— Мама, что это?

— Машина, а внутри люди.

— Внутри? Съела она их, что ли?

— Нет, машина неживая, это люди её водят, а она их возит.

Я стал рассматривать людей, двое из них уставились на львиц, а один на меня. Я опять:

— Мама, а кто это, люди?

— Ну, человек, существо такое.

— А их едят?

— И думать не смей! Тоже мне, человека есть, слышала я, какие-то львы становились людоедами, людей ели и люди таких львов убивали.

— И ели львов?

— Вот этого я не знаю, да что ты все заладил! Ели, ели да ели? Заткнись!

Я заткнулся.

Люди расположились лагерем, понаставили палатки и ящики (все человечьи слова и термины мне объясняла мама), к вечеру подъехал микроавтобус, из его недр вылезли еще два человека с ящиками. Наутро микроавтобус уехал, в лагере остались четверо. Они вели подсчет голов копытных. Натуралисты, вот.

Один, который приехал позже в микроавтобусе, почему-то заинтересовал мою мать.

Мы вообще любопытные до крайности, так и крутились вокруг лагеря, надо было все потрогать, все попробовать на вкус, на зуб, на слух, на ощупь. Ну-у, людей пока не решались, конечно, того, потрогать-попробовать. Но мама вдруг…

Мама вдруг подошла к этому, интересному человеку, и ткнулась в его ноги лбом! Мы, львята, прибалдели.

А человек, сперва напуганный, вдруг обрадовался и стал гладить нашу мать.

— Симба Лея! Ах ты! Я тебя не узнал, а ты помнишь! Ребята, это Симба Лея, помните? Я её трехмесячной нашел.

— Это её мать растерзали гиены? — оживленно переспросил один из ребят.

— Да, Симба Лея была на грани гибели, я её выходил, она два года жила со мной, потом ушла с самцом. С тех пор пять лет прошло, и смотрите-ка, помнит меня, не забыла. Красавица моя.

Человек сидел на земле, львица лежала перед ним, положив на его колено свою тяжелую лапу.

— Ну, Лея, дети есть? — со смехом спросил человек, мать поняла его вопрос и позвала нас кашляющим звуком.

Я и Виллани сделали несколько шагов в их направлении, с нами шагнула и Лузо.

— Ого, сразу трое, а какой лев! Просто царь, одним словом.

— Эй, Дерек, слышь, это же капский лев, — сказал один из парней, стриженный ежиком блондин.

— Ну и что? Мать Симба Лея, значит отец.

— Так он что, дворняга, что ли?

— В смысле?

— Ну, сам посуди, мать кенийская львица, а отец капский или берберийский лев, вот и получается метис, полукровка, смесок, короче, дворняга…

И тут встрял третий, длинноволосый парень с серьгой в ухе.

— Вандар.

— Кто? Какой вандар, Акбар?

— Черный лев лемурии.

— Не знаем такого, что за зверь?

— А его и не было, это легенда.

— Про кого, про вандара? Сказки…

— Легенда такая есть, про черного льва.

— Расскажи, Акбар.

— Ну слушайте. Был на свете мир Лемурийский, а в нем лес Арнойский, и обитали там стррра-а-ашные ящеры Ранкоры. И были они жестокими и беспощадными ко всем живущим, и страдали все от произвола их. И однажды объявился в тех лесах Вандар. Его описывали как льва, но льва черного, как ночь. Был он черен с ног до головы, да громаден аки бык… И бежали ящеры перед повелителем. И стали люди ему поклоняться.

Но недолговечна память человеческая, а у Вандара была слишком красивая шкура…

Когда Лемурию «съели» козы и она стала пустыней Сахара, следы черного льва давно испарились. Лишь в Бербере и Аравии нашли таких, черногривых бурых львов. Их считают потомками Вандара. А по-моему, все дело в меланине, знаете Багиру?

— Конечно, знаем, это пантера, вернее черный леопард.

— А почему этот леопард черный?

— Из-за меланина, конечно!

— Ну вот и все! Может, и был когда-то черный лев Вандар, кто знает? Достоверно это не подтверждено.

Акбар замолчал, Дерек вздохнул:

— Интересная сказка... Ладно, какие планы на завтра, парни?

— Мы отправимся на озеро Рудольф, антилоп на водопое снимать, а у тебя, Дерек?

