— Данила Иванович, победа!
Он спускает Гущину веревку. Пятый «жандарм» взят. Шестой как будто не внушает особенных тревог. Его можно будет преодолеть с ходу.
Укрепив на пятом «жандарме» веревочную лестницу, альпинисты возвращаются назад в ледниковый лагерь. Теперь ход по ребру разведан, по пути вбиты крючья, протянуты веревки.
После отдыха можно начинать штурм вершины.
Правда, не все получилось так, как нужно. В высокогорном лагере очень скуден запас продовольствия. Носильщики пока не смогли подняться выше «5900». Мало надежд на их помощь за этой высотой и в дальнейшем. Значит, альпинистам придется идти с особенно тяжелой нагрузкой. Ведь на вершину надо поднять автоматическую метеорологическую станцию, которая должна посылать радиосигналы о погоде. А станция весит два пуда!
Уже совсем незадолго перед штурмом еще одно несчастье обрушилось на экспедицию. Небольшая группа отправилась вперед, чтобы как можно выше поднять палатки, продукты и облегчить тем самым подъем главной штурмующей группы. На следующий день носильщики вернулись обратно. Один из них, Джамбай Ирале, был совсем плох: у него началось воспаление легких. Тщетно врач экспедиции пытался спасти больного: через день у ледникового лагеря появилась свежая могила…
22 августа 1933 года, 9 часов утра. Ледниковый лагерь покидает первая штурмующая группа — Абалаков и Гущин. С ними идут трое носильщиков. Теперь, после подготовки пути, идти гораздо легче.
Когда на второй день пятерка поднялась до лагеря «5900», то увидела, что палатки, поставленные здесь, сползли в трещину. Пока их доставали, пока вырубали площадку в ледяной стене над пропастью, стало уже смеркаться. Тускло поблескивали во тьме ледники. Нигде ни огонька. Только горы и небо.
Назавтра альпинистам предстоял трудный день. Они наметили разбить лагерь за шестым, еще не преодоленным «жандармом»: ведь следом за ними шла вторая штурмующая группа, для которой надо было обязательно освободить место ночлега в лагере «5900».
Утром носильщики едва поднялись. Их мучила горная болезнь. Они и так сделали почти невозможное для людей, не имевших навыков в альпинизме. И Ураим Керим, и Закир Прен, и Нишан-Раби, и другие их товарищи честно делили с альпинистами все трудности, все опасности.
Абалаков и Гущин прощаются с проводниками и вдвоем карабкаются на пятый «жандарм». Тяжелые рюкзаки оттягивают плечи. Около трех часов дня товарищи оказываются перед шестым «жандармом».
Как всегда, Абалаков впереди. Гущин «страхует». Высота 6200. Абалаков продвигается вперед с предельной осторожностью, и все же на особенно крутом склоне его нога внезапно теряет точку опоры. Камень вырывается из-под нее, увлекает за собой другие.
Абалаков слышит болезненный крик Гущина и чувствует, как ослабла веревка. Сердце падает куда-то вниз, сразу не хватает воздуха…
Нет, Гущин жив! Он держит над головой руку. Кровь часто капает с нее на снег. А веревка перебита камнем как раз посередине.
Забыв всякую осторожность, Абалаков поспешно скользит вниз:
— Ранен?
— Угу, — мычит Гущин. Лицо его искажено болью. Абалаков осматривает руку товарища. Дело дрянь!
Камень рассек ладонь, рваная рана обильно кровоточит. Абалаков прежде всего связывает перебитую веревку, потом перевязывает рану и вопросительно смотрит на Гущина:
— Вниз?
Тот сердито хмурится:
— Дойду… Нельзя терять ни минуты, скоро темнота накроет горы.
Они могут либо вдвоем спуститься, либо вдвоем подняться. Обязательно вдвоем. Горы любят не только смелых, но и дружных людей, умеющих действовать сообща, коллективно.
Когда альпинисты выходят на ребро за шестым «жандармом», солнца уже давно нет. Альтиметр показывает 6400 метров. Они находятся почти на тысячу четыреста метров выше вершины Казбека, на восемьсот метров выше Эльбруса!
Выбирать место для ночлега некогда. Абалаков вбивает в скалу крючья, привязывает к ним рюкзаки. Устанавливать палатку нет сил. Они ложатся, подстелив ее под себя. Площадка мала для двоих, до края — меньше шага. Если Гущин во сне будет ворочаться от боли, то…
Абалаков привязывает Гущина, привязывается сам.
