— Привет, — юноша перешагивает порог комнаты, переводя взгляд с Донхёка на его друзей.
— Ты разламываешь орео? — сходу спрашивает Джемин, вызывая тем самым улыбку на лицах все в палате восемь.
— Нет, — Марк отрицательно качает головой, — кто вообще так делает?
— Значит, ты тот самый парень Донхёка, что притащил карту? — Джун старательно не обращает внимание на толчки в спину от Хёка.
Марк улыбается на эту фразу, точнее, на словосочетание и утвердительно кивает, а после спешит представиться, дабы скрыть эту неловкость, которая мелькнула и в глазах самого Хёка, и наверняка Марка. У Донхёка на душе как-то теплее становится, когда он наблюдает за знакомством двух лучших друзей и Минхёна. Не хватает только Джено, но Хёку кажется, что частичка друга есть в каждом, кто находится в палате. Все самые важные люди из жизни парня собрались сегодня, чтобы побыть с ним и это безмерно его радовало, до искр счастья в глазах, яркого смеха и широкой улыбки.
Комментарий к часть вторая: экзистенция
экзистенция - существование.
* Coldplay - “A sky full of stars”
Ведь ты небо, ведь ты небо, полное звёзд,
Я собираюсь вручить тебе своё сердце.
========== 2.1 ==========
День шестьдесят первый
Первое, что замечает Минхён в палате Донхёка этим утром — отсутствие книг на полу. Юноша обводит взглядом комнату, сначала решив, что Хёк просто убрал их куда-то в одну сторону, но каждый угол палаты пуст. Стопок словно и вовсе не было никогда и все они были исключительно плодом воображения юноши.
— Они мне больше не нужны, — говорит Донхёк, замечая Марка и понимая его невысказанный вслух вопрос.
— Я и не спрашивал, — старший пожимает плечами и подходит к кровати, — я тут у пациентов карты одолжил, сыграем?
Марк действительно не собирался спрашивать Донхёка о пропаже, ему все и без слов было понятно. Эти башни из книг служили напоминанием, своеобразный таймер, напоминающий, что времени мало, времени прочесть все книги нет.
— Давай лучше домик карточный построим? — Хёк принимает сидячее положение и приглаживает рукой смятое одеяло, как обычно, скрывающее его ноги.
У Марка никогда не получалось строить домик, он всегда рушился и падал вниз скопом карт. Лет в двенадцать парень прекратил свои попытки, решив, что это не для него, он лучше будет просто играть в дурака. Но сейчас хочется построить их с Донхёком дом, хотя бы карточный. Парни двигают кресло и стул, усаживаются рядом с подоконником и начинают выстраивать на нем свою конструкцию, параллельно с этим обсуждая последние просмотренные фильмы. Донхёк находит еще одно отличие между ними, Марк любит смотреть один, ни на что не отвлекаясь, а Донхёк обязательно с кем-то, чтобы иметь возможность обсудить. Идеальный слушатель и идеальный рассказчик наконец-то встретили друг друга.
— Неплохая метафора, правда? — усмехается Хёк, глядя на третью провальную попытку построить домик, — моя жизнь так же разлетается, как и карточный домик, и ее невозможно собрать.
— Не имеет значения разрушается домик или нет, — спокойно отвечает Марк, продолжая складывать карты, — пока колода у меня, я могу строить до того момента, пока не получится.
Наверное, именно из-за этих слов все в сознании Донхёка перевернулось и встало на свои места. Я могу строить.Хёк хочет сказать, что не может, Марк не может ничего строить, потому что нет смысла этого делать. Донхёк хочет сказать Марку прекратить читать об экспериментальных методах лечения его болезни, хочет сказать, что видел эти страницы в закладках браузера в телефоне старшего, когда искал легкий способ построения карточного домика. Донхёк хочет сказать, что Марку нужно остановиться, пока не стало поздно. Но он также понимает, что слишком поздно уже наступило.
— Давай в дурака, — бормочет юноша, обращая на себя внимание Марка, аккуратно складывающего колоду в коробочку, — на желание.
Старший соглашается, раскидывает по шесть карт, вытягивает символичный козырь черви и довольно устраивается, сразу же начиная придумывать желания для Донхёка. Излишней самоуверенностью это не было, потому что парень и правда три раза из четырех выиграл. Но вот единственный провальный обернулся истинной катастрофой, настоящим тайфуном, только не Катрина, а Ли Донхёк.
