Я придвинул ближе древний ноутбук, который больничный психолог мне одолжил, и поставил его себе на колени. Включив его, я нажал на иконку интернета и стал ждать, пока он загрузиться. Глядя на чисто белый экран, я пытался решить, с чего начать поиски — прекрасно зная, что все мои действия будут просмотрены позже.

Хитрый доктор.

Я начал с основных событий две тысячи тринадцатого года. Для начала можно было просмотреть заголовки.

Тридцать секунд спустя я пожалел о своём решении, и сделал себе умственную заметку, никогда больше не смотреть новости. Бомбёжка на Бостонском Марафоне, тайфун на Филиппинах...Правительство Соединённых Штатов закрывается. Чёрт, они не могли бы хоть иногда писать о чём-то хорошем?

Я прокрутил вниз и увидел, что Папа ушёл в отставку. Я усмехнулся.

Не мог винить его.

Я не смог продолжать. На этот раз доктор СчастливБудьЗдоров, пожалуй, действительно знал, о чём говорил. Этот простой поиск оказался таким тяжёлым для меня.

Жизнь действительно продолжалась без меня.

Люди рождались, умирали... сражались за нашу страну, всё пока я беспомощно лежал на этой кровати.

И вот я здесь, всё ещё безумно беспомощный.

Как мне всё это вернуть?

Я хотел всё вернуть.

***

Через несколько дней я оказался в другой части больницы, в знакомом офисе доктора Шнайдера. Начиная с книжных полок от пола до потолка и заканчивая массивными лампами в стиле Тиффани, я мог сказать, что доктор был любителем классики. Даже кресло, которое он мне предложил, было похоже на что-то прямиком из музея Зигмунда Фрейда.

— Вы пользовались ноутбуком? — спросил он, прекрасно зная, что нет. После моего первого поиска в интернете, прошлое лучше пусть там и остаётся. Больше плохих новостей я выдержать не мог.

— Нет, — просто ответил я.

Не прошло ещё недели с последней нашей встречи, и по тому, как сморщился его лоб и по тому, как раздражённо он щёлкнул ручкой по ноутбуку, я мог сказать, что он не верит, в то, что я прилагаю все усилия к своему выздоровлению.

Конечно, как он утверждал, что каждая травма мозга была уникальна, и понять, как он мог с такой уверенностью утверждать, что в данном случае было нормальным или «достаточным», было превыше моих возможностей.

Но опять же, я был всего лишь пациентом.

Он был парнем, сидящем в причудливом кожаном кресле, в офисе, увешанном дипломами и грамотами, восхваляющими его и его образовательные достижения. Очевидно, ему лучше знать.

Я сидел, плотно скрестив на груди руки – подсознательное отображение моего личного неудовольствия от пребывания здесь. Я каждой клеточкой своего организма был разочарован человеком, сидящем напротив меня. Этим госпиталем.

Самим собой.

Если бы мне дали выбор, перед тем как мои глаза открылись недели назад в этой больничной палате, показали бы, какой будет жизнь, я не уверен, что решил бы проснуться.

Кто бы выбрал такую жизнь?

— Вы выглядите более возбуждёнными сегодня, — прокомментировал доктор Шнайдер, записав что-то в своём планшете, перед тем как устроился, положив одну ногу на колено другой.

На мгновение я посмотрел на жёлтую папку бумаг с тёмными, чёрными каракулями его писанины, совершенно неразборчивыми с того места, где я сидел.

У всех врачей безобразный почерк?

Я тряхнул головой пытаясь понять эту неразбериху.

— Просто разочарован...

Снова строчит.

— Я заметил, вы не особо пользовались компьютером, — доктор посмотрел наверх в ожидании ответа.

— Не видел смысла.

Он хмыкнул, давая мне понять, что недоволен или даже немного расстроен. Наверное, так чувствует себя ребёнок, который выкрикивает в классе ответы, а учитель трясёт головой, подведённый провалом его учеников.

У меня не было воспоминаний детства, поэтому я не мог знать.

Может быть, я был одним из тех детей – дерзким, кто никогда не давал правильного ответа, желая выделиться. Или этот парень с безупречными волосами и чистым взглядом был образцовым учеником, боявшимся сделать даже шаг в сторону?

