– Что, сейчас?

– Да, – он осмотрел свое запястье. – И теперь этот момент в моей памяти пойдет в бой вместе со мной. Это нить моей жизни, и только ты сможешь ее разрезать. Когда я вернусь.

Его ответ обезоружил ее, и поза, в которой она сидела, утратила жесткость.

– Ты воюешь за себя, Эстен. Для собственной славы и…

– Стирбьорн вернулся, – прервал он, и хмурое выражение покинуло ее лицо. – Между Эриком и Великим вождем совсем не мелкая ссора. Стирбьорн не должен стать королем, иначе все мы будем страдать.

Она наклонилась и дотронулась до нитки на его запястье.

– Понятно.

– Не хочу думать о том, как оставлю тебя…

– Я знаю, – она положила другую руку ему на грудь. – Не волнуйся за нас. У меня есть Торгильс и Эрн. Все будет хорошо до твоего возвращения.

– Хилья, ты…

– Ты же вернешься, – она посмотрела прямо ему в глаза. – Правда?

– Да, – это было единственное обещание, которое Эстен когда-либо давал, зная, что может его не сдержать. – Только к тебе.

Он произнес это, держась за запястье.

В этот момент их коснулась тень фигуры, ступившей на порог и загородившей свет. Это был Эрн Датчанин, напомнивший Грейс о том, что не важно, каким хорошим отцом и мужем был Эстен, не важно, насколько порядочным он был в других сферах жизни, всегда есть то, что его порочит. Однако она напомнила себе, что не должна осуждать его. И хотя она почувствовала, как злоба возвращается, воспоминание продолжилось.

– Ты меня звал? – спросил Эрн.

– Да, – сказал Эстен. – Сейчас принесли посох. Стирбьорн вернулся.

– Понятно, – Эрн прошел дальше в зал. – Когда выходим?

– Я ухожу завтра. А ты останешься.

– Ладно, Эстен, – Датчанин склонил голову. – Стало быть, я воевать не пойду?

– Надо следить за фермой, Хильей и Торгильсом.

– Хорошо, – Эрн кивнул Хилье. – Мы справимся.

– Я рассчитываю на тебя, – сказал Эстен.

Затем они с Хильей переглянулись, и она дала согласие на то, чтобы он высказал то, что собирался озвучить. Они обсуждали это уже несколько недель.

– Когда вернусь, посмотрим: если ты хорошо будешь служить моей семье, пока меня не будет, тогда поговорим о твоем освобождении.

Эрн склонил голову еще ниже.

– Спасибо, Эстен.

– Если заслужишь, – добавила Хилья.

На этом Эрн покинул дом и вернулся к своей работе, а Эстен стал собирать все, что понадобится ему в дороге до Уппсалы. Пока он этим занимался, Грейс пыталась осознать, что только что произошло. Она искала понимание случившегося в сознании своего предка. Судя по всему, трэллы могли получить свободу, но, хотя обещание Эстена, казалось, вызвало у Эрна чувство благодарности, Грейс не могла отказаться от мысли, что прежде всего Датчанин вообще не должен был стать рабом.

Хилья помогла Эстену собрать запас сушеной рыбы, сыра, сухарей и копченой баранины. Он взял свои ножи и другие инструменты, смену одежды, и упаковал это все в узел из собственного плаща.

После ужина в окружении семьи он наточил копье, меч и топор в свете солнца, которое в это время года почти не заходило. Он работал точильным камнем, рассказывая истории – из своей жизни, из жизни других людей и богов. Когда Агнес и Грета уснули, он дал указания Торгильсу, как управляться с хозяйством. И хотя рядом оставались Хилья и Эрн, пришло время сыну взять на себя новые обязанности. Когда и Торгильс лег, Хилья осталась с Эстеном возле очага, и они сидели, пока не пришло время спать.

На следующее утро Эстен попрощался с семьей и двинулся в путь, пока в небе еще висел призрак луны. Пеший поход до Уппсалы займет несколько дней, и он твердым шагом направился по старинным дорогам к древнему храму. Грейс, по большей части пассажир в этом путешествии, смотрела на сельскую местность, на озера, реки, холмы и леса, пока ее предок шел на войну.

