Он касается меня так осторожно, словно боится, что может сломать. Очерчивает контуры носа (не выдохнуть бы шумно!), скулы, спускается на подбородок, минуя губы… И хорошо, не знаю, что стало бы со мной, прикоснись он к губам. Должно быть, я бы умер прямо здесь, в кресле. Сердце не заставить успокоиться, оно бьётся нервно и глухо, повинуясь его касаниям: вот здесь, по шее, вдоль кадыка и – ниже, к ключицам… Дальше не скользнёшь, ворот футболки закрывает грудь, но, Мерлин, оказывается, можно так выласкать эту проклятую ямочку, что…

Я пытаюсь не дрожать, пытаюсь не выдать себя, но в какой-то момент он вздрагивает, отстраняется и – исчезает. Так же неожиданно, как пришёл, и после его ухода остаётся мучительный жар в тех местах, в которых он гладил меня.

Я сижу в кресле в гостиной Гриффиндора, у меня горят щёки и стоит до боли, а Северус Снейп – проклятый Северус Снейп, который приказал мне забыть – нарушает придуманные им же правила. И я знаю, что с этим нужно делать.

В Большой Зал на завтрак я спускаюсь одним из первых. Давай же, чёрт бы тебя побрал, сегодня двадцать четвёртое – завтра уже Рождество. Ты не можешь не появиться!..

Когда завтрак уже начинается, а я отчаиваюсь, в Зал входит Снейп. Хромая, шагает к своему месту, опускается на сиденье, кивая приветствующим его коллегам, и только на секунду поднимает на меня взгляд. Но меня прошивает горячим, как вчерашний шоколад, возбуждением, и я поспешно закрываю глаза, испугавшись силы собственного желания. Невилл толкает меня локтем, помогая прийти в себя, и, неохотно жуя кашу, я беру себя в руки настолько, что до самого конца завтрака не смотрю на преподавательский стол.

В этот день я к нему не прихожу. Нет, у меня совсем другие планы – и я провожу канун Рождества вместе с друзьями, выбираюсь с ними в Хогсмид… И там, заглядывая в один из торгующих рождественскими подарками магазинчиков, прикипаю взглядом к маленькому чуду.

– Это особая вещь, пусть и маггловская, – скрипит старик-продавец, заметив мой интерес, и щербато улыбается. – Раньше такие дарили только самым важным людям… у вас есть кому подарить подобное, юноша?

– Есть, – и я улыбаюсь, поглаживая пальцами простенький медальон. Я знаю, что в него можно вложить, и знаю, что будет значить такой подарок.

И пусть.

Моё признание стоит мне всего галеон. И – ещё нотацию Гермионы, недовольной тем, что я сбежал от компании.

Утро наступает неожиданно быстро – я просыпаюсь, как по щелчку, в пять часов утра, и готовый медальон, с которым я проспал целую ночь, блестит на моей шее. Поднимаюсь, стараясь никого не разбудить, одеваюсь… в Большом Зале никого нет, кроме нескольких призраков – Ник радостно улыбается мне и сообщает:

– Ты одним из первых можешь увидеть эту красоту. Взгляни только!

Я смотрю – и мне становится нечем дышать. Украшая замок, я забыл о том, как это в итоге будет смотреться, а теперь – не могу оторвать взгляд от блеска и изящества, которыми сегодня полон Зал. Ник, видимо, почувствовав моё желание побыть в одиночестве – наедине с духом Рождества, – деликатно удаляется, а я смотрю, смотрю, смотрю, глаза начинает резать и печь от обилия золотистого света…

– Поттер, – кто-то садится рядом со мной и сжимает моё плечо. – Мне нужно с вами поговорить.

– Подождите, сэр, – не оборачиваюсь – и так знаю, кто сидит рядом со мной. – Давайте посмотрим, ещё совсем немного…

И грозный Северус Снейп любуется рождественским залом вместе со мной. И я вкладываю в его расслабленную ладонь медальон, и чуть сжимаю, чтобы он пришёл в себя, и говорю, не глядя ему в глаза:

– Когда… если поймёте… я буду в Выручай-комнате.

