— Я люблю тебя, Хелена. — Выдохнул он мне в лицо и мир вокруг меня замер.

Мне стало глубоко плевать на все напасти всех миров в любой из моих жизней, стоило этим словам прозвучать вслух. Мне казалось, что это слишком быстро, мы недостаточно знаем друг о друге и прочие подобные глупости, но они были такими мелкими и неважными.

Не знаю, что прочел Неор в моих глазах, но он начал наклоняться ко мне, медленно, не сводя с меня глаз. Я чувствовала его тело преступно близко к своему, чувствовала собственное желание прижаться к нему еще теснее, соединить наши тела и не собиралась этим своим желаниям сопротивляться. Вот нас разделяют последние миллиметры, и в дверь стучат. Стучат так громко, будто тараном для этих целей пользуются.

Неор тяжело опустил голову рядом с моей, миновав губы, уткнувшись лицом в подушку. Потом поднялся, накинул халат и пошел открывать, с лицом, показывающим вселенскую грусть.

Я повернула голову и обнаружила Чувака, мирно сопящего у кровати.

— Ну что за несправедливость, Чувак? — Пес в ответ открыл глаз и лукаво на меня глянул.

Я немедленно заподозрила животное в том, что это он метнулся за дверь, постучал и вернулся обратно досыпать, когда понял, что ситуация вышла из под контроля.

Не успела я додумать эту версию, как в комнату вошел озадаченный Неор, следом за ним слуга, который мелко семенил и с ужасом в глазах смотрел на своего повелителя. Неор прошел в ванную комнату, где, наверное, еще остались следы его крови, смытые с меня вчера. От туда он вернулся еще более озадаченный и задумчиво посмотрел на меня.

— Как ты так ловко врешь, глядя прямо в глаза? — Задумчиво спросил он.

Я поняла, что он имеет в виду не сразу, а когда поняла, почувствовала себя обманутой. Минуту назад он доверял мне как себе, а теперь что? Теперь он трогал руками свои шрамы, глядя на меня как на жука, попавшего в тарелку.

— Ты идиот, Аккорид Неормент Тавор. — Выплюнула ему в лицо я, поднялась и удалилась, все так же завернутая в одеяло.

[1] Келлер — растение, листья которого используют как чай.

Пока я шлепала босыми ногами по холодному дворцовому полу, я старательно смотрела прямо перед собой и поплотнее поддерживала одеяло. Хотя я, конечно, вполне могла себе позволить повторить подвиг известной в моем мире леди Годивы, но, во-первых, у меня не было таких принципиальных вопросов, как у нее, а во-вторых, не было лошади. Вместо лошади вполне мог быть и Чувак, но все равно как-то не грело.

Я плохо понимала, что мне теперь делать: оставаться во дворце не имеет смысла: нормально работать здесь я не смогу, личная жизнь моя твердолоба настолько, что думает исключительно о своей мордашке, а закончить хотя бы работу по медицине надо.

Так что в своей комнате я оделась, смыла злые слезы и села медитировать. Примерно через час я успокоилась достаточно для того, чтобы используя «откатившуюся» способность к созиданию созидать сто восемьдесят схем, из которых пятьдесят предстоит размножить.

Люди, реввы, оревы и мекорны — столько всего пришлось детально вспомнить и точно воспроизвести, что когда я закончила гордость моя довольно почесывалась.

В последние дни меня не покидало подозрение, что мои знания скоро начнут истираться из памяти, так что я старательно медитировала по три-четыре часа в день, чтобы удержать все при себе подольше.

По ощущениям меня должно было хватить примерно на треть от уже сделанного, так что я задумалась. Правда задумалась ненадолго: самое ценное, что есть в моей голове — это знания о магии. Я, припомнив правила создания магических гримуаров, взяла какую-то незамысловатую книжечку из старой жизни и воплотила ее здесь. Затем следовало определить что и как в нем должно располагаться и собственно начать выкачивать знания из своей головы. Похоже на систему перекладывания файлов из компьютера на флешку.

В итоге у меня получилась большая книга (формат А4) с полностью белой обложкой и рыжим корешком. На настоящем этапе ее надо оставить в покое ровно на сутки и потом смотреть, что получилось. Гипотетически, все мои знания о местной магии должны были остаться в ней, так что даже если я позабуду все на свете, они со мной останутся.

