Не обменявшись ни словом, путники перестроились: Изольда и Ишрак отвели лошадей и теперь ехали позади мужчин, накинув капюшоны, чтобы полностью скрыть волосы, и опустив глаза, как подобает послушным и покорным юным девам. Из каморки на берегу реки вышел паромщик и призывно замахал им рукой. Они подъехали.

– Желаете в Маутхаузен?

– Да, – ответил Фрейзе, соскакивая с коня и выуживая из кошеля монетку, чтобы заплатить пошлину.

– Уверены? Болезнь у них там, танцевальная чума, – предупредил паромщик.

– Мудрец непременно повернул бы назад, – согласился Фрейзе и кивнул Луке, давая тем самым знак, что танцоров они отыскали.

Лука сошел с коня и направился к паромщику.

– И давно здесь танцоры?

– Два дня уже. Их ведь не остановить. Но на мой паром им путь закрыт – они же танцуют, как полоумные, того и гляди, ко дну его пустят. Нет уж. Раз вошли через северные ворота, пусть через них и убираются. Зря, конечно, привратник впустил их. Но да как их не пустить, они подкрадываются тихо, как мыши, уж на это у них ума хватает. Теперь вот отплясывают на площади, а кто заплатит за то, чтобы они ушли отсюда? Ясное дело, мы, горожане!

– Нам нужно на ту сторону, – коротко подтвердил Лука.

Фрейзе, держа коней под уздцы, помог всем спешиться.

Через реку был перекинут толстый крученый канат: закрепленный на корме и носу плоскодонной барки – парома, – он тянулся над водной гладью, обвивая петлей устремленные ввысь обводные шкивы на противоположных берегах. Одну за другой Фрейзе завел на борт лошадей и привязал к коновязи. Следом по сходням поднялись остальные. Паром отчалил.

Сильное течение подхватило их и потащило вниз. Лука, Фрейзе, брат Пьетро и паромщик вцепились в тянущийся поверху канат и, вперехват, вытягивали его, пока барка с глухим ударом не уперлась в стенку причала.

Рядом были пришвартованы корабли, прибывшие сверху по течению; покачивались на волнах баржи, с боем, наперекор яростному течению, прокладывавшие себе путь из Вены дальше, домой, на восток. Сновал озабоченный люд, таможенники взимали пошлины с капитанов, докеры грузили и разгружали суда, но при этом тягостное безмолвие висело над набережной, и каждый нет-нет да и поглядывал искоса на закрытые городские ворота. Люди спешили, люди боялись: не слышалось ни добродушных шуток, ни свиста. Даже разгружавшие баржу докеры, тянувшие перекинутую через блок веревку с тюками соли, не распевали песен. Не иначе как чума обосновалась в городе. Барки поспешно отплывали, таможенники впопыхах осматривали товары, и все ждали, что вот-вот грянут звуки разухабистой хмельной джиги.

Закрытые наглухо прочные дубовые городские ворота приотворились, стоило только путешественникам снять с лошадей поклажу, и привратник впустил их в город. Работа на набережной остановилась, люди недоуменно таращились на них.

– Похоже, кроме нас, никому не хочется соваться в этот город. – Фрейзе скорчил недовольную гримасу.

– Конечно, – согласился Лука. – Но ведь это наша работа.

– Да знаю, знаю.

И огорченный Фрейзе повел Руфино через открытую створку ворот, за ним последовали остальные.

На первый взгляд городок казался вполне обычным, даже процветающим. Улицы, мощенные брусчаткой из местного гранита, карабкались вверх по холму к центральной площади с каменным обелиском – верстовым столбом; величественные дома городской знати окружали площадь с трех сторон; с четвертой стороны к площади примыкала церковь со старенькой, прячущейся позади часовенкой.

– Приличная гостиница здесь найдется? – проорал Фрейзе вынырнувшему на площадь человеку – понурив голову, тот плелся за коровой. – С доброй хозяйкой, славным вином и отличным поваром?

– Сомневаюсь, – заунывно отозвался человек. – Готовит она неважно. Но можете попробовать. Называется «Морской окунь», это на рыночной площади, направо.

– Так я и думал, – буркнул Фрейзе и зашагал, увлекая за собой остальных, по булыжной мостовой прямиком к площади, где свисающий с балкона сноп пшеницы сообщил ему, что чернеющий дверной проем – это булочная, а высохшая гирлянда остролиста – что перед ним постоялый двор.

