Проносит мимо! Западнее Земли Франца-Иосифа в этих широтах только мертвые льды, до самого Шпицбергена. Значит, надо сильнее забирать на юго-восток.
Но как трудно сделать это, когда льдины кружатся в медленном хороводе! Только вчера, переправившись через несколько трещин, Альбанов наткнулся на лыжный след. Это было дико, невероятно — кто мог тут пройти? Но, присмотревшись, штурман понял, что это след его партии: льдина, по которой они прошли несколько часов назад, описала круг и снова оказалась на их пути.
Чтобы зацепиться за сушу, за последние мысы Земли Франца-Иосифа, нужно идти гораздо быстрее, чем сейчас. А спутники Альбанова совсем раскисли. Ни один из них до этого похода никогда не ходил по арктическим льдам. Среди них есть знающие моряки, но нет ни одного настоящего полярника. Одному кажется, что надо бросить нарты и идти налегке, другой ворчит, что переходы немыслимо тяжелы, третий убежден, что штурман хочет всех уморить голодом.
Альбанову приходится самому бессменно протаптывать след, да еще и возвращаться время от времени назад, чтобы подгонять отставших. Только воля штурмана, только его настойчивость, временами даже жестокость, заставляют кучку людей двигаться вперед.
Однажды Альбанов видит вдруг на мглистом горизонте «нечто» — два розоватых облачка, которые долго не меняют формы и цвета. Но штурман не спешит рассказывать о своем открытии: вдруг это только гряда торосов? «Нечто» между тем скрывает мгла.
А через несколько дней в дневнике Альбанова появляются строки, полные надежды:
«Понедельник, 9 июня. На этот раз я увидел на зюйд-ост от себя, при хорошем горизонте, что-то такое, от чего я в волнении должен был присесть на ропак и поспешно начать протирать и бинокль и глаза. Это была резкая серебристо-матовая полоска, немного выпуклая вверх, идущая от самого горизонта и влево постепенно теряющаяся. Самый «носок» ее, прилегающий к горизонту, особенно резко и правильно выделялся на фоне голубого неба… Ночью я раз пять выходил посмотреть в бинколь и каждый раз находил этот кусочек луны на своем месте; иногда он был яснее, иногда слабее виден, но главнейшие признаки, то-есть цвет и форма, оставались те же.
Я удивляюсь, как никто из моих спутников ничего не видит. Какого труда стоит мне сдержать себя, не вбежать в палатку, не закричать во весь голос: что же вы сидите чучелами, что вы спите, разве не видите, что мы почти у цели, что нас подносит к земле?»
Утром, при хорошей погоде, земля — сказочная, фантастическая, странного, необычного цвета — видна уже совершенно ясно. Это какой-то остров. До него всего несколько десятков километров.
Но как мучителен этот последний этап: сплошные полыньи, набитые мелким льдом. И вдобавок туман, ветер, отжимающий лед в сторону от неведомой земли.
Тут двое малодушных и нетерпеливых попирают святое чувство товарищества. Забрав наиболее ценные вещи, они «налегке» удирают к уже близкому острову. Негодяи! Если бы их удалось догнать, то суд был бы скорым, правым и беспощадным.
Оставшиеся едва дотащились со своими каяками до голубоватого обрыва ледника, сползшего с острова в море. Обрыв гладок, крут, недоступен.
«Среда, 25 июня. …Впереди отвесная 15-саженная стена, на которую не забралась бы и обезьяна… Да, теперь, пожалуй, и я начинаю падать духом! Про спутников же своих и говорить не буду: совсем мокрые курицы. К довершению несчастья, я уже четвертый день чувствую сердечные припадки…»
Но Альбанов не сдался. Выход должен быть. Надо бороться, искать. Невероятно, чтобы в ледяной стене не было выступа, трещины.
И трещина, забитая снегом, нашлась. Вырубая во льду ступени, задыхаясь, падая, люди втащили наверх тяжелые нарты и каяки. И во-время: едва они выбрались на остров, как льдина, по которой они подошли к отвесной стене, треснула и перевернулась.
Впереди — ледник, мертвый, как поверхность Луны. Провианту осталось на один день. Поддерживая друг друга, моряки бредут по леднику. Альбанов снимает шапку, прислушивается: внизу, на отмелях, какой-то шум. Да ведь это кричат птицы, множество птиц, прилетевших сюда высиживать птенцов! Спасены!
Ледник кончается. Как непривычно чернеют камни! Из-под них вспорхнула гага. В гнезде теплые яйца: пища! Еще гнезда. Луняев стреляет в птиц. И вдруг где-то совсем близко вскрикивает человек.
