– Каньенкехака, – сказал индеец, усмехнувшись. – А кто ты, черт побери?

– Он мой родич, – коротко сказал Мюррей, опередив Уильяма, оттер в сторону индейца и сел на корточки рядом с Уильямом. – Живой?

– Как видишь, – угрюмо отозвался он. – Не хочешь представить меня своим… друзьям?

Первый индеец разразился смехом и, видимо, перевел его слова двоим или троим индейцам, которые подошли взглянуть на Уильяма. Они тоже сочли это забавным.

Мюррей не смеялся.

– Это мои родственники. По крайней мере, некоторые. Пить хочешь?

– У тебя много родственников… кузен. Да, если тебе не трудно.

Уильям попытался сесть, помогая себе здоровой рукой. Вылезать из-под промокшего от росы, но все равно уютного одеяла не хотелось, однако какая-то глубинная потребность заставляла его принять вертикальное положение. Мюррей, похоже, неплохо знал этих индейцев; впрочем, родня они ему или нет, а в линии его рта и плеч сквозило напряжение. И становилось ясно, зачем он сказал им, что Уильям – его родственник…

«Каньенкехака», – сказал индеец. «А ведь он не имя свое назвал, а племя, к которому принадлежит», – догадался Уильям. Вчера Мюррей тоже произнес эти слова, когда выгнал тех двоих минго. «Я каньенкехака. Могавк. Они меня боятся». Это прозвучало как простая констатация факта, и Уильям так и не расспросил Мюррея, обстоятельства помешали. Увидев несколько могавков одновременно, он одобрил благоразумие минго. Могавки прямо-таки источали первобытную жестокость, помноженную на небрежную самоуверенность людей, готовых петь – не важно, насколько хорошо, – пока их оскопляют и сжигают заживо.

Мюррей протянул ему фляжку с водой, и Уильям принялся жадно пить, а после налил немного воды в ладонь и омыл лицо. Почувствовав себя лучше, он сходил в кусты, затем вернулся к костру и сел на корточки между двумя индейцами. Они разглядывали его с неприкрытым любопытством.

Похоже, по-английски говорил лишь тот индеец, который пальцем поднял его веко; остальные кивали ему, сдержанно, но вполне дружелюбно. Уильям посмотрел через огонь и отшатнулся, чуть не упав. На траве лежало длинное рыжевато-коричневое тело, и пламя золотило шерсть на его боках.

– Он мертв, – заметив удивление Уильяма, холодно сказал Мюррей.

Могавки рассмеялись.

– Я понял, – ответил Уильям не менее холодно, хотя его сердце от потрясения билось сильнее обычного. – Так ему и надо, если это тот самый, что напугал моего коня.

Присмотревшись, он увидел у костра еще несколько трупов. Маленький олень, свинья, пятнистая кошка и два или три белеющих на темной траве холмика – цапли. Понятно, зачем могавки пришли на болота: подобно остальным, они охотились.

Светало, слабый ветерок шевелил влажные волосы на затылке Уильяма, от животных резко пахло кровью и мускусом. И разум, и язык Уильяма сделались неповоротливыми и медлительными, но все же он принудил себя похвалить охотников. Переводивший его слова Мюррей неприкрыто и радостно удивился тому, что Уильям не забыл о вежливости. А у того даже сил не хватило, чтобы обидеться.

Разговор перешел на общие темы и велся по большей части на языке могавков. Индейцы больше не проявляли интереса к Уильяму; впрочем, сосед по-дружески угостил его куском холодного вареного мяса. Уильям кивнул в знак благодарности и, пересиливая себя, принялся есть, хотя с тем же результатом на месте мяса могли быть сапожные подметки. Он плохо себя чувствовал, его знобило; доев мясо, он вежливо кивнул сидящему рядом индейцу и отошел, желая снова лечь и надеясь, что его не стошнит.

Заметив состояние Уильяма, Мюррей подбородком указал на него и сказал что-то своим друзьям на языке могавков. Последнюю фразу он произнес с вопросительной интонацией.

Умеющий говорить по-английски индеец, невысокий, коренастый, в клетчатой шерстяной рубахе и кожаных штанах, в ответ пожал плечами, затем поднялся и подошел к Уильяму.

– Покажи мне руку, – сказал он и, не дожидаясь, пока Уильям послушается, взял его запястье и закатал рукав рубахи. Уильям чуть не потерял сознание.

