В старину рассказывали, что любовь производила чудеса. Век рыцарства наполнен такого рода происшествиями, которые свидетельствуют, что точно любовь управляла всеми действиями тогдашнего времени; ныне она также видна, но только в романах, а в сущности почти невероятна, и, следовательно, тем более примечательна.

Некогда во одной французской провинции, известной под именем Лангедока, жили Альфонс и Юлия; они оба были детьми зажиточных поселян одной деревни; оба имели одинаковые наклонности, одинаковые почти недостатки, одинаковые вкусы, и следовательно, неудивительно, что они полюбили друг друга. Время укрепило эту любовь; и никакая порочная мысль с обеих сторон не оскверняла этого чувства.

Альфонсу минуло 24 года, а Юлии 18. Родители, давно замечавшие любовь детей, наконец изъявили согласие на брак, и отлагали день совершения его единственно для того, чтобы изготовиться отпраздновать его пышнее.

Двоюродный дядя Юлии, со стороны матери, был богатый купец города Марселя и, нажив огромный капитал, хотя ничем не помогал отцу невесты, но был очень уважаем. Его ожидали к свадьбе, потому что он сам вызвался оказать им такую честь.

Дни, которые были проведены в ожидании этого дяди, казались обоим любящимся целыми годами, а приезд его был для них несказанной радостью.

Он приехал; обрадованная племянница расцеловала руки своего дяденьки.

Надобно сказать, что этот дядя имел у себя сына, которого называли Эрнестом, и который, пользуясь богатством и слабостью отца своего, предавался спокойно всем порывам страстей. – Его все называли повесою; девицы и даже молодые мужчины, воспитанные в страхе Божием, его избегали, как язвы.

Лишь только Эрнест увидел Юлию, как в его сердце вспыхнула сильная страсть, которая дотоле была ему неизвестна. Он сейчас же увидел, что не имел надежды, но не привыкнув себе ни в чем отказывать, он дал полную волю своей страсти. Невинность Юлии, скромность её, добродетель, образ обращения, совершенно непринуждённого, и весёлый нрав умножали силу этой страсти и заставили его открыться в любви. Юлия удивилась и спокойно сказала ему, что чрез три дни рука её будет принадлежать тому, кому она уже давно обещана. Повеса начал уверять ее, что так как это есть первая любовь его, которой он никогда еще не испытывал, то он и не может ей противиться; он продолжал подкреплять свои уверения, напоминая о своем богатстве. Юлия рассердилась в первый раз в своей жизни, ушла от него, не отвечая, и также в первый раз почувствовала печаль, которую поспешила сообщить милому своему Альфонсу.

Альфонс, выслушав Юлию, постарался ее успокоить тем, что вероятно отец её, давший уже слово и распустивший об этом слухи, не захочет изменить обещания, а к тому же и отец Эрнеста, конечно, не согласится, чтобы сын его взял неравную партию. Альфонс успокоил Юлию, но сам страшился сего случая, ибо знал, что богатство Эрнеста может много сделать.

Юлия рано легла спать, потому что не хотела видеть соперника своего друга; – а Эрнест, пользуясь этим отсутствием Юлии, в вечерней беседе стариков сообщил им о своей страсти. Отец его, имевший другие намерения насчёт его супружества, никак не хотел согласиться; но когда Эрнест решительно объявил, что он умрёт, если не будет мужем Юлии, и тогда отец его согласился на всё.

Отца Юлии уговорить было легко, потому что он не знал ничего на свете лучше богатства, а присоединив к тому ещё и то, что дочь его будет женою не крестьянина, а Марсельского купеческого сына, можно, наверно, предположить, что с его стороны мало было сопротивления. Любовь в его глазах было такое чувство, которое рождалось только после свадьбы, а иначе еще, это была только игра воображения.

В сей же вечер отец Юлии послал к Альфонсу сказать, что условие их о браке с его дочерью разрушилось по непредвиденным обстоятельствам, и что он его просит не ходить более в его дом.

Легко можно представить себе положение Альфонса: в сердце его замерли все чувства; он машинально вышел из дому отца своего в лес и там в слезах провёл всю следующую ночь.

Показалась заря.