В городе явно творилось неладное. В недрах стоящего нараспашку храма седовласый старик в окружении родных, царапаясь и лягаясь, рвался прочь, а сын упорно тащил его к алтарю. На площади скрипач в живописных лохмотьях и латаном плаще крутил колки у безмолвной скрипки, а десятка два людей поблизости переминались, подпрыгивая, с ноги на ногу. Одни щеголяли в царственных нарядах, словно праздник урожая, на который они заскочили на минуточку, чересчур затянулся, другие – в порванных в лоскуты платьях, словно им пришлось продираться сквозь кусты ежевики или отчаянно сражаться с людьми, пытавшимися удержать их всеми силами.

Улица пестрела разноцветными головными уборами и развевающимися на ветру лентами – отличительными знаками сел и городов, ближних и дальних, из которых прибыли плясуны. Луку захлестнуло беспредельное отчаяние – люди эти кочевали из города в город, всюду находя себе новых последователей. Судя по виду, многие из них скитались уже не один день.

– Что здесь происходит? – спросил Фрейзе владельца коровы, который торопливо уходил прочь, таща за веревку буренку.

– Полное сумасшествие, – тоскливо ответил он. – Все случилось прошлым воскресеньем, сразу после Всенощной. Вначале в город ворвалась женщина, за ней – лесоруб. Он поволок ее было к священнику, да тут из церкви вышла какая-то прихожанка, задрала юбку до колен и пустилась в пляс, за ней еще одна, а потом десяток других набежали с севера вместе со скрипачом и устроили танцы. Затем к ним и барабанщик присоединился, так что конца-краю этому не видно.

– Эй! – заорал Фрейзе, когда пританцовывающая возле него женщина схватила его за руку, увлекая за собой.

Вцепившись в гриву Руфино и шепнув ему на ухо «Не отпускай меня!», он вежливо обратился к плясунье:

– Прошу прощения, я не танцую.

Владелец коровы осенил себя крестным знамением, дернул за веревку и был таков.

– Думаю, она тебя не слышит, – сказал Лука, завороженно глядя на женщину. Милое лицо, застывшая улыбка, широко распахнутые, но ничего не видящие глаза, руки, теребящие куртку Фрейзе: рукава, ворот, края.

Фрейзе, мягко отпихивая ее от себя, бормотал:

– Нет, госпожа. Я не могу. Честное слово, я не танцую. Прошу прощения.

Черными, как бездна, глазами, оттого что расширенные зрачки поглотили радужку, женщина смотрела на него, но его не видела. Лицо, искаженное напряженной гримасой, улыбалось, в уголках рта сверкала засохшая слюна. Приплясывая на ходу, она тянула за собой Фрейзе.

– Да не могу я, – стонал Фрейзе, обнимая за шею верного коня. – Я вообще не по танцевальной части.

Но она оставалась глуха к его причитаниям. Единственное, что доносилось до ее слуха, это отдаленный стук барабана на площади, заставлявший ее ритмично подскакивать. Вдруг, к величайшему ужасу Фрейзе, к женщине присоединились другие плясуны – извиваясь и покачиваясь, они выстроились в цепочку, взялись, словно в хороводе, за руки и двинулись – раз – нога вытянута вперед, два – шаг назад, раз – вперед, медленно, но неумолимо придвигаясь к нему все ближе и ближе. Фрейзе посмотрел на Луку.

– Воробышек, – взмолился он, – помоги. Один Господь Бог разберет, что им от меня надо. Но ты-то знаешь, я никудышный танцор. А эта леди, похоже, втюрилась в меня по уши.

Лука подвел своего коня к Руфино, встал бок о бок с Фрейзе. Обхватив друга за плечи, он сильно встряхнул его.

– Ну же. Постоялый двор совсем близко. Не обращай на них внимания. Держись за Руфино. Не позволяй им увлечь себя. Пойдем.

Обнимая Фрейзе, Лука двинулся прямо на странную женщину-плясунью. Лошади Ишрак и Изольды ступали рядом, след в след за державшимися за руки хозяйкам. Замыкающий шествие брат Пьетро, мертвенно бледный, тихо и невнятно творил слова молитвы, одной рукой держа коня, другой крепко сжимая деревянное распятие.

Женщина отшатнулась, пропуская Луку и Фрейзе к воротам, ведущим на постоялый двор, но при виде девушек лицо ее исказила судорожная усмешка.