Минуло быстролётное детство, но юноша Петя Козлов частенько забегал к своему учителю, брал книги, советовался. Едва ли не от Василия Порфирьевича услышал он и имя Пржевальского, едва ли не из его рук получил первую книгу знаменитого путешественника, тоже уроженца Смоленщины. Эту книгу он взял с собой, когда определился конторщиком в местечко Слободу.

А дальше… Вспомнишь — и до сих пор сердце замирает. Он, девятнадцатилетний юноша, поздним вечером мечтает на крыльце домика о путешествиях по пустыням Азии, о том, чтобы стать таким, как Пржевальский.

— Чем это вы здесь занимаетесь?

Он поднимает глаза — и замирает: перед ним Пржевальский! Такой знакомый по портретам, спутать его ни с кем нельзя. У юноши отнимается язык, его трясет лихорадка.

— Любуюсь красотой неба, — наконец выговаривает он. — Там у вас… у вас в Азии оно ведь еще чище, еще прозрачнее…

Пржевальский произносит задумчиво:

— Что ж, зайдите ко мне, поговорим.

Уж не сон ли это? Нет, случай, счастливый случай. Пржевальский искал на родной Смоленщине уголок, где можно было бы спокойно писать книги в перерывах между путешествиями. Тихое местечко Слобода понравилось ему…

Спустя немного, в 1883 году, вольноопределяющийся Козлов уже шел с караваном Пржевальского. Только смерть великого путешественника разлучила их. Навсегда запомнил младший слова старшего: «Твоя весна еще впереди, а для меня близится осень».

Плещутся синие волны Куку-Нора, монотонно шумит прибой. Да, теперь уже и для него, ученика Пржевальского, близится осень…

Письмо из Петербурга догнало экспедицию в оазисе Гуйдэ. Ввиду важности совершенного открытия Совет Географического общества предлагал Козлову не углубляться в Сычуань, а возвратиться в Гоби для исследования мертвого города. «Не жалейте ни сил, ни времени, ни средств на дальнейшие раскопки», — подчеркивалось в письме.

Но стоило ли возвращаться в пустыню Гоби сейчас, зимой? С другой стороны, просто грешно было бы не использовать свободное время для экскурсии в горную страну Амдо — северо-восточный угол Тибетского нагорья, населенный воинственными племенами.

Чем дальше углублялся караван в Амдо, тем чаще вооруженные отряды всадников в ярких красных или желтых одеждах, отороченных мехом леопарда, внезапно появлялись около каравана и так же внезапно исчезали.

Новый, 1909 год русские встретили на землях коварного князя Лу-Хумбо. Он явно замышлял недоброе. По ночам вблизи лагеря слышались лай собак, приглушенный говор, иногда гортанные выкрики.

В одну из особенно темных ночей всех подняли на ноги выстрелы и тревожный крик:

— Стой, стой!

Козлов тотчас построил своих людей в боевую линию. Топот скачущих по мерзлой земле лошадей показывал, куда удалялись всадники, напавшие на часового.

Прошло несколько минут. Где-то поблизости яростно заливались собаки. Но вот снова раздался топот. Он усиливался, нарастал. Множество всадников неслось к лагерю.

Уже был слышен храп лошадей, уже блеснули пики и сабли, когда Козлов скомандовал: «Огонь!»

Дружный залп смутил нападающих. Они сбились в кучу и вдруг круто повернули назад. Через минуту только отдаленный гул копыт доносился из соседней лощины.

С этой памятной ночи Козлов и его спутники спали, не выпуская из рук ружей. Не раз еще во время экскурсии по Амдо их жизнь висела на волоске. Только находчивость спутника спасла однажды Козлова от предательского удара в спину.

И как было не радоваться горсточке русских, когда Козлов повел наконец отряд знакомой дорогой к Хара-Хото!

В мертвом городе экспедиция стала продолжать раскопки, начатые четырнадцать месяцев назад.

Работы прерывались лишь в самую жару, когда о камни можно было обжечься. Воду и продовольствие из ближайших монгольских становищ привозили в мертвый город на ослах. Пока их разгружали, два черных коршуна, старожилы Хара-Хото, норовили что-нибудь ухватить на обед, приводя в ярость экспедиционную собаку Лянгу. Коршунов не трогали — они собирали отбросы и устраивали презабавные стычки с псом.

