Ее единственный каприз: с дороги чай с баранками и сахаром вприкуску – чтобы похрустеть, затем сразу же за ширму и – к станку…
А потом… С началом зимы она стала появляться гораздо чаще, причем безо всяких видимых причин – наши отношения остались прежними, но… В общем, я постарался и кое-что о ней узнал. Ну хотя бы заботясь о собственной… безопасности.
Аня, как оказалось, жила с бабкой, родители умерли. Год назад бросила институт и… Что может молоденькая девчонка в ее положении, и чего вы об этом не знаете? А сейчас она встречалась с каким-то… и подрабатывала в ночном клубе. По крайней мере, пластика движений у нее была от природы такая…
За это время я сделал с нее сотни эскизов всем, чем только возможно – от угля до пера и акварели, и два портрета маслом, в довольно необычной манере. Думаю, что в этом все дело. За манерой я потерял ее. Настолько был уверен, что само ее присутствие на холсте и есть чудо, что чуда не произошло. Не случилось…
Я прислонил к стене оба портрета, а между ними поставил ее. И раздвинул шторы…
…Пока она бегала в магазин, я изрезал их на куски. Потом мы сидели за столом, и она смотрела на меня, как никогда раньше. На этом же столе она впервые стала моей. Я не оговорился, мы были любовниками уже несколько месяцев, но первый раз моей Ню стала именно тогда…
Наутро мы уехали в Крым, к морю.
Две недели мы жили в старом, покосившемся теткином доме, почти на самом берегу. Он достался мне в наследство, и я с самого начала не знал, что с ним делать. Заниматься ремонтом слишком дорого, продавать слишком дешево. Я называл его: теткин дом. Так он и стоял…
Мы валялись на теплом песке, грызли семечки, покупали на рынке парное молоко и мохнатые персики. Вечером разводили костер и пекли картошку и молодую кукурузу. И странное дело, Ню вдруг стала меня стесняться. Как только я это почувствовал, я захотел ее по-настоящему. Как не хотел женщину уже очень давно. Та чертовщина, которая возникла между нами… Не знаю, что это такое, может и…
– А маленьких чаек я называю знаешь как? Чаинками.
– Что? Что ты сказала?
– Я говорю, что маленьких чаек…
– А-а-а-а…
– А ты умеешь ловить ртом виноградинки?
– Я… не знаю. А зачем?
– Как зачем? Чтобы поймать!
– Нет, не умею.
– А я вот – запросто. Гляди.
– Ню-ю-ю-ш… Я сплю, Нюша…
… – Гоша…
– Что?
– А почему ты уже не ругаешься, когда я тебя Гошей зову?
– Привык…
– Вот и я тоже. Если привыкну к кому, потом не отдерешь. Хорошо, что к тебе привыкнуть невозможно, а то бы я, наверное, влюбилась…
– Почему невозможно привыкнуть?
– Так ты разный. Вот как море. Ах, Гоша, Гоша, море ты мое…
… – Скажи… А ты часто влюблялась?
– А я все время влюблена.
– Как это так – все время?
– Вот так – все время, а что?
– И сейчас влюблена?
– Конечно.
– В кого, можешь сказать?
– Да в парня одного. Так, ничего особенного.
– Ты спишь с ним?
– А как же. Тут самое главное обмен жидкостями.
– Это как? Какими такими… жидкостями? – сон сразу как рукой…
– Ну… всякими. Пот, сперма, слюна… Еще вдохновение…
– А это еще что такое?
– Что-то типа оргазма по-вашему.
– По-нашему…
– Сложно объяснить, Гоша. Да и ни к чему тебе.
Она опустила голову на подушку, прижалась ко мне так крепко-крепко и уснула. Прямо в старой вылинявшей футболке. Улыбаясь.
А я только под утро…
…Луна глядела на нас потому, что на море глядеть ей уже, наверное, надоело. Ню лежала рядом, обессиленная и нездешняя. И улыбалась как-то вовнутрь. А мне вдруг страшно захотелось узнать, о чем она думает, когда, как сейчас – сразу после…
Прежде мы никогда не спали вместе, в одной кровати рядом. Мы спали друг с другом, но в другом смысле, по-другому. А когда – засыпать и просыпаться…
Я подумал, что рай, очень может быть, существует…
Когда она перестала быть для меня обнаженной натурой? Телом? Ню?
