— Эй, — сказала она в открытую дверь хижины. — Что бы ты не готовил на плите, пахнет очень хорошо, но вот-вот закипит.

Я подул на искры, чтобы разжечь пламя и поджечь бревна, и шагнул обратно в хижину. Она стояла в дверях, глядя на огонь костра, отчего мне пришлось протискиваться рядом с ней. Я вошел в дверной проем, и ее грудь коснулась моего пресса. Я остановился и увидел отражение пламени в ее глазах, почувствовал такой жар внутри, никакой ледяной ветер и снег не могли бы охладить меня.

Она повернулась ко мне, и я проскользнул в хижину, трясясь от желания. Власть она имела надо мной поразительную.

— Да, я сниму кастрюлю с огня. Вино не должно кипеть. Мы же не хотим, чтобы выпарился алкоголь, — как можно спокойнее произнес я.

— Итак, что ты приготовил? Конечно, любая борматуха не пахнет так замечательно.

Я проигнорировал ее насмешку.

— Глинтвейн. Когда-нибудь пробовала раньше?

— Нет, никогда о таком не слышала.

— Он идеально подходит для снежной ночи, как сегодня. Я подумал, что мы могли бы выпить бокал или два возле костра снаружи. Ты не против посидеть на холоде?

— Не против. Пока я рядом с огнем, со мной все будет в порядке.

— Вот.

— Ха, настоящий бокал с вином. И у тебя есть даже два бокала! Это превращается во что-то особенное! Откуда у тебя два бокала для вина?

Я не ответил на ее вопрос, откровенно проигнорировав ее сарказм. Налил себе бокал горячего, пряного вина и вышел к огню.

— О, захвати с собой стул, — сказал я.

— Эм, конечно.

Она, видно, ждала, что я принесу ей стул. Проблема состояла в том, что я, черт побери, хотел принести ей этот гребанный стул. Но не хотел быть настолько милым и обаятельным, это навлечет на меня еще больше неприятностей. Мне и так было достаточно трудно держать ее на расстоянии вытянутой руки, когда единственное, что хотелось обнимать ее до конца этой ночи и несколько ночей потом. Я не мог себе представить, что когда-нибудь смогу насытиться ее вкусом. Я отправился в заднюю часть хижины и отыскал старый стул. Он был немного шатким, но для меня сойдет и такой.

— Очень мило, — сказала она, пока мы сидели у костра и пили. — Для меня большая честь находиться здесь и получать подобный опыт в дикой природе. Я имею в виду, что вокруг, действительно, дикие места.

— Если ты так считаешь, означает ли, что завтра ты будешь есть форель?

Она засмеялась.

Это меня задело. Ее смех был самым соблазнительным смехом, который я когда-либо слышал. Слушая его, мне хотелось упасть перед ней на колени, раздвинуть ее бедра и просто смотреть на ее сладкую киску. Я хотел прижаться своим языком к ее теплой, влажной плоти, слегка посасывая. Мне хотелось, чтобы она выгнулась, подняла свои груди к небу, а я мог лизать их и поглощать звуки, которые она издавала.

— Да, я буду есть форель, если это принесет мне подлинный опыт жизни в дикой природе. Хотя я не искала ничего подобного на этой неделе, но я оказалась здесь. И готова смириться с этим.

Мои штаны уже были натянуты. Я вернул свои безумные мысли к легкому разговору.

— Итак, чтобы я завтра не поймал, мы это съедим.

Она усмехнулась.

— Хорошо, договорились. У тебя есть стейки в морозилке, если мне не понравится то, что ты поймаешь.

— Ты будешь есть то, что тебе дадут, городская цыпочка. Но, да, у меня есть стейк из оленины в морозилке.

— Ты только что улыбнулся? — радостно воскликнула она. — Впервые. Никогда не видела твоей улыбки. Тебе следует почаще улыбаться, она очень тебе идет.

Я промолчал. Правда, я ей улыбнулся. Настоящая улыбка не появлялась на моем лице два года. Меня поразил этот факт. Каким образом она заставила меня улыбнуться? Мне очень долго казалось, что мне больше нельзя улыбаться. Во мне опять появилось чувство вины. Я залпом выпил остатки пряного вина и пошел за второй порцией.

— Итак, стейки из оленины…

Произнесла она, чтобы как-то заполнить тишину, которая повисла, как свинцовый шар. Как только мой стакан оказался полон до краев, я наполнил ее и бросил кастрюлю в снег, все еще злой на себя за свою улыбку.

