Как будто вернулись довоенные имперские времена: за окнами счастливый четырнадцатый, а не суетливая, пошлая – да еще поиздержавшаяся до последнего предела – весна тридцатого года.

– Куда класть прикажете? – Носильщик за спиной бухнул сапогами, разом стирая наваждение.

– Тебе лучше знать, братец, – со смешком выдал указания Яков, уступая место в узком проходе. – Да смотри поаккуратнее там! Кожу не поцарапай!

– Наверняка ведь вагон в Германии делали? – не смог я удержать давно вертящийся на языке вопрос. – Ей-ей, не под силу царской промышленности такие чудеса сотворить, да еще в количествах, чтоб до сих пор хватало в Одессу гонять!

Вместо ответа Яков указал рукой на закрепленную над дверями табличку – «Верхне-Волжскій заводъ, городъ Тверь. 1904 годъ. Купе № 6».

Между тем носильщик закончил упихивание наших чемоданов и узлов, получил долгожданную полтину серебром и вместе с густым ароматом дегтя утопал к выходу.

Можно осмотреться…

Прямо напротив, на уровне глаз, вдоль стены вагона раскинулась верхняя полка – мягкий матрас в массивной деревянной раме. Сразу под ним – широченное, аж трехрамное окно. Справа – диван с прихотливо изогнутыми ореховыми подлокотниками и высокой «тронной» спинкой. Очень удобно, ничто не мешает плюхнуться с размаху на мягкие пружины поближе к столику.

Но откуда вторая полка в двухместном купе?!

Резко перевожу взгляд: дивана напротив нет и в помине, вместо него всего лишь широкое кресло, а у входа перегородка выступает внутрь купе, и – черт возьми! – там еще одна дверь, мимо которой я умудрился впопыхах проскочить.

Неужели…

Точно, уборная! Хотя нет, только раковина умывальника, да вдобавок – судя по виднеющейся в глубине второй двери – одна на пару купе.

Все равно здорово!

Я с удовольствием повернул массивные бронзовые краны, сполоснул руки под струей воды, вытер висящим на вешалке полотенцем.

А жизнь-то налаживается!

Слабо шевельнулся червячок сомнения: не перебарщивает ли Яков? Могут ли будущие студенты, которыми мы выступаем согласно легенде, путешествовать с таким немыслимым комфортом?

А почему нет?

Формально НЭП не свернут, богатство, частная торговля и производство все еще как бы разрешены. Пусть советский золотой червонец в мире с тысяча девятьсот двадцать седьмого года идет по цене макулатуры{5}. Пусть налоги проклятым эксплуататорам вкручены выше небес. Пусть оптовые и товарные биржи закрыты, коммерческий кредит запрещен. Все равно граждане республики не успели отвыкнуть от многовековой привычки к открытому богатству. Так что кроме солидных, отягощенных животами и портфелями совбуров{6} к нашему вагону живо тянутся купцы-кооператоры, они же – жулики-коммерсанты. На первый взгляд – непримиримые классовые враги, однако при них подозрительно одинаковые барышни, вполне сносно одетые даже по меркам старушки-Европы.

Никому на окраине триэсэрии нет дела до великовозрастных отпрысков недобитых нэпачей. Вернее сказать, не умеющих видеть дальше своего носа идиотов, по капризу стукачей и недоработке чекистов сохранивших на черный день в достатке «червяков», «сеятелей» и «николашек», но при этом мечтающих отправить своих сыновей, любимых племянников или младших братиков «в люди» по высшему разряду. Вместо того чтобы вывести их тропами приднестровских контрабандистов подальше от социалистического рая. Пока не поздно.

Прав мой куда более опытный спутник, когда говорит: «И ладно, пускай все вокруг запомнят разодетых гуляк, пуще того, в деталях рассмотрят ботинки и чемоданы – для Москвы у нас есть другие вещи. Много хуже, если кому-то достанет мозгов обратить внимание на лица!»