Иногда – сразу после – мы болтали.
… – Гоша, скажи… А вот ты, когда портреты мои резал…
– Ну?
– Ты сильно… переживал?
– Переживал…
– А как?
– Что как? Переживал, и все.
– Понимаешь, об этом лучше говорить.
– О чем об этом?
– О смерти.
– О смерти? А кто умер? Не мы с тобой – это точно…
– Картины. Ты же их убил. Значит, они умерли. А тех, кто умер, надо вспоминать, иначе они умирают на самом деле…
Я поворачиваю к ней голову и вижу только ее силуэт на фоне ночного неба. Ну вот откуда у нее…
– Ты же не хочешь, чтобы они умерли совсем?
– Наверное, нет…
– Тогда говори…
– Ну как тебе объяснить… Было два момента. Первый – я никогда раньше не работал в такой технике. Очевидно, это в какой-то момент стало доминировать, а я не заметил. И получилось – техника ради техники. Это, конечно, упрощенно, но тем не менее… И потом – это не главное…
– А что главное?
– Пожалуй, излишняя самоуверенность. Вот… ты приходила, позировала, я на тебя смотрел… Иногда просто смотрел, даже ничего не делал, ни одной линии, ни одного мазка – ничего. Я тебя впитывал, понимаешь. Ну вот… Мне когда-то давно попались стихи, там строчка была такая, я ее запомнил. «Твоих мелодий гибельная суть, твоих шагов ленивое начало…» Лишь когда ты в меня входила и наполняла меня, и твои мелодии начинали звучать, и я слышал эти шаги, я принимался рисовать. И однажды мне показалось, что в этом уже нет необходимости, что ты во мне – всегда, что я могу в любой момент, не глядя, передать этот свет – тебя и из тебя. И эту твою мелодию. Иллюзия… Мне показалось, что я до конца познал то, что познать нельзя. Свет – неисчерпаем. Но оказалось, что и ты неисчерпаема тоже… Слишком сложно, да?
– Послушай, Гоша… А хочешь, мы это повторим, ну, еще раз. Я тебе помогу, подскажу…
– Ты – мне? Что ты можешь подсказать?
– Что надо сделать, чтобы все получилось.
– Да? И что же?
– Ты должен… сам меня раздеть. Попробуй – раздеть меня – сам. Вот увидишь…
– Как ты сказала? Раздеть?
Но Нюша уже спала…
Я все никак не мог на нее наглядеться. Вот просто… Даже подглядывал, надеялся увидеть нечто такое, чего еще… Потому что было всегда мало.
Она была невысокого роста, ямочки на щеках, румянец, совершенно беззащитные плечи. Копна каштановых волос. И самое главное, у нее были потрясающе правильные пропорции тела. Она вся была как золотое сечение – идеальная соразмерность во всем – и необыкновенный, только ее оттенок кожи. А если до нее дотронуться. Положить на нее ладонь. Провести по ней… Порой мне было жаль, что я не скульптор, мне хотелось передать не просто форму, цвет, тепло, но – чудо прикосновения к Ню…
Как-то раз она уснула на берегу, а к ночи у нее подскочила температура – она, конечно же, обгорела. Порывшись в теткиных шкафах, я нашел какую-то, на мой взгляд, подходящую мазь, перевернул ее, сонную, на живот и стал осторожно натирать ей спину и плечи. И вдруг поймал себя на нежности к ней. В эту секунду Ню кончилась. Или, наоборот, началась…
…Утром, двигаясь на мне, она наклонилась, поцеловала меня в губы и произнесла только одно слово:
– Марик…
Мы начинались вместе – Ню и я…
– А ты уже приезжал сюда с женщинами?
– Приезжал.
– А ты был уже женат?
– Угу, был…
– А хочешь еще раз?
– Жениться? Нет…
– Вот и я нет.
– Ты еще молодая… Но вообще-то и молодые тоже хотят замуж. Все хотят.
– А я не все!
– Это я уже успел понять. Так почему нет?
– Это больно.
– Что – жениться?
– Да нет. Ты балда… Больно потом, когда хорошее кончается.
– Обязательно кончается?
– А как же иначе? Оно всегда кончается. Это только плохое тянется, тянется и никуда от него…
– Но есть же на свете счастливые люди…
– Я не встречала…