После выступления в детском доме, где она не только играла, но и пела, что заставило её сделать над собой изрядное усилие, в тело вошла усталость. Она никогда не возвращалась домой сразу, но заходила обычно в какое-нибудь кафе или звонила друзьям. Впрочем, было одно место, куда она могла прийти в любое время и без предупреждения. Туда она и отправилась, не раздумывая, заехав по дороге в магазин с алкоголем.

У Яниса, как всегда, было открыто. Она постучала костяшкой указательного пальца по лакированной поверхности двери и вошла. Квартира сразу же обволокла её запахом кофе и табачного дыма с ароматизатором. Цинтия знала привычку Яниса писать от руки на кухонном подоконнике и потому не стала долго задерживаться в прихожей.

– Я пришла спугнуть твою музу.

– Тогда тебе придётся её заменить, – сказал Янис, не оборачиваясь на Цинтию и продолжая монотонно толочь пальцем сухие останки мух, смешанные с паутиной.

– Можно взять сигарету?

– Да.

– Спасибо.

– Ты откуда?

– Из мира людей.

– И как там?

– В основном предсказуемо. Ты же знаешь, я не умею делиться новостями.

– А я всерьёз хотел заменить этой женщиной свою музу!

– Мне очень жаль, мой Овидий, что в очередной раз не оправдала твоих ожиданий, – шутливо ответила на его иронический выпад Цинтия.

Янис резко крутанулся на табуретке и поднял на Цинтию очень серьёзные глаза.

– Расскажи мне о своих отношениях с бывшим мужем.

– Я не удивлена. Но зачем тебе это?

– Цинтия, ты же знаешь, что поэты не любят разглашать творческих планов.

– Это всё от излишней мнительности.

– Скорее, от здравой предосторожности.

– О, вы умеете жонглировать словами. Хочешь выпить?

– Да.

– И всё же, я не могу вообразить, что ты будешь делать с моими воспоминаниями…

– Положу их в основу поэмы или романа.

– В тебе проснулся эпик?

– Возможно…

– Но мои отношения с мужем совсем не похожи на поэму. Да и роман, я полагаю, выйдет скучным.

– Ты не веришь в мой талант?

– О, ты талантлив. И я не хочу, чтобы ты разменивался на пустяки.

– За меня не бойся.

Янис стал медленно гладить её ногу, сморщивая ткань чулка. Цинтия смотрела на движения его руки и колебалась. Временами ей нравилась близость с Янисом, который был чуток к её телу и при этом мог ненавязчиво заставить её делать в постели то, что ему хотелось. С бывшим мужем она никогда не могла по-настоящему расслабиться. В близости он желал контролировать её движения, был тревожен и постоянно искал у неё подтверждения своей эротической уникальности. Янис гладил Цинтию чуть выше колена и уже готовился к более решительным действиям, когда она внезапно остановила его порыв.

– Не сегодня, Янис, – устало произнесла Цинтия и отошла в сторону.

– Я скучал по твоему запаху, по твоим всхлипам …

– Ну, перестань, а то я сдамся против своей воли.

– Сдайся.

Поняв, что Янис завёлся и теперь не остановится, пока не достигнет желаемого, Цинтия поспешила уйти, оставив его растерянным и неудовлетворённым. Садясь в автомобиль, она ещё раз вернулась мыслями к Янису и, как бывало не раз, почувствовала себя тотально одинокой.

4.

После музыкальной школы, обучение в которой далось ей поразительно легко, Цинтия поступила в консерваторию по классу арфы. Она не могла представить иного инструмента в руках майского бога, так восхитившего её своей ночной игрой. Намереваясь стать жрицей его культа, она меньше всего думала о карьере и достатке. В её глазах уже не было того пресыщенного равнодушия, с которым приходили в стены высших заведений иные учащиеся старого образца.

