— У меня был приступ паники и жуткая головная боль. Ты был мне нужен, — вопит Рин в самое ухо. — Я испугался. Я искал тебя! Сбегал домой. Там вместо тебя какой-то жлоб в фартуке. Сказал, что тебя не видел с утра. Телефон отключен — я проверял. Почему? Ты же обещал всегда быть рядом, когда нужен!

Рин плохо понимает, что говорит. Наконец у него заканчивается дыхание, он останавливается и поднимает на Тобиаса глаза. И только тут замечает, что Тоби странный. Нет, он уже привык к тому, что Тоби странный, но сейчас он еще страннее. Он по-новому пахнет — лужами, сухим листом и железом. Прячет руки за спину. Ничего не возражает на упреки. Не успокаивает. Рин вглядывается в осунувшееся лицо, ввалившиеся глаза:

— Тебе плохо? Ты дрался? Ты морщишься, когда я дотрагиваюсь…

— Нет. Мне хорошо.

Рину видит вымученную улыбку. .

— Малыш, прости меня. Мои дела тебя не касаются. Я не мог тебя предупредить. Это в последний раз. Обещаю. А телефон, наверное, выронил, когда… поскользнулся. Я его найду, пойду сейчас и найду. Все нормально. Прости.

Рин слушает. Он уже знает, что у Тобиаса разные голоса в зависимости от настроения. Он уже научился их различать и не путаться. Все остальные голоса по сравнению с этим — плоские, пустые и серые. Даже голос Клэр. Сейчас голос Тоби его удивляет. Такого он еще не слышал. Он словно колодец, на дне которого плещется солнце. Это что? У Тоби такой голос, когда он волнуется? За него? Рин подается вперед и позволяет голосу себя затянуть. В колодце глубоко и холодно. Но Рин все равно спускается все ниже, ему хочется дотянуться до света на самом дне:

— Нет, не нормально. Ты опять мне врешь. Ну почему ты опять мне врешь?

У Рина даже нет сил сердиться. Он час бегал сломя голову, не понимая, что за тревога гложет его изнутри и не дает остановиться. Он жутко устал и изнервничался. Разве много он просит? Сказать правду и еще немножко постоять вот так, прижавшись. В безопасности.

— И никуда ты не пойдешь. Завтра возьмешь в бутике новый телефон.

Тоби весь горит, а Рина бьет крупная дрожь. Рин чувствует непреодолимое желание взять Тобину левую руку в свои. Он так и делает. Потом бежит по ней пальцами вверх до предплечья, словно от этого зависит что-то важное, вспоминает, как хорошо было, когда эта рука его обнимала… Почему сейчас она висит, как плеть? Кладет ладонь куда-то между ключицей и плечом, секунда, и отдергивает руку. Плечо бьет током.

Рин смотрит — ладонь светится, как шаровая молния в темноте, потом свечение пропадает. В этот момент Тобиас говорит:

— Спасибо, Рин, уже намного лучше. Так что у тебя был за приступ?

— Я не знаю, — Рин все рассматривает пальцы и ладонь. — Мне показалось, что я должен пойти… искать тебя. Словно у тебя что-то случилось. Непоправимое. Или у меня что-то случилось. Я не сумел разобраться. Это было очень больно, как гвоздь в голове. Я почему-то подумал, что ты собираешься уехать. Не попрощавшись. Слушай, не хочешь мне ничего рассказывать — не рассказывай, только не уезжай. И приходи. Я устал тебя ждать. Я хочу, чтобы ты приходил, и мы готовили вместе, как в тот раз.

Рин наконец отлепляется от Тоби и поднимает голову вверх. Тобиас смотрит на него сквозь растрепанные пакли волос.

— Я не уеду. Куда мне уезжать? Я предупрежу Колина, того чувака в фартуке, чтобы он тебя никуда не отпускал одного, если меня нет дома. И я о тебе волновался. Очень. Пришел проверить. Прости, что в таком виде. Теперь все и вправду в порядке.

— Вид действительно ужасный. Пойдем в комнату, а? Я дам тебе переодеться. У меня есть чипсы, — и Рин тянет за ремень.— Ну так что?

Но Тобиас медленно, как бы недоверчиво, поднимает левую руку и легонько, почти невесомо, треплет его по голове. Значит нет.

— Спасибо тебе. Но сейчас мне правда надо идти. Ты молодец, и я… тебя люблю.

— Хорошо.

И в этот раз Рин верит. И в голове не крутится ни одной задней мысли.

