- А я знаю? Ты припёрлась, вот и живём!
Девушкам нельзя говорить подобные вещи, я в курсе. Но мне плевать. И по большей части потому, что я знаю: Янг не обидится. Она вообще уже очень давно разучилась обижаться, её интересует только одно: получит ли она вовремя то, что ей так нужно. И она получит, потому что у меня это есть. И хватит нам обоим надолго.
Дрейф беззаботного вольного художника длился недолго. В один прекрасный день происходит то, что я, в сущности, предвидел и чего ждал, я получаю сообщение:
«Ещё 5 миллионов»
Еду в Париж к матери, продаю подаренную отцом квартиру, выручив за неё 800 тысяч евро, повторяю всю известную уже процедуру со счетами, но мой далёкий «друг» не удовлетворён:
«Ещё 4 миллиона»
« У меня их нет!»
« Это твои проблемы, парень. Срок – неделя».
А у меня нет денег даже на билет до Сиэтла.
Я в тупике и отчаянии. Настолько беспомощным не чувствовал себя даже в то время, когда одна за другой операции не приносили желаемого результата, оставляя мне перспективу хромого. Я прожил часть своего детства в боли, госпиталях и страхах, но так как в этот момент мне ещё не было страшно, как и не было такого засасывающего в депресняк чувства безысходности.
Rhodes - Home
Я долго не мог подсчитать разницу во времени: в Сиэтле на 18 часов меньше, чем у нас – этот город одним из самых последних завершает наши земные сутки. Я звонил ночью, так, чтобы у них было десять утра – рабочее время.
- Здравствуй, отец.
- Здравствуй, Эштон.
- Мне нужна помощь.
Он некоторое время молчит
- Деньги?
- Да.
- Сколько?
- 4 миллиона.
- Много.
- Да, много.
- Зачем, скажешь?
- Меня шантажируют.
Отец некоторое время молчит, затем спрашивает изменившимся голосом:
- Сколько у тебя времени?
- Неделя.
- Подожди, не вешай трубку.
Я слышу, как отец зовёт свою помощницу Хелен, о чем они говорят разобрать сложно, но спустя некоторое время он уже обращается ко мне:
- Я буду в Брисбене через двое суток. В это время оставайся в своей квартире, ни с кем не контактируй и не принимай никаких телодвижений. Это ясно?
- Да.
- Очень хорошо. Просто дождись меня.
Спустя двое суток, как он и сказал, мы встретились в Старбаксе, расположенном на пятом этаже торгового центра на побережье. Отец приехал не один - с Пинчером. Этого следовало ожидать.
- Выкладывай, - требует без приветствий.
- Всё дело в видео, снятом служебными камерами в клубе. На нём я и Софья.
Отец с шумом выдыхает.
- Все записи той ночи удалены со всех носителей, - Пинчер знает всё.
- Это я удалил.
- Мы так и думали. Так в чём проблема тогда?
- Проблема в том, что его успели увидеть и сохранить копию… скорее всего, охрана. Те парни, что должны были работать в ту ночь.
- Разве не ты их уволил?
- Нет. Когда я приехал, их уже не было. Клуб был пустой.
- Тааак… - тянет Пинчер. – И когда они впервые связались с тобой?
- Примерно месяц спустя… после эпизода.
- Ты поэтому продал свою квартиру в Сиэтле?
- Да, поэтому. И в Париже тоже.
Отец разочарованно качает головой, но ничего не говорит – для этого у него есть Пинчер:
- Слушай, парень, почему ты сразу не обратился ко мне с этой проблемой?
- Потому что хотел сам разобраться. Надеялся, что смогу.
- Для решения ТАКИХ вопросов у твоего отца существует служба безопасности, и в нашу сферу входят все члены семьи, включая и тебя и Софью! Мы с тобой эти моменты обсуждали и не раз! Так я повторяю свой вопрос, почему ты не поставил меня в известность об этой вопиющей ситуации?! Ты хоть понимаешь, кого под удар поставил?
- Почему?
- Да! Почему?!
- Стыдно было. Стыдно, что отец увидит видео.
И он, отец, медленно проводит рукой по лицу, изо всех сил стараясь смять свои эмоции.
Пинчер нервно выдыхает и добавляет, глядя на отца:
- Детсад какой-то у тебя, ей Богу!
- Сможешь это решить? – с невероятным спокойствием спрашивает отец.