Кропотливая работа отвлекла меня от безрадостных мыслей и заняла большую часть дня. За окном стояли густые сумерки, а в дверь ко мне скреблись. Судя по некоторой отчаянности в звуке, уже давно. Я поднялась с пола, завернула свой гримуар в шелковую тряпицу, найденную тут же и, по-видимому, бывшей палантином, и убрала ее в сумку Чувака, которую я наотрез отказалась, где бы то ни было, оставлять.

За дверью стояли мои писари, Леваль и еще три молодых человека и две девушки (художники, видимо).

— Что вы хотели? — Мрачно вопросила я.

— Добрый вечер, госпожа. — Осторожно поздоровался Леваль. — Мы принесли ужин.

И одна из девушек встала так, чтобы я увидела огромный поднос. Я молча посторонилась, пропуская всю делегацию к себе.

— А еще мы слышали о вашей размолвке с его величеством. — Не менее осторожно продолжил лекарь, пока я изучала содержимое подноса.

— И что же вы слышали?

— Что его величество — идиот. — Со смешком сообщил мне один из писарей.

Меня такой подход несколько развеселил.

— Леваль, я подготовила для вас схемы. — Отвлекла я от беседы лекаря, махнув рукой в сторону так и не обжитого кабинета, куда я сгрузила все схемы перед тем как приступить к гримуару.

Он не шелохнулся.

— Хелена, вы можете использовать мой дом в любое время, — крайне серьезно сообщил он.

Я понимаю его мотивы — он уже разогнался в получении новых знаний и совершенно не хочет отказываться от кормушки в моем лице. Да я и сама не хотела от этого отказываться, так что, не успев толком обдумать перспективы такого соглашения, я согласилась:

— Это прекрасный выход на ближайшее время.

— Тогда я прикажу подать экипаж.

Я начала собирать свои пожитки, оказалось их не много. Как только я закончила и снарядила поклажей Чувака, в дверь снова поскреблись. Мальчишка-служка сообщил, что меня ожидают внизу.

Экипаж был небольшой, но ухоженный, а я была уставшая и голодная — поесть я так и не успела, поднос остался в комнате.

Дорога до дома Леваля заняла минут сорок, наверное. Я успела насладиться ароматом города, который хоть и ослаб за эти месяцы, но не пропал окончательно.

В доме меня встретил сам хозяин и дородная женщина — видимо местная управляющая. Нас ждал ужин и ни к чему не обязывающая беседа, из которой я заключила, что он безмерно рад, что я не отказалась от своей затем, что схемы прибудут пару часов спустя, а я могу занять любую комнату на выбор, кроме его комнаты, и, наконец, что завтра утром прибудет вся компашка, чтобы продолжать наше безнадежное дело.

События последних полутора суток промелькнули передо мной с ужасающей скоростью. Запомнился мне безотчетный страх за Неора, всепоглощающая радость от того, что он жив и от того, что Леваль играючи справился с его состоянием за ничтожно малое время. Еще в меня засел червяк обиды (большой такой), который не давал мне расслабиться.

— Если бы не ваша наука, мне никогда бы не справиться. — Вдруг сказал Леваль, когда мы уже поужинали и просто сидели в большой гостиной у камина. — То заклятие, что я применил, обычно, применяется для всего тела, то есть съедает прорву сил. Обычно лекаря не хватает на все тело, оно становится просто магическим толчком к выздоровлению. Но, если знать особенности строения тела, — тут я усмехнулась: «Знает он», — можно его конкретизировать. В нашем случае тоже сил ушла прорва, но зато и эффект был — сами видели.

Я уже вспомнила то заклинание, о котором говорил Леваль. Его применяли только в критических ситуациях: часто лекарь просто ложился рядом со своим пациентом умирать из-за магического истощения. В этом мире магия протекала далеко не во всех, но те, кто был наделен способностью ее использовать, не могли без нее жить. Это как кровь или необходимость дышать. Так что для серьезно провинившихся магов было одно наказание: их сажали в комнату, не пропускающую магию извне и они умирали сами. Самым долгим виновным в истории был Вероент Диарвак — он двадцать лет просидел, не истратив и крупицы в полном одиночестве, а потом просто применил очищающее заклинание. И умер. В чистоте.