— Я думаю поискать масаи, если они не откочевали из этих мест. Оружие я приготовил, возьмите побольше патронов и провизии, туалетной бумаги и противомоскитного средства. И не забудьте батареек к рациям, без них никуда!..

— Есть, шеф!!!

На рассвете мужчины стали расходиться, трое в одну сторону, а один, четвертый, в другую. Мы спокойно смотрели на эту суету, ставшую привычной, потом мать оглянулась на прайд, вздохнула и пошла за четвертым. За Дереком.

Я пошел за матерью. Она не возражала.

Зато возражал Дерек, ему не понравилось, что за ним «крадутся» два льва. Он просто перепугался, увидев нас.

— А-а-а-а!!! А, ой, это ты, Симба Лея? Уф! И твой сыночек? А ну пошли вон, оба! Брысь!

Но матери это «брысь», как зебре — клеточка. Она продолжала лениво шагать, а за ней я. Так и топали мы втроем. На привале Дерек развел костер, что-то приготовил себе поесть, потом подозвал мою мать, уложил её рядом с собой и тихонечко запел:

Стоит собака на перроне,

Провожает поезда.

В глазах собаки нет укора,

Они уходят навсегда...

Масаи нашлись на третий день пути.

Дерек остановился у зарослей папируса и протяжно свистнул, ответ последовал сразу, и словно из-под земли появился чернокожий. Он белозубо улыбался.

— А, масса Дерек!

— Ну и память у тебя, Мунго!

— А как же, масса Дерек, вон и львица с тобой по-прежнему!

— Ладно. Ну, Мунго, здравствуй.

— Здрасте, здрасте, масса Дерек! А что это за симба мел?

Дерек оглянулся на меня.

— Это сын Леи, симба дарк.

— Симба Мел!

— Что?

— Это по-нашему черный лев, черный, масса Дерек, Симба Мел.

— Мел — задумчиво повторил Дерек, — хорошее имя, Симба Мел.

Мать посмотрела на меня и грустно вздохнула.

— Адриан, тебя назвали Мелом.

— Но зачем? Я и так имею имя.

— Но я не могу сказать им.

— Да, но я Адриан, а не Мел.

— Тебе придется привыкнуть.

— Почему?

— Потому что так решил Дерек.

— Его слово так важно для тебя?..

— Да, Адриан, и я ничего не могу с собой поделать, он меня приручил… Я не могу без него, он мой друг.

— А я тогда кто?

— Ты? Дикий и свободный лев.

— Не понял, как это, я дикий? Я очень даже добрый, и вовсе я не дикий!

— Для людей ты дикий, понимаешь? А я для них ручная.

— Не хочу быть диким!..

— Но ты сам подойдёшь к Дереку?

— Я? Да ни за что!

— Вот! Теперь ты понял?

— Понял…

====== Африканские трагедии ======

Мы вернулись в лагерь, мужчины пробыли там до сезона дождей, а потом уехали.

Мать скучала по Дереку; я охотился, как всегда.

За то время, что стоял лагерь, я немного привык к людям, но дотронуться до себя так и не позволил, да меня и не пытались приручить, правда, незаметно для себя я стал откликаться на кличку «Мел».

Мне было уже два с половиной года, когда случилось несчастье.

Я не знаю, отчего понесло стадо, что могло их так напугать, но если тысячеголовое стадо гну или зебр несется по саванне, то это завораживающее, упоительное зрелище, ничего более.

Но если то же стадо, смертельно напуганное тысячеголовое стадо загнать в ущелье, то это катастрофа, это стихийное бедствие…

Мы с Виллани и Лузо бродили по дну рифта. Задрожала земля под тысячами копыт, миг, и мы оказались в ловушке, три льва в море гну. Рогатое море смертельного страха с острыми копытами.

Стараясь не обращать внимания на удары копыт, мы молча пробивались вперед, спеша как можно быстрее вырваться на открытое пространство.

Вырвались. Я и Лузо.

Виллани осталась там. Навсегда…

Мать и отец встретили новость о гибели Виллани спокойно, она была в том возрасте, когда молодые становятся независимыми от родителей.

А я скучал и порой бессознательно ждал её, ждал, что она вот-вот появится, шлепнет меня по плечу и помчится прочь с веселым смехом, а я, как всегда, побегу за ней. Иногда я забывал, что она погибла, и ходил по саванне, звал, искал её. Виллани, я никогда не забуду тебя…