Наверное, смесь обоих?

Что если я никогда этого не узнаю?

— О чём вы думаете? — прервал мои мысли доктор Шнайдер, заставляя меня посмотреть вверх. Я встретил его взгляд и попытался решить, каким учеником я хотел быть в этот момент.

Любимчиком учителя или бунтарём.

— Что если я никогда не верну свои воспоминания? — наконец спросил я, прощаясь с идеей игры в поиск ответов.

— Возможно, они никогда не вернутся, Август. Это реальность, с которой вы должны столкнуться.

Впервые я оценил его честность.

— Как я пойму, каким человеком быть?

— А разве не всё равно? — спросил он, а затем добавил. — У вас дар, Август. Я знаю, что вы не воспринимаете его таковым, но вы должны найти золотую середину в вашей ситуации. Не многим людям дан в жизни второй шанс – всё исправить. Но это – как раз то, что есть у тебя. Если тебе не нравится человек, которым ты был – стань другим. Делай то, что ты хочешь. Открой новые таланты, новые амбиции. Живи, Август.

Вспоминая ту преследующую боль во взгляде Эверли в тот день в больнице, я не был уверен, что согласен с ним. У меня было чувство, что тень того человека, которым я был, будет преследовать меня, куда бы я не пошёл.

Но сидя там, я понимал, что есть только один выход из этого места, и это через доктора Шнайдера.

Что ж, пора было играть по его правилам.

— С чего мне начать? — спросил я с обнадёживающей улыбкой.

Он посмотрел на ноутбук, который я принёс с собой, и я понял, что у меня забирают мою работу.

Больше не будет угрюмого отношения и мрачных встреч. С этого момента из этих уст будет идти только солнечная, радужная надежда. Я выбирался из этого места, и как только буду на свободе, я выясню, кем, чёрт возьми, был Август Кинкейд.

Глава 7

Эверли

С каких пор кофе стал таким сложным?

Конечно, этот пенистый, чрезмерно усложнённый напиток сейчас даёт мне работу, но выкрикивая заказы для своих коллег... я так и не смогла понять, зачем кому-то портить карамелью или соевым молоком и без того райский напиток.

Очередь ярых кофеинозависимых выстроилась у дверей, каждый из которых смотрел на наше незнакомое меню. Я ожидала, что все они нервно сравнивали его с крупной сетью, которою знали и любили, сомневаясь, а не стоит ли пройти лишних два квартала.

Мы больше работали на местных, но близость нескольких отелей давала маленькой семейной кофейне, в которой я работала уже два года, приток бизнесменов и туристов по утрам, когда они спешили начать свой день.

Я знала, что Райан не доволен моим выбором карьеры, но мне нравилось здесь работать.

С туристами бывает иногда тяжело, но у меня были свои завсегдатаи и пожизненный запас кофе. Что тут можно было не любить? И я наслаждалась компанией своих коллег. Они были энергичные и активные, к чему я привыкла, пока росла в приёмных семьях.

Моя жизнь не очень напоминала эпизод «Предоставьте это Биверу» (прим. пер.: фильм 1997 года. В центре действия картины крепкая американская семья. Мудрый отец Уорд, любящая мать Джун, старший сын Уолли и младшенький – восьмилетний Бивер).

— Обезжиренный мокаччино с дополнительными сливками! — крикнула я Саймону, который продолжал медленно пританцовывать под тихий джаз, звучащий из проигрывателя. Его ритм совершенно не совпадал, подсказывая мне, что он на самом деле танцует под свою собственную мелодию – наверное, что-то, над чем он работал для своей рэгги группы.

Единственным признаком, что он слышал меня, было лёгкое поднятие брови, и он продолжил работать с машинами, танцуя между ними, будто вёл за собой женщину, а не работал в захудалой кафешке.

Но всё было готово быстро и правильно. Я не представляю, как Саймон это делал, особенно, учитывая количество марихуаны в медицинских целях в его организме, чтобы вылечит мигрень, которой у него, по-моему, никогда не было. Когда я спрашивала его об этом, Саймон просто улыбнулся и сказал: