Олли молчал, погрузившись в свои размышления, пока они не оказались следующими в очереди на выезд.

– В какую сторону?

На мгновение Макани удивилась, что он не знал, где она живет. Но откуда бы?

– Поверни направо. А потом через два квартала еще один поворот.

Атмосфера в салоне становилась напряженной.

– Ехать недолго, – разочарованно протянул Олли.

От его слов Макани испытала облегчение и застенчиво улыбнулась ему.

– Я не говорила, – сказала она, – но мне нравятся твои волосы.

Олли выехал на улицу и взглянул на нее.

– Правда?

– Воодушевляет. Фак всем гендерным стереотипам.

Он снова бросил на нее взгляд, проверяя, смеется она над ним или нет. Она не смеялась. Макани не была уверена до этого момента, но розовый цвет действительно выглядел бунтарским и сексуальным.

Олли постарался сделать вид, что в этом нет ничего особенного.

– Я не первый парень-гетеросексуал, сделавший такое.

– Но, бьюсь об заклад, ты первый из парней любой ориентации, кто проделал подобное в Осборне. – Кажется, ему это польстило, так что Макани продолжила. – На то есть какая-то определенная причина?

– Это просто нужно было сделать. А Крис устроил мне головомойку.

Она сморщила нос:

– Отстой. Мне жаль.

– Не надо. – Олли коснулся волос на затылке, и дьявольская улыбка расплылась на его непроницаемом лице. – Теперь я рад, что это сделал.

Макани рассмеялась, откинув голову назад.

– Вот, – в голосе Олли звучала непоколебимая уверенность. – Вот по чему можно догадаться.

– Догадаться о чем? – спросила она, развеселившись.

– Что ты не отсюда.

Сердце Макани тяжело билось, пока она ждала продолжения этой фразы.

– Никто, выросший в этом городе, не смеется так, как ты.

Макани, задержав дыхание, удивленно фыркнула.

– Ну, есть же границы.

– Я серьезно. Ты выделяешься среди всех.

– Я выделяюсь, потому что не белая. – Она указала на улицу. – Вот сюда.

Олли притормозил и повернул на Ореховую улицу, а потом пожал плечами:

– И этим тоже.

Он не стал этого отрицать, но и не задал обычно следовавший за этим утверждением вопрос: «Каково это?». Только Дэрби, который на собственной шкуре почувствовал, что значит быть не как все, успешно избегал этой скользкой темы. Вопросы о ее этнической принадлежности так же звучали грубо и нарушали личное пространство, как и вопросы о его гениталиях или сексуальных предпочтениях. Таким делятся только по собственному желанию.

Но люди спрашивали все время. На Гавайях, где население было многонациональным, это случалось реже, но все равно случалось. Макани ненавидела подобных умников, когда они пытались отнести ее к какой-то народности по светло-коричневому оттенку кожи или волосам, напоминавшим нечто среднее между локонами после химической завивки и тугими африканскими кудряшками.

Чаще всего Макани слышала вопросы: «Откуда ты?», «Каково твое происхождение?», «Откуда твои родители?».

Иногда она спрашивала, какая им разница. Иногда врала, чтобы вызвать замешательство или раздражение. Но чаще говорила правду:

– Я наполовину афроамериканка, наполовину из коренного гавайского населения. Не как сорок четвертый президент, – приходилось добавлять Макани, чувствуя желание незнакомцев уточнить. Обама только родился на Гавайях. Его мама была белой девушкой из Канзаса.

Олли постучал указательным пальцем по рулю.

– Где твой дом?

– Он в нескольких кварталах, вон за теми деревьями. Справа.

– Все время надо поворачивать направо.

– Хм, – ответ Олли заставил Макани вынырнуть из воспоминаний о прошлом.

– Удобно добираться к тебе домой из школы, – добавил он.

Это правда. По крайней мере, сегодняшняя короткая поездка оказалась приятной. Макани хотела, чтобы она не заканчивалась.

– Ты сегодня работаешь?

– Нет. А ты? – Но он быстро понял, что сболтнул глупость. – То есть тебе сегодня нужно помогать бабушке?

– Не-а, – протянула Макани с намеком.

Олли уставился вперед, все еще постукивая указательным пальцем.

– Может, проведем время вместе?

Макани охватило возбуждение. Осталось только одно, последнее и неприятное, препятствие. Она постаралась, чтобы ее голос звучал расслабленно.

– Ну, я бы с удовольствием…

– Но?

Она набралась храбрости.

– Но сначала тебе нужно встретиться с моей бабушкой.

– Хорошо, – спокойно согласился Олли.

Макани была ошарашена.

– Серьезно?

– Ага. – Он изучал ее лицо, пока они проезжали под тенистыми дубами, растущими вдоль дороги. – Стой. Так ты не серьезно?

– Конечно, серьезно. Просто я не думала, что ты согласишься.

В уголках его губ появилась улыбка.

– Ты забываешь, что находишься на Среднем Западе. Здесь мы поступаем так. – Когда она скептически подняла бровь, он даже рассмеялся. – Все будет хорошо.

Макани было сложно в это поверить, но его уверенность немного помогала.

– Получается, ты живешь здесь.

Она снова удивилась.

– Что это значит?

Он вытянул голову, чтобы посмотреть на ветки над ними.

– Красивая девушка. Красивый район.

Она нахмурилась.

– Серьезно, Олли. Я не в настроении.

– Просто говорю, что ты живешь на лучшей улице в городе. В детстве я всегда мечтал жить под этими деревьями.

– Пока не узнал, что в остальном мире улицы и деревья намного лучше? – Она указала на белый двухэтажный дом с огромным крыльцом. – Вот мой.

Олли подъехал к дому и заглушил двигатель. Макани подождала, пока он продолжит свою мысль – согласится, что предпочел бы жить в любом другом месте, но не в Осборне. Когда он этого не сделал, она начала волноваться, что повела себя слишком бестактно. Он дважды сделал ей комплимент, и оба раза она отвергла его. У Макани сложилось впечатление, что он отчаянно хочет уехать, потому что любому было бы неприятно слышать от кого-то гадости о родном городе.

– Но ты прав, – она попыталась сгладить неловкость. – Это лучшая улица. Думаю, мне повезло.

Странно признаваться – она не врала. Макани давно не чувствовала себя удачливой или благодарной за что-то. В большинстве городов в округе улицы в самых старых районах были выложены кирпичом, что само по себе казалось очаровательным анахронизмом. В Осборне кирпичные мостовые остались только на Главной улице и в районе, где жили они с бабушкой. Здесь дома были намного красивее. В это время года листья окрашивались в приятные оттенки желтого и золотого, во дворах торчали соломенные пугала, а на грядках сидели «жертвенные» тыквы, ожидая, когда на них вырежут лицо к Хэллоуину.

В сентябре бабушка Янг высадила в кадки желтые хризантемы, а в прошлые выходные Макани собирала упавшие листья в оранжевые мусорные баки с изображениями светильников Джека[7]. Они были безвкусными, но все равно нравились Макани.

Она склонила голову.

– Я никогда напрямую тебя не спрашивала, только строила догадки. Ты все еще живешь на ферме родителей?

Олли кивнул.

– Мы не продадим дом, пока я не окончу школу, но уже распродали большую часть земель соседям. Они превратили их в гигантский кукурузный лабиринт, – ответил Олли и саркастично добавил: – Ты, наверное, видела билборды?

Флуоресцентная реклама «Веселого кукурузного лабиринта семьи Мартин» была повсюду. Мартины уже давно жили на этих землях. У всех членов семьи были рыжие волосы, и трое из них – брат, сестра и их кузен – учились в «Осборн Хай».

– Должно быть, это странно для тебя, – предположила Макани.

Олли пожал плечами. Она заметила, что он часто так делает.

– Это неплохо.

– МАКАНИ ЯНГ!

Они оба подпрыгнули от неожиданности, стукнувшись о потолок машины. Морщась, Макани выглянула в окно и увидела бабушку Янг. Та стояла на ступеньках, ведущих к задней двери, уперев руки в боки.

– Слушай, – тихо проговорил Олли, – как долго она наблюдает за нами?