Он вспоминает изречение, которое любят повторять на Памире: «Путник, помни, что твоя жизнь — как слеза на реснице».
Гущин засыпает. Абалаков прислушивается к его стонам. Звезды усеяли холодное, черное небо. Тишина, звенящая тишина. Они одни над бездной. Одни? Нет, по их следам идут другие. Вторая партия сегодня, наверно, ночует в лагере «5900». Ниже, у ледника, — остальные, с нетерпением и тревогой ждущие известий. Есть на свете Москва — такая далекая и такая близкая, родная, и есть в ней люди, которым очень, очень важно, чтобы московский электромонтер Гущин и московский скульптор Абалаков не погибли в горах…
На следующий день Абалаков, занятый расчисткой более удобного места для лагеря и укреплением палатки, услышал вдруг знакомые гортанные голоса. То были носильщики. Отдохнув, они сами, без альпинистов, прошли в высотный лагерь, пользуясь крючьями и веревочной лестницей.
Ах, как это было кстати! Носильщики принесли продукты и метеорологическую станцию. Даже сдержанный Абалаков разволновался и без конца жал руки Ураиму, Закиру и Нишану. А Нишан, плохо говоривший по-русски, улыбался и показывал пальцем на тюк с частями станции:
— Вода… пахта (хлопок). Хорошо!
Когда в лагерь «6400» пришла вторая группа альпинистов, она уже не застала Абалакова и Гущина. Те, взяв с собой станцию, снова ушли вперед, чтобы вернуться к вечеру. Их возвращения ожидали с тем большим нетерпением, чем сильнее сгущался туман, скрывавший вершину за вершиной. Но вот в серой мгле неясно замаячили две фигуры.
Теперь обе группы были в сборе. Абалаков рассказал, что ему и Гущину удалось подняться до высоты 7 тысяч метров и оставить там рюкзаки и станцию.
Пришло время штурма последних подступов к вершине.
Перед тем как начать его, альпинисты сели на снег около палаток. Их лица белы от мази, защищающей от солнечных ожогов. В темных очках, обросшие бородами, исхудавшие, они мечтали о похлебке, пахнущей дымом.
Но в царстве вечных снегов нет топлива для костра. Да и похлебку варить не из чего. Продуктов поднято совсем мало. Сейчас, когда придется тратить особенно много сил, завтрак, обед и ужин будут состоять из нескольких ложек манной каши, сваренной на кубиках сухого спирта, пяти-шести галет и двух кусков сахару. Оставалось еще пять банок консервов, но их берегли до дня подъема к самой вершине.
29 августа 1933 года штурмующая группа разбила лагерь «6900». В разреженном воздухе было мучительно трудно дышать, двигаться, нести тяжести. Ночью подул резкий ветер. При свете спички Абалаков взглянул на термометр: 20 градусов мороза!
К утру не осталось сомнений, что идти дальше могут только трое. Рука Гущина распухла под окровавленным бинтом и невыносимо ныла. Опасались гангрены. Другой альпинист обморозил ноги. Третьего свалила горная болезнь.
Трое, связавшись веревкой, пошли вниз. Трое, связавшись веревкой, пошли вверх. До вершины оставалось всего полкилометра.
Но как мучителен был теперь каждый шаг для обессилевших людей! Они месили глубокий снег, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание. За полдня пройдено совсем мало. Нет, станция для них — непосильный груз. Нужно установить ее хотя бы тут, немного не доходя до вершины.
Эта работа совершенно изматывает альпинистов. Они едва добираются до палатки. А утром начинается вьюга, жестокая памирская вьюга. Идти вперед нельзя. Пошли проверить, как работает станция. Но станция совсем не работает. Ее приносят в палатку и разбирают негнущимися, обмороженными пальцами. Проверяют и снова устанавливают.
Снежная буря бушует над вершиной высочайшего пика Советского Союза весь день и следующую ночь. Воет ветер, почти не смолкает грохот лавин и камнепадов. Термометр опускается до 45 градусов ниже нуля.
В тесной, маленькой палатке, придавленной, заваленной тяжелыми сугробами снега, задыхаются трое людей. Двое уже не в состоянии двинуть рукой. Третий начинает рыть коридор в снегу. Палатка может стать могилой, без доступа воздуха гибель неминуема. Абалаков делает еще одно усилие, отгребает последний слой снега.
