Одесса, апрель 1930 года (3 месяца до рождения нового мира)

Если кто-нибудь попросит меня назвать главный символ интербеллума{1}, то я без колебаний отвечу: «Это вокзал!» В нем начинается и заканчивается любое, даже самое короткое путешествие.

За два прошлых года я успел исколесить всю Европу, но оказалось, что завершить мою миссию возможно только в СССР.

Поэтому – снова перрон, снова бьют в уши заполошные крики продавцов всякой снеди и разноголосые переливчатые локомотивные гудки. Зычно клацают буфера, упруго подрагивает под ногами асфальт. Отличие от Франкфурта или Стамбула по большому счету ровно одно: вместо веселого и бессмысленного Малека Вебера из репродуктора доносится немилосердно шипящая, однако вполне узнаваемая мелодия «Я милого узнаю по походке», с первых звуков которой невольно вспоминается надрывно рвущий гармонь Гарик Сукачев.

Впереди носильщик – здоровенный детина в нелепой форменной фуражке и сером засаленном фартуке поверх старой солдатской шинели. Не просто так – он тащит за спиной на подставке-сиделке наш багаж.

Странный атавизм: везде в Европе для этого используют специальные, похожие на двухколесную тачку тележки, однако «жемчужину у моря» научно-технический прогресс упорно обходит стороной. Хотя, возможно, просто нет надобности – не часто у советских пассажиров встречаются пудовые сундуки или необъятные кучи коробок-картонок.

Даже наши далеко не самые огромные в мире чемоданы явно смущают окружающих новизной и мягким блеском импортной кожи. Что отнюдь не мелочь, а реальный символ статуса, который легко удерживает на расстоянии докучливых газетчиков, лоточников Главдорбуфета[1], кроме того, заставляет мелкотравчатых служителей железнодорожных законов брать под козырек вместо очередной проверки документов.

И последнее, но не менее важное: чемоданы как магниты притягивают взгляды хорошеньких девушек! Последнее скорее обидно, чем приятно. Надеюсь, местным барышням и без багажа есть на что посмотреть: мой рост под метр девяносто; не страшные – как я в глубине души надеюсь – черты лица. А если не нравится лицо – пусть оценят темно-серый, в крупную синюю клетку костюм, к которому прилагается белоснежная рубашка с закругленными по последнему слову моды уголками воротника. В остальных деталях одежды тоже порядок: небрежно повязанный галстук, весь в черно-золотых узорах, да новенькие броги, чуть поскрипывающие при каждом шаге. Как вишенка на торте – абсолютно бессмысленная, но от этого не менее обязательная кепка.

Дорого, броско, но ведь не станешь же каждому встречному-поперечному объяснять, что чуть более года назад я и сам таскал мешки в порту – как обычный грузчик. А все внешние признаки моего достатка и успеха – лишь антураж авантюрного спектакля, который пытается разыграть на просторах молодой Советской республики Яков, мой старший аж тридцатилетний партнер и идейный вдохновитель. Заодно – тщеславный наглец в своей нелегкой «работе» и кичливый франт. Даже сейчас вместо добротной, но вполне тривиальной классики к серым бриджам он натянул вызывающие гольфы до колена в мелкий черно-белый ромбик, массивные черно-белые же штиблеты, а пиджаку предпочел шерстяной джемпер, разумеется, одной расцветки с гольфами. Хорошо хоть кепка обычная, серая, иначе впору выходить не на перрон одесского вокзала, а прямиком на арену цирка, клоуном.

Понять Якова несложно – вся его жизнь, в сущности, затянувшаяся театральная премьера. Более того, за несколько месяцев совместного путешествия я успел оценить и отчасти полюбить милую привычку моего спутника жить каждый день как последний, чего бы это ни стоило. Поэтому ничуть не расстроился, когда для покупки билетов в родном городе он обратился в отдельное окно кассы, приметное кроме скромной таблички «Управление спальных вагонов прямого сообщения» совершенно невероятным для данного места и времени отсутствием очереди.

Приятная и безукоризненно вежливая девушка небрежно глянула на наши справки-разрешения с места работы и, почеркав неразборчивые цифры на бумажках под копирку химическим карандашом, выдала ярко-красные типографские квитанции-плацкарты{2}. На каждой красовалась изрядно подзабытая мной аббревиатура наркомата путей сообщения с пиратским гербом – перекрещенным с якорем абордажным топором. Калькуляция стоимости служила основанием для взыскания целых сорока трех рублей – за мягкость, место и белье.

Оплатой этой суммы дело не ограничилось. Уже в обычной кассе Яков, ткнув пальцем в плакатик «По плацкарте НКПС билеты приобретаются вне очереди», уверенно оттер от окошка всех желающих и взял два билета в «мягкий», по восемьдесят четыре рубля за каждый. По здешним меркам – двухмесячный средний заработок рабочего – безумные деньги за чуть более чем двухдневный вояж до Москвы.

И вот теперь, уже на перроне, результат стараний по повышению комфорта воплотился во вполне материальный объект. Последним в составе – и, соответственно, первым со стороны вокзала – нас ждал более чем примечательный вагон. Не знакомый мне по вояжу из Берлина в Ленинград первоклассный синий, не желтый второго класса и, конечно, не обычный зеленый, как здесь принято говорить – «жесткий». Его обшитый дорогим деревом корпус светился благородной фактурой{3} как будто сам по себе. Потемневший от времени, местами облупившийся лак ни капли не мешал, наоборот, он придавал вагону сходство с океанской яхтой, получившей свое и от седых пенных гребней штормов, и от обжигающего солнца тропических штилей. Начищенные бронзовые поручни и оконные наугольники еще более усиливали впечатление: в подобранном сочетании они как-то по-особому блестели на солнце.

«Так вот ты какой, международный спальный!» – ударила короткой искрой догадка.

Перед глазами встала бесконечно далекая, но все еще памятная спокойным уютом комнатка в Хельсинки, неяркая лампа под зеленым абажуром, и под ней – перечерканный тут и там карандашом томик «Трех столиц» Василия Шульгина, в котором, собственно, я впервые наткнулся на воспоминания о подобном слипингкаре{4}.

Как давно и как недавно это было!

Но предаваться воспоминаниям некогда. Пожилой усатый мужчина в новехоньком синем френче встречал нас у распахнутых дверей вагона. Приколотая к груди золотая номерная бляха «проводник-истопник» и роскошная черная фуражка с синим кантом придавали ему вид настоящего командира. Однако рассмотрев красные плацкарты в наших руках, кондуктор незамедлительно переломился в пояснице. Начищенная до блеска пиратская эмблема ярко сверкнула под лучами клонящегося на закат солнца.

– Сделайте-с одолжение, господа-с, проследуйте в шестое купе, рассаживайтесь со всяческим удобством-с…

Роскошь внутреннего убранства сразила меня наповал. Стены коридора радовали уставший от буржуазного рационализма взгляд панелями благородного красного дерева и вставками из тисненого плюша. Окна прятались под собранными в затейливые рюши портьерами, настоящими, совсем как в приличном доме или дорогом отеле. Тусклой бронзой светилась массивная инкрустация молочных плафонов. Ручки дверей удивляли банковской точностью и надежностью. Туфли тонули в начавшей облезать, но все еще очень годной ковровой дорожке.