***

Тобиас выходит от Рина и снова возвращается на Обепинов. По дороге проверяет левую руку: сжимает и разжимает запястье. Работает. Практически без простреливающей боли. Чувствительность возвращалась. Шевелит пальцами правой. Дыра почти затянулась, пульсирует и жжет, но уже можно терпеть. И больше не кровит. Лихо Рин лечит. Сэм так не умел. Или не хотел.

Тобиас ускоряет шаг. В переулке все без изменений. Отрубившиеся мальцы валяются там, где он их оставил. Тобиас шарит вокруг, находит ключ. И телефон.

— Алло. Колин? Привет. Ты у меня? А можешь вернуться? Да, прям сейчас. Нет, ничего особенного не случилось. Но, кажется, мне нужна будет помощь. Заедешь по дороге в аптеку? Ну, почему, как раньше? Нет. Но покупать все, как раньше. Ну все. Давай. Скоро буду.

Делает второй звонок.

— Добрый вечер. На Обепинов и де Голля. Трое человек. Срочный вызов.

Тобиас взваливает мальчишек себе на плечи. Те уже начинают приходить в себя, но двигаться все равно еще не в состоянии.

— Надо сказать, что вы выглядите куда привлекательней с отмытыми от самодовольства личиками. Пока оставлю вас у себя, будем работать над техникой, заклинания надо творить, а не выплевывать блевотиной, а то ведь такие вонючки, как вы, долго не продержатся среди взрослых, — он бубнит себе под нос, не очень заботясь о том, слушают его или нет.

Открывает заднюю дверцу подъехавшего Uberа, складывает ношу на заднее сидение, сам устраивается на переднем.

— К Собору.

***

Каким бы Рин не был встревоженным после ухода Тобиаса, но как только его голова касается подушки, он сразу проваливается в сон. Просыпается с рассветом на удивление бодрым. По пути в ванную замечает на полу, там, где вчера стоял Тобиас, два темных пятна. Наклоняется, чтобы рассмотреть, проводит пальцами. Вещества много и под сухой корочкой еще липко. Подносит к глазам испачканные пальцы ни о чем таком еще не думая. Нюхает. По тошнотворному металлическому запаху понимает, что это кровь. Его начинает знобить от утреннего холода и нервов.

Он не помнит чистил ли он зубы, как и что одевал, завтракал или нет. Он приходит в себя уже на остановке автобуса. Понимает, что в воскресное утро транспорта он не дождется и бежит что есть мочи к дому Тобиаса. Запыхавшись стоит на последней ступени деревянной лестницы. На часах еще нет семи. Оторожно стучит. Тишина. Рин опускает плечи, набирает в легкие воздуха, выдыхает медленно, потом еще и еще. Отдышавшись, снова заносит ладонь, чтобы аккуратно, чтобы не разбудить, если что… Задумывается: — «А вдруг без сознания? Мать часто отрубалась. Может надо ломать, а не стучать?».

Но дверь неожиданно распахивается, и на пороге появился заспанный бугай гренадерского вида, тот самый, что открывал ему дверь вчера. Он загораживает вход так, что ничего нельзя рассмотреть внутри. У бугая зазеванное, помятое лицо со следами от ножниц на правой щеке. От него резко пахнет бетадином и валерьянкой. Рин не успевает зацепить все мысли, которые галопом несутся у него в голове. Выхватываются только обрывки.

«Ему только усов не…»

«Он что на ножницах спа…»

«Почему в больницу не…»

«Валерьянки и я бы…»

«Его кажется Колином…»

«Он с ним…»

Но тут свистящий шепот прямо в ухо прерывает бестолковый галоп:

— Какого ты приперся? Че те тут надо? Тебе мало вчерашнего? Это все из-за тебя! Валил бы ты уже от Тоби подальше. От тебя никакой пользы, только одни неприятности. Ты ему не пара.

Рин аж поперхивается от такой наглости и думает, что с самого утра все пошло не так.

— Это ему решать, а не тебе, — Рин спохватывается, что не с того начал знакомство. — Ты мусор выносить? Пошли, провожу. Что вчера случилось? Он приходил и опять наврал. Я только сегодня кровь на полу увидел. Сразу прибежал.

Колин улыбается. Ни дружески, ни приветливо, ни вежливо. Так доктора в больнице улыбаются. «Нафига он со мной так?»

— Ты живешь с Тоби?

Но бугай-Колин снова улыбается:

— У меня есть где жить, не переживай.

— А почему ты все время здесь? Ты ведь ночевал!