Автор благодарна рецензентам профессору А. А. Серебрякову и профессору А. В. Кузнецовой за ценные замечания, касающиеся проводимого исследования. Особую признательность автор выражает своему научному консультанту и научному редактору монографии профессору Сергею Георгиевичу Николаеву, оказывавшему поддержку и участие на всех этапах работы.

Текст как сложный, синкретичный феномен служит объектом исследований в самых различных областях знаний – философии и логике, семиотике и теории коммуникации, литературоведении и искусствознании и т. д. К числу таких направлений относится и сравнительно молодая, стремительно развивающаяся дисциплина, восходящая к философским учениям В. Дильтея, Г.-Г. Гадамера, М. Хайдеггера, П. Рикёра и др. и именуемая филологической герменевтикой.

Филологическая герменевтика возникла и разрабатывалась как один из разделов философской герменевтической науки (от греч. ἑρμηνεύω – «разъясняю», «истолковываю») – теории понимания и интерпретации смысла – и концентрировалась на речевой деятельности человека с позиций философского понимания бытия. Важно, что уже в этом контексте языку (а следовательно, и тексту как продукту языково-речевой деятельности) приписывалось значение важнейшей онтологической категории в силу доминирующей в нем номинативной функции. Подобный подход к речевой деятельности человека сохранился и сегодня: см., например, [Лябина, 2004: 161]). По мнению М. Хайдеггера, бытие любого предмета или явления напрямую обусловлено его называнием, т. е., прежде всего, вербальной репрезентацией в языке и речи. «Бытие человека основано в речи», – пишет он в одной из своих статей [Хайдеггер, 1991: 40].

Важно и то, что особое место в рамках герменевтического подхода отводится поэзии как такой форме языка, в которой номинативная функция осуществляется в высшей степени. Именно в поэтическом тексте слово способно принимать новые, неожиданные значения и уходить от своей изначальной предсказуемости, а значит, по-новому именовать известные предметы, таким образом влияя на онтологическую картину мира. Из сказанного следует, что поэзия понимается как единственная форма, через которую в чистом виде передается «говор языка» (М. Хайдеггер); ср. [Дильтей, 2001: 99, 107; Гадамер, 1991: 121]) и, как следствие, осуществляется «установление бытия посредством слова» [Хайдеггер, 1991: 43]. Та же мысль была высказана уже во второй половине XX в. поэтом Иосифом Бродским в его Нобелевской лекции: «…То, что в просторечии именуется голосом Музы, на самом деле есть диктат языка; не язык является его (поэта. – С. Н.) инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования» [Бродский, 2003: 763]. Заметим, что такое понимание языка вообще и языка поэзии в частности, несмотря на свое сугубо философское начало, обнаруживает известную универсальность приложения и использования, по сей день оказываясь востребованным не только в области «чистой» философии (см., например, [Булгаков, 1998: 34]), но и проникая в сферу филологических дисциплин – прежде всего литературоведения, но также лингвистики [Камчатнов, 1998: 74].

Повышенный интерес к языку и речевой деятельности человека и та важнейшая роль, которая отводилась языку и тексту в рамках философской герменевтики, по-видимому, и обусловили формирование в XX в. филологической герменевтики как одной из ее отраслей. Цель новой науки сводится к по возможности более полному и адекватному осмыслению художественного текста, причем ее методологической основой, процессным базисом выступает текстовая интерпретация, см. [Кузнецов, 1999; Сулима, 1999; Богин – Интернет (а); Богатырев, 2004; Абрамов, 2006] и др.

Обретя статус самостоятельной дисциплины, филологическая герменевтика, однако, не просто отделилась от породившей ее философии; она продуктивно и в этом смысле успешно была внедрена во многие другие сферы человеческого познания – помимо уже упомянутых литературоведения и лингвистики, также и в психологию, культурологию, эстетику, семиотику, искусствоведение и др. При этом из категориального аппарата этих наук герменевтикой был заимствован ряд понятий (в частности, широко используются термины «рефлексия» и «ассоциация», изначально относимые к области психологии). Подобная «терминологическая эклектичность» находит отражение в трудах по филологической герменевтике, где раскрываются предмет и задачи этой дисциплины, а также описываются базовые методы исследования. Так, в работах отечественного исследователя Г. И. Богина, где описаны более ста техник понимания текста, неоднократно встречаются ссылки на исследования по философии (И. Канта, Ф. Шлейермахера), психологии (З. Фрейда, Г. П. Щедровицкого), лингвистике (И. Р. Гальперина, Ю. М. Скребнева) и др., в которых та или иная техника была подробно разработана или упомянута впервые [Богин – Интернет].

Сегодня в науке получило распространение следующее мнение: герменевтика в своем современном состоянии близка к тому, чтобы составить методологическую основу гуманитарного знания в целом [Хализев, 2002: 140; Лекторский, 2004; Борев, 2005: 782, 785; Гончаров, 2005: 33–34; Соловьева, 2005: 130–131, 136 и др.]. Данная гипотеза кажется верной в отношении по меньшей мере одной из наук гуманитарного цикла – литературоведения, – во многом оперирующей категориями герменевтического толкования текста. Литературоведение рассматривает произведение с двух позиций – его продуцента (автора) и его реципиента (читателя). При этом оно опирается на методологический опыт герменевтики, т. е. интерпретацию текста, основанную на двоякой трактовке термина понимание – как а) процесса постижения смысла/смыслов, движения к знанию и б) производства знания, наращивания и приращения смыслов (о сложной структуре термина понимание в герменевтике см. [Богин, 1982: 3]). Именно к герменевтике восходит активно эксплуатируемая в литературоведении мысль о значимости широкого контекста (имеется в виду культурно-исторический и эстетико-литературный контекст эпохи, а также контекст творчества данного автора или направления) и жанроопределения для толкования произведения [Гадамер, 1988: 319; Шлейермахер, 2004: 139; Абрамов, 2006: 13]. Наконец, ключевая для литературоведческих исследований идея о многозначности художественного текста и невозможности нахождения единственно правильного варианта толкования определяется одним из центральных принципов традиционной герменевтики – принципом диалогичности [Бахтин, 1986: 312].

На современном этапе развития филологической герменевтики главным звеном, тесно связывающим герменевтическое понимание словесного произведения с его литературоведческим анализом, традиционно выступает примат категории смысла и, как следствие, стремление к так называемой «духовной интерпретации» текста [Борев, 2005: 770]. Первостепенное значение приобретает постижение целостного смысла произведения, тогда как обращение к формальному уровню мыслится как вторичный, сугубо вспомогательный компонент интерпретации. Одновременно процесс интерпретации обладает прежде всего лингвистической природой, поскольку объектом изучения в лингвистике фактически выступает не художественное произведение, а текст как результат, во-первых, смыслообразования, порождения смыслов, и во-вторых, его материально-индивидуализирующего воплощения («оформления»). Подтверждением этой идеи может служить уже тот факт, что восприятие и понимание любого словесного произведения неизбежно сопряжены с «расшифровкой», «декодированием» текста как синкретичного знака, – процессом, который может осуществляться только при текстуальном подходе к изучению произведения (о принципах стилистики декодирования см. работу [Арнольд, 1974]). В связи с этим допустимо предположить, что декодирование как частный метод выступает в роли одной из базовых составляющих процесса интерпретации, что со всей убедительностью указывает на лингвистическую сущность последнего.