбу из-за козла", "Аврелия" и "Остряка", "Банизу" и "Ипохондрика" без клея и ножниц; он проклял импровизацию; он торжественно прогнал со сцены Арлекина, что само по себе явилось грандиознейшей арлекинадой, которая когда-либо разыгрывалась; короче говоря, он не столько хотел усовершенствовать старый театр, сколько быть создателем совершенно нового. И какого нового? Офранцуженного. Соответствует ли этот офранцуженный театр немецкому образу мысли или нет, в это он не вникал.
Он вполне мог заметить, что наши старые драматические пьесы, которые он изгнал, куда больше соответствовали английскому вкусу, нежели французскому, что мы в своих трагедиях хотели больше видеть и мыслить, чем нам позволяет робкая французская трагедия; что великое, ужасное, меланхолическое сильнее действует на нас, чем все учтивое, нежное, ласковое; что чрезмерная простота нас утомляет сильнее, чем чрезмерная сложность и запутанность. Готшед должен был бы итти по этим следам, которые и привели бы его прямым путем к английскому театру. Не говорите, что он пытался итти этим путем, как о том якобы свидетельствует его "Катон". Именно то, что лучшей английской трагедией он считает Аддисонова "Катона", ясно доказывает, что он и в этом случае смотрел на дело глазами французов и не знал в то время ни Шекспира, ни Джонсона, ни Бомонта, ни Флетчера, которых он из высокомерия и позднее не пожелал изучить.
Если бы мастерские пьесы Шекспира были переведены для наших немцев с некоторыми небольшими изменениями, то наверное это было бы плодотворнее, чем наше близкое знакомство с Корнелем и Расином. Во-первых, Шекспир понравился бы нашему народу гораздо больше, нежели эти французские пьесы; во-вторых, Шекспир пробудил бы у нас совсем иные таланты, чем те, какие могли бы вызвать к жизни Корнель и Расин. Ибо гения может вдохновить только гений, и легче всего тот, который всем, невидимому, обязан природе и не отпугивает нас трудностью совершенства, достигнутого им в искусстве.
Даже если судить по древним образцам, то Шекспир гораздо более великий трагический поэт, нежели Корнель, хотя последний отлично знал древних, а Шекспир почти не знал их. Корнель ближе к древним по внешним приемам, а Шекспир по существу. Английский поэт почти всегда достигает цели трагедии, какие бы необычные и ему одному свойственные пути он ни избирал, французский же ее почти никогда не достигает, хотя он и идет путем, проложенным древними. После "Эдипа" Софокла никакая трагедия в мире не будет иметь больше власти над нашими страстями, кроме "Оттело", "Короля Лира", "Гамлета" и т. д. Разве есть у Корнеля хоть одна трагедия, которая бы наполовину растрогала нас так, как "Заира" Вольтера? "Заира" Вольтера! А насколько она ниже "Венецианского мавра", слабой копией которого является и откуда заимствован весь характер Оросмана?
То, что в наших старых пьесах было действительно много английского, я мог бы обстоятельно доказать без особого труда. Стоит назвать хотя бы самую известную из них: "Доктор Фауст" - пьесу, содержащую множество сцен, которые могли быть под силу только шекспировскому гению. И как влюблена была Германия, да и сейчас еще отчасти влюблена в своего "Доктора Фауста"! Один из моих друзей хранит старый набросок этой трагедии, и он мне сообщил одну сцену, в которой, несомненно, заключено много прекрасного. Хочется вам ее прочитать? Вот она!
Фауст берет к себе в услужение быстрейшего из адских духов. Он произносит заклинания, и тогда появляются семерогдухов; начинается третье явление второго действия.
Что вы скажете об этой сцене? Вы хотели бы иметь пьесу, полную таких сцен? Я тоже!
2. ПЛАН ПРОЛОГА И ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ
Старый собор. Звонарь и его сын, только что отзвонившие полночь или собирающиеся звонить. Сборище чертей-невидимок, сидящих на алтарях и совещающихся о своих делах. Несколько самых ловких чертей появляются перед Вельзевулом, чтобы отдать отчет в своих деяниях. Один ввергнул город в пламя, другой потопил в бурю целый флот. Третий осмеивает их за то, что они берутся за такие ничтожные дела. Он похваляется тем, что соблазнил святого, уговорив его напиться, и тот в опьянении совершил клятвопреступление и убийство. Это наводит на беседу о Фаусте, которого не так-то легко совратить. Третий чорт берется за сутки сделать его достоянием ада.
- Сейчас, - говорит один чорт, - он Сидит еще при свете ночной лампады и исследует глубины истины. Слишком сильная жажда знаний - недостаток, а из недостатка, если человек слишком уж упорствует, могут проистечь всевозможные пороки.