Когда перед глазами перестали плавать темные пятна, он заметил, что к индейцу присоединились Мюррей и еще двое могавков. И все они с неприкрытым испугом смотрели на его руку. Уильям нехотя опустил взгляд. Рука чудовищно распухла, чуть ли не вдвое увеличившись в размере, а от повязки к запястью шли темно-красные полосы.

Знающий английский язык индеец – Уильям вспомнил, что Мюррей почему-то называл его Росомахой, – достал нож и срезал повязку. И только тогда Уильям понял, до чего неудобной она была. Кровь снова побежала по венам, руку закололо словно иголками, Уильям с трудом подавил желание почесать ее. Хотя какими, к черту, иголками – ощущение было такое, словно по руке ползали полчища кусачих огненных муравьев.

– Дерьмо! – выругался сквозь зубы Уильям.

Индейцы явно знали это слово, они засмеялись – все, за исключением Росомахи и Мюррея, которые искоса поглядывали на руку Уильяма.

Росомаха – почему его звали так, если он вовсе не похож на этого зверя? – осторожно потыкал руку пальцем и покачал головой. Затем сказал что-то Мюррею и махнул рукой в западном направлении. Мюррей потер лицо, словно человек, желающий избавиться от сонливости или тревоги, пожал плечами и спросил что-то у остальных индейцев. Ответом ему были кивки и пожатия плечами. Впрочем, несколько индейцев поднялись и пошли в лес.

Вопросы кружились в голове Уильяма, словно круглые и яркие металлические шары в дедовском планетарии, что стоял в библиотеке лондонского дома на Джермин-стрит. «Что они делают? Что происходит? Я умираю? Я умираю, как английский солдат? Почему он… английский солдат…» Рассудок уцепился за последний вопрос и принялся изучать его. «Английский солдат» – кто это сказал? Мюррей? Во время их ночного разговора… Что же он сказал?.. «А у английских солдат разве не так? Ты ведь не хочешь умереть как трус?»

– Я вовсе не собираюсь умирать, – пробормотал Уияльм, но разум не принял это во внимание, продолжая свою маленькую мистерию. Что Мюррей хотел сказать? Он сказал это просто так или с умыслом, распознав в Уильяме английского солдата? Сомнительно. А что он тогда ему ответил?..

Из-за горизонта поднималось солнце, и Уильям отвернулся от его ярких лучей, сосредоточившись на воспоминаниях.

«У нас все так же, то есть я имею в виду надежду умереть достойно». Проклятье, он ответил как английский солдат.

Сейчас его не заботило, умрет он достойно или как пес… Кстати, где… а, вот. Ролло, поскуливая, принюхивался к его руке, затем принялся лизать рану. Ощущения были странными: болезненными и вместе с тем приятными, и Уильям не стал отгонять пса.

Что… ах да, он просто ответил, не обратив внимания на слова Мюррея. Но вдруг Мюррей и в самом деле знал, кто он такой? Тревожная мысль. Следил ли за ним Мюррей до того, как он въехал в болота? Может, он видел, как Уильям разговаривал с владельцем фермы, находящейся недалеко от болота, и решил перехватить его при первом же удобном случае. Если это правда… Лгал ли Мюррей, когда говорил о Генри Вашингтоне и Дизмэле?..

Коренастый индеец сел рядом, прогнав пса. Уильям с трудом сдерживался, чтобы не задать какой-нибудь из вопросов, теснившихся у него в голове.

– Почему тебя называют Росомахой? – вместо этого поинтересовался он сквозь пелену боли.

Индеец усмехнулся и распахнул рубаху, показывая исполосованную шрамами шею и грудь.

– Я убил росомаху. Руками. Теперь она мой духовный зверь. У тебя есть такой?

– Нет.

Индеец укоризненно посмотрел на него.

– Он тебе обязательно нужен. С его помощью ты сможешь выжить. Выбери себе зверя, одного, только сильного.

Пребывая в спутанном сознании, Уильям послушно принялся перебирать животных: свинья, змея, олень, пума… нет, слишком вонючая.

– Медведь, – уверенно сказал он. – Ведь нет зверя сильнее, чем медведь?

– Медведь, – повторил индеец и кивнул. – Хорошо.

Он ножом надрезал рукав Уильяма, чтобы тот не давил на отекшую руку. Внезапно его омыло солнечным светом; лезвие ножа полыхнуло серебром. Росомаха посмотрел на Уильяма и рассмеялся.