Караван не приходил лишь в те дни, когда знойные вихри поднимали такие тучи пыли, что можно было заблудиться даже в стенах мертвого города.

О раскопках в Хара-Хото Козлов записал так:

«Идешь бывало медленно по тихим, вымершим улицам и смотришь в землю, покрытую мелкой галькой, точно узорчатым полом. В глазах пестрит и все сливается в одну серую массу; поднимешь глаза вверх, окинешь взглядом окрестность и вновь идешь, медленно переставляя ноги; вот блеснул интересный черепок, вот бусинка, вот монета, а там дальше — что-то зеленое, какой-то нефритовый предмет… Осторожно откапываешь руками находку и долго любуешься ее оригинальными гранями и странной, незнакомой формой… Всякая новая вещица, появившаяся на свет из песчаных недр, вызывает в человеке необыкновенную радость…»

И было чему радоваться. В северной стене крепости обнаружили потайное молитвенное помещение. В развалинах улиц нашли много металлических и бумажных денег, предметов домашнего обихода.

Но наиболее ценная находка была впереди. Когда внутри города главное было сделано, дошла очередь до субургана, стоявшего в стороне от крепости, на берегу пересохшей реки.

О, счастливейшие минуты! В субургане, который потом назвали «знаменитым», была скрыта целая библиотека книг, свитков, рукописей; до трехсот живописных изображений на холсте, шелке и на бумаге, искусно вытканные гобелены, бронзовые и золоченые статуэтки. Сухой климат пустыни прекрасно сохранил все это.

Когда раскопки закончились, нагруженный бесценными для истории сокровищами караван вышел через западные ворота Хара-Хото.

Чем дальше удалялась экспедиция от мертвого города, тем сильнее овладевала ее начальником безотчетная грусть. Ему казалось, что среди безжизненных развалин осталось что-то близкое и дорогое.

Много раз оглядывался он на подернутые пыльным туманом стены крепости, пока они не растворились в серой мгле пустыни.

Великие перемены совершились в жизни человечества. Красное знамя поднялось над Россией.

С первых же лет существования Советская страна продолжила дело многих поколений русских ученых и путешественников. Одна за другой советские экспедиции отправлялись в далекий путь — в Чили, Перу, Бразилию, Иран, Афганистан, Абиссинию…

Первый советский экспедиционный караван показался в 1923 году и на дороге к центру Монголии. Вел его человек, которого, несмотря на седину и глубокие морщины, монголы всюду сразу узнавали и, встречая как старого друга, протягивали ему раскуренные трубки.

Петр Кузьмич Козлов снова ступил на караванный путь Центральной Азии. Путешественнику шел уже седьмой десяток, но он еще был бодр и крепок.

В третий раз направляясь к дорогим ему стенам Хара-Хото, Козлов интересовался и другими памятниками древности, которыми так богата Монголия. В этой стране путешественнику повествуют о былом таинственные надписи и рисунки на скалах, бесчисленные могилы, то выложенные камнями, то украшенные статуями или обелисками.

Случайно услышанный на хуторе возле города Улан-Батора рассказ о кладе старинных изделий из нефрита заставил Козлова изменить маршрут. А вскоре от советской экспедиции из Монголии стали приходить удивительные вести, и археологи разных стран принялись разыскивать на картах хребет Ноин-Ула.

В этом красивом уголке Северной Монголии, где в редких хвойных лесах токуют тетерева и где зимой снег долго хранит следы зверей, Козлов нашел более двухсот курганов. Оттаивая кострами мерзлоту, он начал раскопки. Сначала попадались сломанные ржавые удила. На глубине десяти метров заступы уперлись в бревно. Ниже была деревянная погребальная постройка с гробом, поставленным, как после выяснилось, две тысячи лет назад. Это была могила военачальника восточных гуннов.

Из других курганов извлекли отлично сохранившиеся ковры, ткани, бронзовые курильницы, остатки седел, янтарные бусы, деревянную дощечку с обугленной палочкой (как видно, для добывания огня трением), железные наконечники стрел, украшения из червонного золота — да всего и не перечтешь. Нашли даже черную косу с вплетенным в нее двадцать веков назад шнурком. Очевидно, косы срезались тогда в знак скорби и траура по умершем вожде.