«Вот, – сказал он сам себе в ужасном горе, – последний из моих дней! Вчера я был еще счастлив; вчера еще я вкушал сладостные надежды и вдруг лишился всего. Чего ждать еще? Неужели того, чтоб горе повергло меня на долговременный и мучительный одр болезни? Чтобы смерть помаленьку и с адскими мучениями исторгла жизнь мою? – Нет! Я должен умереть, не пережив моего несчастья; но прежде я должен увидеть мою Юлию, пожелать ей счастья, получить последний поцелуй– и тогда умру спокойно».

Ночь проведенная им без сна и ужасное горе снова лишили его сил: он пал на землю – и благодетельный сон сомкнул его ресницы.

Между тем отец, на следующее после объяснения утро, вошёл к Юлии и сказал ей, что она должна выкинуть из головы Альфонса и приготовиться послезавтра стать женою богатого Эрнеста, её двоюродного брата[2].

– Боже мой! – вскричала Юлия. – Батюшка! Неужели вы хотите разлучить меня с Алъфонсом? Неужели?.. – она не могла договорить и упала в постель.

– Эрнест должен быть твоим мужем, и никто другой, – прервал отец строгим голосом. – Ты должна любить Эрнеста, я тебе приказываю, а вместе с тем запрещаю отныне видеться и говорить с Альфонсом; –я еще вчера объявил ему это. – Отец вышел, дочь осталась без чувств.

Этот и следующий дни прошли весьма печально для несчастных любовников. Юлия не выходила из своей горницы и не осушала глаз. Альфонс бродил оба дня около жилища своей любезной. Ужасная скорбь снедала его сердце; он хотел видеть Юлию или своего соперника, но не мог видеть ни того, ни другого.

Настала ночь. Альфонс вошел на двор отца Юлии. Спущенная с цепи собака стерегла богатые житницы и конюшню. Она узнала доброго Альфонса, не залаяла, но начала ласкаться.

– Доброе животное! – сказал Альфонс, – О как много ты превосходишь добротою сердца твоего человека; тот, кто единожды приобретёт твою привязанность, тому уже нечего страшишься потерять ее.

Собака поласкалась и побежала на задний двор. Альфонс с трепетом подошел под окошко Юлии. Прислушивается; слышит тяжёлые вздохи и всхлипывания своей любезной; сердце его сжимается.

Юлия еще раз хочет увидеть небо, которое обещало ей радости и которое теперь есть безмолвный свидетель её горя. Она отворяет окно и видит своего друга.

– Боже мой! – вскричала Юлия. – Это ты… Завтра наступит день, который должен был соединить нас с тобой навеки и сделать счастливыми… Но завтра… нас хотят разлучить… Есть лучший свет, там мы соединимся… Милый Альфонс, прости, но… поди домой. Если тебя увидят…

Боюсь… Прости… Скоро увидишь ты, как я люблю тебя!

Альфонс не мог выговоришь ни слова; все чувства его замерли.

Они поцеловались, поклялись снова любить друг друга вечно, услышали какой то шум в соседней горнице и расстались. Юлия закрыла окна, а Альфонс отошёл от убежища, где заключалось всё, что было для него наидрагоценнейшего на свете.

Едва лишь начало на дворе светать, как родители Юлии вошли в её комнату, чтобы одевать невесту в церковь. Но что же они увидели? – Мертвый и обезображенный труп их дочери лежал на окровавленной постели.

Ужас и скорбь овладели несчастными. На крик и вой их сбежался весь дом; но пособить было уже нечем. Юлия была холодна как лед, и приготовления к свадьбе переменились на приготовления к погребению.

Эрнест и отец его испугались, и в ту же минуту уехали в Марсель, а отец Юлии проклинал и алчность свою к богатству, и знатного дядю и любовь.

Скоро слухи эти достигли ушей Альфонса. В ужасном горе он вскричал:

– Это много! слишком много! Она меня предупредила… но я догоню ее!

В ту же минуту он хотел также, как и его любезная, лишить себя жизни, но случившиеся при том люди его удержали. Они отнесли его на постель, совершенно лишённого чувств. Он опамятовался и снова начал порываться лишить себя жизни; тогда родители принуждены были его связать. Ни просьбы его родителей, ни увещевания знакомых не могли его успокоить: он призывал смерть, отказывался от пищи и предавался неутешному горю.