— Ну, чего ты хочешь? — Хёк недовольно дует губы и откидывается на спинку своего кресла. Марк отвечает, что прибережет свои три желания на будущее, — срок действия ограничен, — Хёк усмехается и добавляет, что он свое, пожалуй, загадает сейчас.
— Голым по больнице я бегать не буду, — тут же заявляет Марк, вспоминая печальный университетский опыт, о котором он когда-то рассказал Донхёку.
Хёк хоть и смеется с шутки старшего, припоминая его рассказ и смешного одногруппника Лукаса, в душе все выворачивается наизнанку. Донхёк специально затеял эту игру на желание, чтобы загадать одно единственное, которое Марк по правилам обязательно должен был выполнить. Но почему же так сложно произнести эти едкие четыре слова? Они как будто застревают где-то на выдохе, опускаются ниже к ребрам, опутывают сердце зеленой лозой и крепко его сжимают, не позволяя высказаться.
— Так, какое желание? — Марк откладывает коробочку со сложенными картами на подоконник. — Ого, смотри, твой мандарин процветает! — Хёк оборачивается к горшку, куда он когда-то закопал мандариновую косточку и действительно видит маленький, едва заметный зеленый росточек, пробивающийся сквозь почву. Парень думает, что это символично, но Марку не говорит.
На каждую смерть приходится одна жизнь.
— Не привязывайся ко мне, — произносит Хёк, собирая всю смою смелость, чтобы взглянуть в глаза напротив, — это мое желание.
Марк хмурится, как делает всегда, когда недоволен чем-то и спокойно отвечает, что это невозможно, заставляя этими словами все внутри Донхёка ухнуть вниз, в беспросветную пропасть. Слишком поздно. Бывает ли вообще поздно и рано? Бывает.
— Ты не можешь, — бормочет младший, опуская голову вниз и избегая взгляда Марка, — ты не должен, ты же знаешь, знаешь ведь!
— Это не остановило меня и не остановит, и ты тоже это знаешь, — Марк накрывает слегка дрожащие руки Хёка, которые он сложил на коленях, своими, и все-таки заглядывает в его глаза, в которых заключено столько страха, сколько на одного человека приходиться точно не может.
Донхёк головой мотает из стороны в сторону, отказывается слышать это, отказывается принимать. Он не хотел делать никому больно, он обещал. Донхёк не хочет делать больно Марку, он поклялся. Донхёк бомба, которая вот-вот взорвется, а Марк в зоне поражения. Донхёк поклялся не задеть Марка, но тот не уходит, не бежит, не спасается. Что нужно делать в этом случае? Что нужно сказать, чтобы спасти его жизнь? Только бежать самому. Самоликвидироваться, пока еще можно спасти, пока не взорвался.
— Уходи, — едва слышно шепчет Донхёк, вытаскивая свои руки из рук старшего, — уходи, — чуть громче повторяет он.
— Я не хочу, — Марк наблюдает за тем, как чужие руки выскальзывают и в голове его знак тревоги начинает гореть красным. — Я не уйду.
— Уходи, Марк, я не хочу тебя видеть, — Донхёк подрывается с кресла, подлетает к своей кровати и останавливается возле тревожной кнопки вызова медсестры, — уходи сам, иначе тебя выведут отсюда.
«Я не хочу этого, не хочу, не хочу. Но так будет лучше, Марк, доверься мне, и я тебя спасу».
— Хёк, успокойся, давай поговорим спокойно, — вздыхает Марк, подходя к парню, но останавливается, когда Хёк заносит руку над кнопкой.
— Не о чем здесь говорить, чем ближе ты ко мне подходишь, тем больнее тебе будет! Так нельзя, так не должно быть, я обещал никому не делать больно, я обещал! — голос срывается на крик и от этого еще больнее, кажется, что невидимая грань неизбежного приближается.
— Это бред, ты себя вообще слышишь? Я уже к тебе ближе, чем ты думаешь, я уже зашел так далеко, откуда не выбираются!
— Выбираются, отступи, сделай шаг назад, а я не пойду к тебе навстречу.