Шон лежал в постели, и хотя солнце еще не взошло, он уже несколько часов как не спал. Он просто не мог спать в комнате, которая ходила ходуном и качалась, будто он все еще был на борту корабля в сознании Стирбьорна. У кораблей викингов, кренившихся под опасным углом под натиском волн и течений, был куда более мягкий ход, чем Шон думал раньше, и все же они были относительно малы, и море с легкостью швыряло их туда-сюда. Ощущение, которое он испытывал в «Анимусе», до сих пор не покидало его подобно эффекту крови. Шон размышлял о том, сможет ли снова получать удовольствие от еды. Возвращение в симуляцию – единственное, что наполняло его облегчением.

За высоким окном комнаты зачирикала птица, предупреждая, что утро уже близко. Скоро за ним придет Исайя. Шон понял, что больше не уснет, и сел, затем с легкостью переместился с постели в инвалидное кресло. Сила в верхней части тела была единственным, что авария не отняла у него. За окном возвышался тис – этот вид открывался ему каждое утро последние несколько дней. Они покинули комплекс Эйри и переместились сюда, в старый монастырь в богом забытой глуши, окруженный массивными зелеными горами с длинными каменными стенами. Шону это напоминало Англию или Шотландию, но когда он спрашивал, где они, Исайя отвечал, что ему не стоит об этом беспокоиться. Шон был в безопасности. Родители знали, где он, и гордились работой, которой он был занят. Это было все, что ему положено было знать. И Шон верил Исайе. Верил в свою миссию. Его работа в симуляции должна привести к последней части Трезубца, и когда они найдут ее, они получат возможность навсегда положить конец войне между тамплиерами и ассасинами. Они будут в силах навести порядок во всем мире.

Шон оглядел свою маленькую комнатку и представил благочестивых монахов, занимавших эту келью на протяжении веков, и то, какие трудности им приходилось переносить до тех пор, пока современный мир не привнес сюда отопление и электричество.

Птица запела снова, но на этот раз ее голос звучал как будто издалека. В этот момент раздался стук в дверь.

– Шон, ты проснулся? – спросил Исайя.

– Да, сэр, – ответил Шон.

– Могу я войти?

– Да, сэр.

Дверь открылась, и Исайя, нагнувшись, зашел в комнату. Он казался слишком большим в этих слишком близко расположенных друг к другу стенах.

– Вижу, ты готов. Великолепно. У нас много дел.

– Да, сэр.

Исайя обогнул кресло, чтобы встать позади него. С тех пор, как Шон смог сам передвигаться в коляске, он ненавидел, когда кто-то вез ее. С верхней частью тела у него было все в порядке, и ему было важно знать, что он сам может добраться, куда захочет. Однако он был не против, когда Исайя вез его кресло.

– Тогда идем, – сказал Исайя, вручая Шону энергетический батончик. Шон взял его, и кресло поехало. Они покинули комнату и двинулись по безмолвным коридорам монастыря, минуя окна с цветным стеклом, лишь слегка подсвеченным лучами восходящего солнца, и внутренний двор, в котором тут и там были разбросаны клумбы с цветами.

– Как самочувствие? – спросил Исайя.

– Я устал, – ответил Шон, откусив от батончика. Он никогда еще не чувствовал себя настолько усталым, как теперь. Истощение проникло в самые укромные уголки его сознания, тем не менее что-то заставляло его вставать и бодрствовать, но как будто не по своей воле.

– Я знаю, что ты устал, – сказал Исайя, – но твои усилия будут вознаграждены. Я хочу, чтобы ты был сильным. Я хочу, чтобы ты сообщил мне о моменте, когда тебе покажется, что частица Эдема попала в руки твоего предка.

– Да, сэр.

Они подошли к парадному входу монастыря, где их, не заглушая двигатель, уже ожидала одна из машин «Абстерго». Она выглядела как «Хаммер», если бы этот «Хаммер» защитил докторскую диссертацию по аэрокосмическому конструированию и компьютерным наукам. Это был прототип, захваченный Исайей. Шон называл его Ботаником, чтобы снизить градус пафоса. Теперь поездка на машине стала привычной для Шона, поскольку единственной постройкой во всем монастырском комплексе, достаточно вместительной для «Анимуса», была часовня, расположенная на вершине холма. Довольно неудобно было бы добираться туда в инвалидном кресле.