Да, вот он, жалкий, плачущий, — один из двух беглецов, обманувших товарищей. Судить его? Но солнце светит так радостно, под ногами твердая земля, ликующе кричат птицы. Отходчиво сердце русского человека…
Альбанов отправился на разведку. Он вышел на ближайший мыс. В одну сторону море, сколько охватывает глаз, чисто ото льда. Эх, «Св. Анна», вот бы куда, красавица, тебе попасть!
Но что это за холмик из камней? Уж очень правильна его форма. Разбросали камни. Под ними — железная банка, в банке — флаг и записка, сообщавшая, что экспедиция путешественника Джексона в 1897 году отправилась с мыса Флора для поисков новых земель и благополучно прибыла сюда, на мыс Мэри Гармсуорт.
Так вот куда они вышли — на самую западную оконечность Земли Александры, крайнего острова архипелага Франца-Иосифа! Значит, если бы Альбанов чуть замешкался, лед отнес бы их всех за пределы архипелага, на верную смерть.
Теперь надо было пробираться на юг архипелага — к мысу Флора, где, возможно, сохранились жилые постройки и склады провианта экспедиции Джексона. Если бы бесчестный поступок беглецов не заставил перед самым островом бросить третий каяк, все могли бы плыть на юг вместе. Теперь же часть людей пошла налегке по береговому леднику, другие поплыли вдоль него на двух оставшихся каяках.
В закрытую бухточку, где была назначена встреча обеих партий, каяки приплыли первыми. Долго ждали здесь моряки своих товарищей, прислушиваясь к шуму «птичьего базара», облепившего скалы. Наконец на склоне ледника появилась береговая группа. Но уходило пятеро, а пришло четверо.
«Среда, 2 июля, — повествует дневник. — В 10 часов утра на леднике показался Луняев, который опередил остальных, так как на этот раз он должен был ехать с нами на каяках. Вскоре показались и остальные трое. Архиреев помер… Сейчас я беру с собой на каяки трех больных — Луняева, Шпаковского и Нильсена. У всех болят ноги. Опухоль похожа на цынготную. Хуже всех выглядит Нильсен, который даже с судна ушел уже больным».
У мыса Гранта каяки снова долго ждут отставшую береговую партию. Через пролив виден мыс Флора. Если там сохранились склады провианта и не развалилась хижина, то лучшего места для зимовки и не придумать.
Однако, где же береговая партия? Что-то задержало ее.
Задержало надолго. Навсегда…
Записи в дневнике всё тревожнее. 6 июля Альбанов, проснувшись, увидел, что ночью умер матрос Нильсен.
Четырнадцать человек вышли три месяца назад со «Св. Анны». Трое вернулись на корабль, семеро погибли. А конца злоключениям еще не видно.
Убедившись, что береговую партию ждать бесполезно, Альбанов с оставшимися тремя человеками поплыл на каяках через десятимильный пролив к мысу Флора. Ветер застал их на середине пути. Некоторое время Альбанов еще видел второй каяк. Потом он исчез, унесенный штормом.
Альбанов знал, что если ветер еще усилится, их каяк не выдержит: в нем полно воды. Берегов не видно. Эх, двум смертям не бывать, одной не миновать! И Альбанов пристал к высокому айсбергу, который медленно переваливался на волнах.
Со своим спутником, матросом Конрадом, штурман вытащил каяк на лед. В вершину айсберга воткнули флаг, чтобы люди на другом каяке, если только они ещё живы, последовали их примеру.
Затем двое на льдине, надев на себя теплые меховые малицы, легли так, что ноги одного находились в малице за спиной другого, согрелись и… заснули, или, вернее, впали в забытье от усталости.
«Пробуждение наше было ужасно. Мы проснулись от страшного треска, почувствовали, что стремглав летим куда-то вниз, а в следующий момент наш «двухспальный мешок» был полон водой, мы погружались в воду и, делая отчаянные усилия выбраться из этого предательского мешка, отчаянно отбивались ногами друг от друга. К несчастью, мы уж очень старательно устраивали себе этот мешок, и полы одной малицы глубоко заходили внутрь другой; к тому же малицы перед этим были немного мокры и в течение семи часов, по всей вероятности, обмерзли. Мы очутились в положении кошек, которых бросили в мешке в воду, желая утопить… В этот момент мои ноги попали на ноги Конрада, мы вытолкнули друг друга из мешка, сбросили малицы, а в следующее мгновение уже стояли мокрые на подводной «подошве» айсберга, по грудь в воде… Дрожали мы от двух причин: во-первых, от холода, а во-вторых, от волнения. Зуб на зуб не попадал. Еще продолжая стоять в воде, я напрасно ломал голову: что же теперь нам делать? Ведь мы замерзнем!
