Сегодняшнему поколению образование доступно, как никому прежде. Последние 30 лет образование становилось по-настоящему массовым – и не только начальное и среднее, но и высшее. Это происходило, во-первых, из-за увеличения темпа роста населения. Во-вторых, из-за расширения начального и среднего образования – с каждым новым поколением появлялось все больше людей, которые имели возможность продолжить обучение и по уровню подготовки, и по финансовым причинам.

Массовость образования хорошо иллюстрирует проект «Если бы в мире было только 100 человек»[5]. Анализируя глобальные статистические данные, авторы проекта утверждают, что из 100 человек 86 умеют писать, 40 имеют доступ к интернету и семь – диплом о высшем образовании. На фоне остальных чисел этих усредненных данных кажется, что семь человек из 100 – это крайне драматично. Но если сравнить эти данные с показателями 2006 г., то на тот момент высшее образование было лишь у одного человека из ста.

Темп распространения высшего образования только увеличивается, и кажется, что многие страны в скором времени придут к стандарту всеобщего высшего образования. По данным Организации экономического сотрудничества и развития (OECD)[6], уже сейчас более половины граждан Канады получили высшее образование. В Израиле, Японии, США, Новой Зеландии и даже Северной Корее доля людей с высшим образованием также велика – более 40 %.

При этом большинство из нас понимает, что образование нельзя получить раз и навсегда. Во многих профессиональных областях для того, чтобы оставаться востребованным специалистом, учиться необходимо до самой смерти. Из-за того, что продолжительность жизни заметно увеличилась, люди могут успевать сделать две-три карьеры.

Для каждого человека есть множество способов решения насущных образовательных задач. Развивается онлайн-образование (и, кажется, имеет все шансы составить серьезную конкуренцию классическим учебным заведением с их дорогостоящим обучением и необходимостью присутствия). При этом высшее образование все больше дифференцируется, можно выбрать любую программу в соответствии со своими потребностями в настоящий момент – поучиться чему-то прикладному в магистратуре, поступить в аспирантуру и попробовать себя в научной работе или ограничиться короткими программами переквалификации. Наверное, стоит упомянуть открытые лекции, хакатоны, летние школы и другие проектно-ориентированные образовательные форматы, в которых каждый может принять участие в любой момент.

Ехать учиться за границу стоит, если в настоящий момент основная образовательная потребность – это работа в международной среде, усвоение самых передовых знаний (тогда, видимо, имеет смысл отправляться в место скопления профессионалов определенной сферы), получение нового культурного опыта и изменение собственных, сложившихся за многие годы, образовательных паттернов. Теперь, когда география больше не диктует свои правила и каждый сам решает, что для него лучше, можно заняться тем, что иногда называют «образовательный шопинг». Миллионы вузов расположены по всему миру, каждый предлагает сотни программ – среди них можно найти тот самый, идеальный вариант, если разумно оценить свой уровень амбиций, талантов и потребностей на сегодняшний день.

Обмен знаниями – длительный и дорогой процесс. Сотрудники университетов по всему миру получают зарплату, обслуживание помещений требует денег, а библиотечный фонд и техническое оснащение классов нужно регулярно обновлять. А значит, кто-то это все оплачивает. И даже если отдельно взятому студенту платить ничего не придется, радоваться за него еще рано – от того, как устроено финансирование высшего образования, напрямую зависит его качество.

Разница в затратах на высшее образование в отдельных странах огромна. В 2008 г. в развитие высшего образование больше всего вложили власти США и Канады[7] – в пересчете на одного студента получалось $29 910 и $21 648 соответственно. Россия входит в пятерку стран с самыми низкими расходами на одного студента: в среднем это $6758 в год. Примерно во столько же обходится студент правительствам Словакии ($6550) и Чили ($6829). Меньше тратят только в Аргентине и Китае – $4411 и $4550 соответственно. В среднем в странах, входящих в ОЭСР, на студента ежегодно приходится $14 000. Также есть данные о том, сколько процентов от ВВП тратят разные страны на высшее образование[8]. Так, в России тратят 0,7 %, в Чехии немного больше (0,9 %). Самая большая доля ВВП по отношению к расходам на образование приходится в Финляндии (2,1 %), Канаде (1,7 %) и США (1,5 %).

Сегодня существует две основные модели финансирования высшего образования. Во-первых, прямое государственное финансирование – модель, распространенная в Европе и основная для России. Вузы существуют за счет налоговых поступлений и других источников государственного бюджета, а студенты платят небольшие организационные взносы или не платят ничего. Во-вторых, финансирование из личных средств студентов и их семей – институты в таком случае большую часть своих доходов получают за счет платы за обучение. Эта модель широко распространена в вузах США. Отдельно взятое учебное заведение может совмещать оба подхода, а также задействовать другие источники финансирования – например, меценатские пожертвования или предоставление различных коммерческих услуг (вуз может организовать дополнительные платные программы языковых курсов или переквалификации, может сдавать свои площади в аренду или зарабатывать на печати учебных пособий).

Но какой из этих подходов эффективнее? Чтобы понять, какая из систем лучше для разных потребителей образовательных услуг – студентов, работодателей и государства, – Николас Барр еще в 1992 г. провел исследование «Высшее образование: способы и источники финансирования»[9], в котором изучил опыт развитых стран. Он попытался найти ответы на два вопроса: можно ли спрогнозировать, сколько каких специалистов может понадобиться стране в будущем для ее развития, и стоит ли тратить деньги на прогнозы такого уровня, и если да, то сколько.

Возможность планировать необходимое количество специалистов позволила бы сделать систему максимально эффективной. Все выпускники гарантированно находили бы работу по специальности, работодатели не испытывали бы дефицита с сотрудниками определенных профессий и не были бы вынуждены «переплачивать», а государству оставалось бы только радоваться идеальной системе, стимулирующей экономический рост. На деле же все попытки развитых стран организовать такую систему проваливались – планирующим органам необходимо обрабатывать огромные массивы данных по всем специальностям и регионам, поиск и обработка такого количества информации требует огромных ресурсов, а многие данные нельзя формализовать и, соответственно, однозначно интерпретировать. К тому же рынок постоянно находится в движении, такое исследование нельзя провести раз и навсегда – это нужно делать постоянно. Барр приводит пример: «Исследования, проведенные в 1970–1980-х гг., показывают, что планировать состав трудовых ресурсов практически невозможно. ‹…› В 1980-е гг. имела место почти анекдотическая ситуация. Тогда самым большим спросом пользовались выпускники философских факультетов, так как одним из ведущих направлений в информационных технологиях была “нечеткая логика”. В то же время факультеты философии в Великобритании были под угрозой, которая исходила от планирующего органа». Таким образом, мы видим, что государства, финансирующие высшее образование, формально влияют на количество мест на разных специальностях, но кажется, что это никак не пересекается с реальностью – тем, какие специалисты действительно нужны рынку. При этом нельзя гарантировать, что каждый абитуриент будет принимать решение исходя из результатов подобных исследований. Учитывая все это, оказалось, что прямые потребители образовательных услуг – то есть сами студенты – более эффективный инструмент распределения. По сути, в один прекрасный момент перед человеком встает задача собрать и проанализировать ограниченный объем данных: изучить рынок образования и трудоустройства по конкретным специальностям в отдельно взятом регионе и принять решение – где и какую профессию изучать.