- Ну, разумеется! Какие могут быть сомнения? – с улыбкой. – Это ж песочница для моих ребят! Сам что ли не знаешь?!
- У него ещё пять дней осталось.
- Уже завтра у меня будут данные этих ублюдков. Через трое суток вопрос будет решён.
- Как вы их найдёте? – спрашиваю.
- Эштон, ни один человек не принимается в нашу охрану, если у него нет нитей, привязывающих к земле: это семья, девушка, родители, дети, спорт, увлечения.
- И эти люди выдадут своих родственников в такой срок?
- Даже в меньший. Всё зависит от профессионализма того, кто будет спрашивать. Если я – то уже через час, если мои ребята – то ещё быстрее! - смеётся.
- Я в тебе не сомневаюсь, Пинч. Могу я с сыном наедине поговорить? – спрашивает отец.
- Само собой, босс!
Пинчер удаляется, а я, глядя ему вслед, обдумываю тот факт, что отец назвал меня сыном…
- Давно ты колешься? – вопрос в лоб.
Я оторопел настолько очевидно, что отец не посчитал нужным дожидаться моего вопроса, ответил сам:
- Суженные зрачки, заметная заторможенность и одежда.
- Что не так с моей одеждой?
- А много ли ты видишь здесь людей в одеянии с длинным рукавом? В этом пекле и в трусах можно заживо свариться, а в джинсах и рубашке… мне дурно на тебя смотреть.
Я отворачиваюсь, потому что он прав – я весь взмок в этом одеянии. Синяк на руке всё ещё виден, да и следы от других инъекций если присмотреться, то легко можно обнаружить.
- Какого чёрта ты это делаешь?
- А какого чёрта ты это делал?! – в моих глазах вызов.
- От дури. От жалости к себе. От недостатка ума и настоящей мужской выдержки. Ты?
- Вероятно, по тем же самым причинам.
Я и сам толком не знаю, зачем сел на иглу, ведь раньше только нюхал и то, крайне эпизодически.
- Как давно? – и это уже строгий голос заботливого отца.
Заботливого?! Может ещё любящего?!
- Полгода.
- Как часто?
- Каждый день.
- Чем?
- Героин.
- Чистый, я надеюсь?
- Да.
- Не мешай с кокаином ни в коем случае!
- Я знаю, не дурак.
Отец никак это не комментирует.
- Деньги есть?
Я молчу.
- Я открою на твоё имя счёт. Найду толкового врача – тебе нужна помощь.
- Деньги не нужны. Я продаю картины – нам хватает.
- Нам, это кому?
- Мне и … моей девушке.
- И она, естественно, тоже колется!
- Почему естественно?
- Потому что ни одна НОРМАЛЬНАЯ девушка никогда не допустит, чтобы её парень это делал. Но тебя же нормальные не интересуют?
- Почему не интересуют? Я почти женился на одной… Если бы не одно небольшое недоразумение! - скалюсь.
Зачем я упрекаю его? Затем, что его дочь так и не понесла никакого наказания за то, что сделала с моей жизнью. Он прощает ей всё и позволяет тоже всё.
- Ты любил Маюми?
- Какая разница?! Я её выбрал!
- Большая разница, Эштон! Очень большая! Поэтому я повторяю: ты любил Маюми?
- Да любил. Мне было с ней хорошо.
- Ни черта ты её не любил.
- Ты откуда можешь знать?
- Достаточно давно по земле хожу, сын.
Опять «сын»?! Что это на него нашло? Неужели пожалел своего нелюбимого ребёнка?
И мне вдруг становится так сладко… Точно так же, как в детстве, когда из дома сбежал и знал, как матери плохо, и как жалеет она о том, что притащила в дом того мужика… И тут же вспомнилось, как стало потом гадко и мерзко от самого себя, когда увидел её поседевшие волосы. Точно так же гадко и мерзко мне от себя сейчас, потому что продолжаю желать Софье… А разве я продолжаю? Я, как истинный «нарик», заглядываю вдруг внутрь себя… и больше ничего не вижу: ни ненависти, ни злости, ни ревности. И на отца напал не из-за чувств своих ущемлённых, а просто по… инерции? Потому, что привык винить отца и его дочь в своих неудачах?
- О чём думаешь? – внезапный голос отца вынимает меня из состояния «зависания».