С последним трудно не согласиться по очевидной причине. Внутренних «пачпортов» в Советской республике нет вообще – абсолютно и совершенно. Не успели их ввести большевики. Так что в качестве уникального удостоверения личности обычно выступают кучка мятых бумажек с мало читаемыми оттисками печатей да протертая на сгибах простыня свидетельства о рождении, начинающаяся с незатейливой фразы типа «По указу Его Императорского Величества Одесская духовная консисторiя свидҍтельствуетъ…». Сложно сказать, сохранились ли соответствующие записи в огне Гражданской войны и сколько месяцев – или лет! – может занимать их реальная проверка.

Следствие бардака – неограниченный простор для использования чужой личины, а то и кустарной подчистки-подделки. Уровень детского сада для Якова, коренного одессита и редкого прохиндея, успевшего поучаствовать в фабрикации подложных документов для откоса от армии еще подростком в далеком пятнадцатом году. За актуальные в данный момент бумаги он отдал хорошим людям жалкий пяток червонцев. Хотя надо отметить, настолько дешево идут только контрики, попы, торгаши и прочие интеллигенты – свидетельство о рождении с правильным рабоче-крестьянским происхождением обойдется чуть не в десять раз дороже. Спрос заметно превышает предложение. Но нам наплевать, реально поступать в университет мы не собираемся, зато налицо значительная экономия. Вдобавок по дороге деньги можно тратить, не отходя от образа.

С другой стороны – шиковать без меры в республике Советов все же опасно, поэтому Яков подстраховался трудовыми победами. У нас в полном порядке книжечки «трудовых списков» с перечнем вполне пролетарских должностей.

Моя, на всякий случай, близка к реальной специальности: электрик-настройщик волочильного цеха одесского государственного жестяно-баночного завода, некогда носившего имя «Братья Авич и Израильсон», ныне же – «имени М. И. Калинина». Фамилия советского вождя, верно от особого уважения, вписана клерком в бумагу большими печатными буквами.

На самый крайний случай у Якова в запасе имеется совершенно убойный документ: комсомольский билет. На картонном чуде природы с портретом Ленина на обложке – вполне надежном и действующем – нет не только фотографии владельца, но и печати. Воистину, страна непуганых идиотов. Заверить столь важную бумагу способна простая подпись безвестного секретаря губкома!

Вдали прозвучала резкая трель свистка кондуктора, за ней – сочный, на три тона ниже гудок паровоза, звонкая волна перестука буферов обозначила старт состава…

Первый час, как принято, прошел за взятой в дорогу снедью. Воспетая в романах и стихах жареная курица прекрасно сочеталась по дизайну с толстодонными, снабженными царским гербом и аббревиатурой МПС подстаканниками. Вкус же традиционного железнодорожного чая явно недотягивал до заданного антуражем уровня. Или, что куда более вероятно, нам с Яковом так казалось после турецкого изобилия.

Скоро живописная разруха окраин Одессы осталась позади, потянулись бесконечные, подернутые свежей зеленью поля, небольшие деревеньки, кривые заборы и прочие невнятные сараи. Однообразное скольжение пейзажей навевало скуку – паровоз тащил состав неспешно, километров тридцать – сорок в час, но как-то удивительно ровно, не разгоняясь и не притормаживая.

Под тихий, чуть слышный перестук колес Яков расстелил постель и прилег подремать.

Я попытался последовать его примеру, но, увы, безуспешно. Снова, наверное в тысячный раз, вспомнилась история, благодаря которой меня и занесло на эти без малейшего преувеличения смертельные галеры.

Ленинград, декабрь 2014/1926 – январь 1928 года

(43 месяца до рождения нового мира)

Произошел перевернувший мою жизнь случай весьма далеко от Одессы и СССР. А именно: в длинные рождественские каникулы две тысячи четырнадцатого года я – Алексей Коршунов, студент четвертого курса электротехнического факультета УрФУ, здоров, не женат, без вредных привычек и прочая, прочая, – решил приобщиться к великой русской культуре, в смысле – посетить исторические достопримечательности Петербурга. А заодно принять участие в парочке Ingress-ивентов{7}, попутно встретиться в реале со старыми друзьями по игре.