В третьем егерском батальоне Бакунина служили братья-близнецы Василий и Дмитрий Лисаневичи. Поступили они на службу в 1793 году. За три года оба дослужились до сержантов. Василий – горячая голова, вечно лез на рожон, был честолюбив, мечтал стать генералом. Дмитрий был более рассудителен, служил спокойно, и слава сама догоняла его. Братья Лисаневичи были из дворян Воронежского наместничества, Калитвянской округи. Отец их владел пожалованной императрицей Екатериной усадебкой в Саприной слободе. Однако имение отца лишь так называлось. Не имея за собой душ, Тихон Лисаневич вёл жизнь скромную, но жалования хватало лишь на покупку сукна для одежд многочисленного семейства да пары обуви к празднику для одного из детей. Старый вояка, получивший дворянский титул за Дунайские походы, по инвалидности был отчислен и выехал в дарованное императрицей имение, представлявшее собой заброшенный дом погибшего гренадёра, не оставившего после себя потомства. Но о Тихоне Лисаневиче не забыли ни Потёмкин, ни Суворов. Все его отпрыски по мужской линии по достижении соответствующего возраста сразу поступали на службу. Дмитрий и Василий службой были довольны. Несли её бодро, а из двух рублей общего жалования по рублю раз в месяц отсылали отцу и матери.
– Кто, Васька или Дмитрий, отличился? – поинтересовался Лазарев.
– Господь их знает! Поди отличи! Оба отзываются, какое бы из их имён ни произносили при них!
– А это кто? – Лазарев указал взглядом на распростёртого у его ног человека.
– Не могу знать, ваше высокоблагородие! – разведя руками, ответил Котляревский. – То ли пленник, то ли шпион. Был привязан к седлу одной из горских лошадей.
– Это кто ж шпионов к седлу привязывает? Ладно, разберёмся! – произнёс Лазарев. – А где этот солдат, меткий стрелок, спасший тебе жизнь? Как, говоришь, его зовут?
– Сержант Лисаневич. Звать Дмитрий… Наверное…
– Позови-ка его сюда.
Котляревский шмыгнул в темноту. Тем временем подполковник Лазарев присел на корточки рядом с окровавленным человеком и, взяв его за плечи, заставил подняться. Будучи от природы добрым и чутким, Иван Петрович не мог спокойно смотреть на человеческие страдания.
– Ты кто? – глядя в воспалённые глаза незнакомца, спросил Лазарев.
По щекам человека потекли слёзы. Он поднял голову, и взгляд подполковника встретился с тяжёлым взглядом много познавшего на своём веку. При этом незнакомец вряд ли был старше двадцати лет, но невзгоды уже легли на смуглое лицо бороздами первых, ещё не глубоких, морщин. Несмотря на жалкий вид, красочная одежда юноши выдавала в нём именитого гражданина. Цветастый шёлковый шапик[10], широкие шаровары шалвар ярко-синего цвета, длинная темная шерстяная чуха[11] с откидными, свисающими с плеч рукавами, подпоясанная богатым хонджаном[12] с двумя золотистыми кистями, и сапоги на толстой подошве и высоких каблуках с острыми, загнутыми вверх носками ярко свидетельствовали о знатном происхождении. Лазарев пригляделся к его одеянию и безошибочно установил его принадлежность к армянам. Неожиданно разжав кулак, окровавленный человек протянул русскому подполковнику крестик, кивком предлагая взять его.
– Спаси тебя Господи! – принимая из рук армянина крестик, произнёс Лазарев.
Перекрестившись, подполковник надел его на шею и, согласно традиции, расцеловал плачущего армянина. Иван Петрович несколько успокоился, понимая, что армянин не лазутчик, а просто несчастный человек, волею судьбы попавший в их лагерь. За годы службы на Кавказе он прекрасно знал, что мусульманин не осквернит себя тем, что возьмёт в руки крест. Поэтому знакомство такого рода было самым лучшим залогом добрых чувств незнакомца.
– Цагавори Иракли! – выдавил из себя армянин.
– Тебя зовут Цагавори Иракли? – спросил Лазарев, ткнув в грудь пальцем армянина.
Тот отрицательно покачал головой. Высоко подняв указательный палец вверх, армянин с придыханием почтительно повторил фразу и указал на крестик.