Поступив в консерваторию, она всецело отдала себя не только музыке, но и чтению. Оказалось, что она не читала тьму-тьмущую книг, которые теперь, словно сговорившись, ждали её повсюду: в библиотеках, в книжных магазинах, на журнальных столиках друзей и на бесчисленных сайтах. Можно было сказать, что в Цинтии проснулся новый талант, который захватил всё её свободное от учёбы время. Развитию этого нового таланта способствовало и то, что вокруг Цинтии собрались близкие ей по духу и устремлениям люди, порвавшие с потребительской моралью, жадные до знаний юноши и девушки со всех концов света. Музыка была для этих мудрых от рождения людей уже не средством преобразования действительности, как для молодёжи предшествующего столетия, но способом выражения её глубоких и неизменных принципов. Взбалмошные старики называли их поколение предательским и конформистским, не умея разглядеть в его молодой игре признаков смелого новаторства.

Итак, Цинтия училась, читала и восхищалась каждым мгновением жизни. Она чувствовала, что её энтузиазм, её погружённость в стихию музыки и литературы не просто этап и не случайный каприз судьбы. День ото дня Цинтия всё глубже проникалась мыслью о призвании, которая возвышала её в собственных глазах, а временами сильно пугала. И только одно Цинтия знала совершенно точно – жизнь её будет необыкновенной.

5.

Утро выходного дня выдалось солнечным. Цинтию разбудили крики горлинок. А чуть позже зазвонили колокола близкой церкви, окончательно прогнав сон с её глаз. Она откинула одеяло и увидела «Стамбул» Памука, который своим печально-неспешным слогом помог ей вчера уснуть. Сегодня к ней должна была приехать мать, которую она любила, но не разделяла ни одного из её жизненных принципов. Цинтия взглянула на часы и снова закуталась в одеяло, намереваясь ещё полежать и подумать с открытыми глазами.

Она вспомнила, что вчера, перед уходом в «Стамбул» Памука, долго переписывалась в чате со своим знакомым по консерватории, который переехал в Бостон вслед за своей женой, торговавшей недвижимостью по всему миру. Цинтия чувствовала флюиды любви, исходившие от этого вынужденного бостонца, что наполняло её общение с ним остротой недосказанности.

– Привет, Цинти!

– Здравствуй, Марк! Какая сейчас погода в Новой Англии?

– Та же, что и в старой.

– Промозгло?

– Ещё как!

– Что будешь делать сегодня?

– Иду в церковь. Завтра воскресение, и я должен проверить орган.

– О, надеюсь он не отсырел от ваших дождей.

– За ним хорошо присматривают.

– Ты грустишь?

– Немного.

– Я тоже.

– Всё никак не научусь быть циником.

– А я никак не научусь жить одна.

– В Штатах легче привыкнуть к одиночеству.

– Один поэт сказал, что привычка способна заменить человеку счастье.

– Видимо, он хорошо разбирался в людях.

– Настолько хорошо, что настроил многих из них против себя.

– На манер Христа?

– Да…Только без его смирения.

Они ещё долго болтали в том же духе, обмениваясь сокровенными переживаниями и едкими мыслями. Потом Марк отправился на работу, а Цинтия заняла себя чтением. И вот теперь, наблюдая из постели бледную синеву майского неба, она припоминала вчерашний разговор и мысленно глядела на него со стороны. «Интересно, могли бы мы также свободно открыться друг другу, сидя в одной комнате и разговаривая глаза в глаза? Нет, это сложно представить. Что-то бы обязательно отвлекло, рассеяло… Значит, чтобы заговорить совсем свободно необходима дистанция, сосредоточенность, одиночество… О, да! Это же так очевидно! А если вспомнить переписку великих… Так, кого бы… А, вот, Цветаевой и Пастернака. Да, нет сомнения, что в какой-нибудь московской квартире, с глазу на глаз, они бы не сказали друг другу и пятой части того, что позволили себе в письмах. А всё потому… Почему же? Почему… Да, всё ясно теперь… Письменная речь свободнее и выше устной! Открывать рот, говорить… Как же это иногда пошло выходит! И вся пошлость от того, что мы навязываем слову минутное настроение, физическую грубость, привычки. Вот почему так пошл актёр, наученный правильно говорить… Какой чуткий талант нужен, чтобы не лишить слово глубины, многосмыслия… Да, да! Произнесённый текст – это опошленный текст! Только письменное, отделённое от нашей личности слово, остаётся …» Тут ей позвонила мать и сказала, что будет у неё через два часа. Цинтия нехотя остановила поток мыслей, обречённо зевнула и резким движением поднялась с тёплой постели.