— Знаешь, я видела лань, когда гуляла сегодня после того, как поплавала в горячем источнике. Тебе стоит поплавать со мной. Просто восхитительно. Я думала о тебе, пока взбиралась на гору. Знаешь, тебе не стоит упускать того, что так близко находится к твоей хижине. Вот и все.

— Ты видела лань?

— Да, лань. Она испугалась чего-то позади меня, и я пошла обратно.

— Ты знаешь, чего она испугалась? — Спросил я.

— Не знаю. Я ничего не увидела и не хотела выяснять, пока кто-то появится. Я решила поскорее убраться оттуда. Если Бэмби бросилась наутек, я тоже решила не терять времени.

— Говорят, что если появляются олени, то за ними по следу идет горный лев. Вероятно, горный лев выслеживал лань. А ты стояла между ними.

Она радостно улыбнулась.

— Ну, я же выбралась оттуда живой. Выходит, мы с этой самкой доживем до следующего дня. Ничего плохого не случилось.

— При таком отношении к дикой природе, ты долго здесь не проживешь. Сделай одолжение, больше никуда не ходи одна. Мой дом — мои правила.

— Хорошо, прекрасно. — Она отпила теплое вино. — Как ты думаешь, сколько еще дней нам придется пережидать снежный буран?

Сейчас самое время сообщить ей, что снежный буран и лавины она будет пережидать не со мной, а с Бо.

— Не знаю. Сегодня снова пойдет снег. Утром проснемся и посмотрим.

— Моя машина так и будет завалена снегом? — нахмурившись, спросила она.

— О, я могу ее откопать. Но это меньшая из твоих проблем. Нужно спросить у горы, которая спускает лавины. Гора говорит, когда мы сможем отправиться в город. Ее дом. Ее правила. Я просто выполняю ее правила.

Она снова улыбнулась. Большой искренней улыбкой, которая растопила бы сердце любого мужчины.

— Хорошо, я поняла. Я больше не буду никуда уходить одна. Намного веселее, если ты поедешь со мной.

Веселее? Прошло много времени с тех пор, как я слышал или использовал это слово. Я еще не знаю, готов ли к веселью. Особенно с ней.

14.

Катрина

Я проснулась утром, с чувством свинцовой усталости. В хижине никого не было. Кейд должно быть отправился на рыбалку, чтобы поймать форель. Не такая уж и плохая на вкус, правда? Я оделась.

Перед сном, в одиночку раздевалась со слабой надеждой, что ночью к моим одеялам на полу придет посетитель. Но за полночь моя надежда на то, что на моем теле окажется настоящий мужчина, умерла, и я перешла к своей обычной привычке мысленно просматривать свой список дел, которые мне необходимо выполнить, что-то добавляя, о чем даже не подозревала.

Я поставила вариться кофе и выглянула в окно.

Снаружи остались яркие напоминания о нашем совместном вечере. И то, что ночью напоминало романтическую интерлюдию, при утреннем свете дня выглядело совсем по-другому. Отброшенная в сторону кастрюля покрылась свежим снегом, торчала только ручка, стулья находились слишком далеко друг от друга, потушенные угли были завалены грудой мокрого снега, вообщем вид был опустошающим, а не романтичным.

Я не поняла, с какого момента все пошло не так вчера вечером. Вроде все шло хорошо, или может мне так казалось. Но Кейд в какой-то момент стал напряженным, затем замкнулся в своих думах, поднялся на кровать, не сказав мне ни слова.

Не то, чтобы это останавливало меня от надежды и ожидания. Мне кажется, я была немного возбуждена, поэтому не могла заснуть, находясь почти рядом с ним. Я не могла перестать вспоминать, как его торс коснулся моей груди. И соски мгновенно затвердели. Боже, я хотела его с такой силой.

Целую вечность я лежала и думала о Кейде. Другую половину ночи я боролась с вопросом: «Что мне делать с моей сестрой?». Не повредит ли ей, если я смогу начать все заново? Я боялась, что моя жизнь останется таким же подобием жизни до самой моей смерти, бесконечный крысиный бег по кругу в попытке заработать достаточное количество денег для нас с сестрой, чтобы удержать всех волков в страхе. Настанет ли когда-нибудь день спокойствия, когда я смогу перестать переживать? И наступит ли когда-нибудь день, когда мне всего будет хватать? И сможет ли моя сестра дожить до такого дня?