– Он говорит, что этот крестик вам передал сам картли-кахетинский царь Ираклий, – послышался голос майора Карягина, прибежавшего на шум. – Этот армянин, видимо, жил в Тифлисе и может многое поведать о нынешней ситуации с той стороны Кавказского хребта. Я однажды там уже бывал. Незыблемы только горы, но ни грозного некогда Грузинского царства, ни Великой Армении более нет на картах. Затем нас сюда и прислали, Иван Петрович, чтобы наших братьев по вере защитить.
Армянин с удивлением взглянул на майора Карягина, когда тот вышел из темноты. На мгновенье их взгляды встретились. Карягин прищурил глаза, что-то припоминая. Затем на его лице расцвела улыбка, и, обратившись к Лазареву, майор произнёс:
– Иван Петрович, а ведь этот человек – просто подарок судьбы!
– Извольте объясниться, любезнейший Павел Михайлович! – застыл в недоумении Лазарев. – Неужто вы знакомы?
– Конечно! – ответил довольный таким оборотом дела Карягин. – Я помню это родимое пятнышко на виске. Правда, когда-то оно было гораздо меньше. Хотелось бы верить, что это не простое совпадение и что я не ошибся.
Затем он подошёл ещё ближе к армянину и спросил его:
– Как тебя зовут?
– Юзбаши Иванэ Атабекян из Касапета[13]. Сын управляющего Джарбедского мелика[14].
– Малыш Вани?
– Так меня звал мой отец! Когда русские войска вошли в наше селение, один русский офицер взял меня на руки и прижал к себе, когда я поднёс ему молодого вина, как велел мой отец. Я запустил руку в пушистую опушку егерской каски. Чёрная кожа каски блестела, мягкий мех согревал мои замёрзшие руки. Офицера отец позвал к себе в дом. Он оказал нам великую честь, согласившись поселиться на зиму. Фамилия его была странная. Никто не мог произнести её, и мы называли его Кара-Гази[15].
Карягин сделал шаг вперёд. Пламя костра осветило его лицо. Черты его скуластого лица в бликах огня казались ещё острее, на лихо закрученных усах появилась седина, но взгляд смеющихся и полных молодецкого задора глаз остался всё так же острым и проницательным. Взгляд армянского юноши замер на егерской каске. Карягин снял её и протянул Вани.
– Старую потерял в деле при Анапе, – как бы оправдываясь, произнёс майор. – Столько лет прошло! А я тебя узнал, друг ты мой ситный! Ну, вспомни, кто тебя русскому языку учил, мальчик? Неужели забыл за десять годков? Майор Карягин и сейчас к твоим услугам, малыш Вани! Хотя, пожалуй, уже не малыш, а юзбаши Вани!
Мальчишка, приняв каску из рук егеря и ещё раз взглянув на Карягина, с рыданиями бросился к нему на грудь.
– Зачем вы ушли? Зачем покинули нас? – только и слышалось сквозь рыдания. – Кара-Гази? – не веря своим глазам, произнёс молодой армянин, осматривая Карягина с разных сторон. – Ты пришёл защитить нас, как и тогда? Зачем ты покинул нас? Когда вернёшься?
– Успокойся, Вани! Ты ведь уже не тот маленький мальчик, которого я помню, а настоящий мужчина!
Вани тут же привёл себя в порядок и вытер слёзы.
– Скоро мы вернёмся к вам, Вани, скоро! – Карягин похлопал по плечу армянина и, обращаясь к Лазареву, произнёс:
– Разрешите представить вам лучшего из княжеского рода Атабекянов Вани Юзбаши, сына правителя Джаберда, что в Карабахе.
– Вы – князь? – искренне удивился Лазарев. – Тогда позвольте спросить, почему вы в таком потрёпанном виде и что здесь делаете?
– Действительно, Вани, почему ты здесь, а не рядом со своей милой матерью Антарам?
– Плачут горы Армении, плачут долины Грузии. От Арарата до Казбека, от Ленкорани до Гори умывается слезами земля наша. Ты, Кара-Гази, спрашиваешь, где моя милая мать Антарам? Где её дети? Она и мой младший брат мучениками стали во имя веры! Они растворились в холодных водах Куры! Где ты, мой Бог, был, когда моего семимесячного братишку сбросили с моста за то, что мать его не отступила от веры христианской? За что наказали невинное дитя – плоть мою и кровь, икру Божию?