Я ухожу, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, раньше, чем он может меня окликнуть или задержать. И пусть призраки провожают меня удивлёнными взглядами. Пусть.

В моей задумке нет никакой оригинальности – это всего лишь медальон, который прячет в себе крохотный – меньше и не придумать, иначе ни за что бы не поместился в столь маленькую вещь – флакон с воспоминаниями. Это своего рода обмен – он позволил мне заглянуть в свои, а я отдаю то, что могу: сборник обрывков моих чувств и желаний. Мои сны. Наш поцелуй. И его ночная выходка – пусть знает, что я не спал.

Не знаю, нужно ли ему это, но…

Я не помню, как я провожу день: это проходит мимо меня. Уже вечером, возвращаясь с привычной прогулки, я замечаю на улице Хагрида. Подхожу к нему ближе, улыбаюсь, спрашиваю тихо:

– Что это ты тут делаешь?

Бедняга Хагрид, которого до слёз трогает всё живое, протягивает мне ладонь, на которой, еле шевеля крыльями, лежат несколько светлячков. Должно быть, подобрались слишком близко к факелам, привлечённые жаром и светом, и непредсказуемое пламя жестоко отомстило за такое любопытство. Печальный удел светлячков – играть с огнём, не зная, где та черта, которую нельзя переступать.

Я и сам – со своей глупой, глупой любовью – кажусь себе светлячком: таким же наивным, с обожжёнными крылышками.

Только я летел к луне, а не к свету одинокого фонаря.

Мы возвращаемся в Хогвартс вместе, Хагрид – большой мужчина с большим сердцем – протягивает горсть несчастных светлячков МакГонагалл. Секунду она сверлит его скептическим взглядом, но после смягчается и даже улыбается:

– Дай-ка я попробую…

Не знаю, какие заклинания она использует и в чём заключается эта магия, но светлячки ярким всполохом ныряют в Большой Зал с ладони нашего здоровяка и пропадают здесь, разлетевшись кто куда. Мне кажется, это символично.

На рождественском ужине я толком не ем. Многие студенты разъехались по домам, всем оставшимся хватает одного стола – ученики сидят вперемешку с преподавателями. Я не сажусь рядом с Северусом, нет, я бы не выдержал; занимаю дальний от него угол и приобнимаю тут же подсевшую ко мне Гермиону. Кажется, что-то отвечаю, смеюсь над шутками, шучу сам, но это проходит мимо, отпечатывается в сознании цветным всполохом. И уже после ужина, не глядя на него (нельзя, нельзя, нельзя!), отправляюсь в Выручай-комнату. Я больше здесь не нужен: друзья получат мои подарки утром, а тот, для кого предназначался главный, уже его получил. Мне остаётся лишь ждать.

Я замираю, прикрывая глаза, и Выручай-комната гостеприимно распахивает передо мной свои двери.

Оказавшись внутри, я смеюсь – смеюсь долго, так, что начинает болеть горло. Наверное, это вышло неосознанно – как объяснить, что Выручай-комната в точности повторила интерьер комнаты, в которой я ночевал, в которой мы…

Скольжу пальцами по обивке дивана – он и одновременно не он, – почему-то улыбаясь, разглядываю тёмные стены, чудом не опрокидываю небольшой столик… Скудное – скорее даже аскетичное – убранство знакомо до боли. Даже смешно: я был здесь, нет, не здесь, там, всего один раз. А ощущение – будто вернулся домой.

Какие глупости, Мерлин.

– Мне казалось, что восемнадцатилетним юношам куда интереснее с прекрасными сверстницами и сверстниками, чем с язвительными стариками, – тихо замечает Северус Снейп, прислонившись плечом к дверному косяку. Я беззаботно пожимаю плечами и улыбаюсь:

– А я всегда думал, что любовь не выбирает.

– Что ты можешь знать о любви… – беззлобно замечает Снейп, а я приближаюсь к нему, и вжимаюсь в него всем телом, и прячу лицо на его плече, и прошу то ли отчаянно, то ли с надеждой:

– Если ты пришёл сказать, что ничего не было и не будет, то… то просто уходи. Вот прямо сейчас.

А сам, противореча своим словам, обнимаю его крепко-крепко. И он обнимает меня в ответ. Скользит ладонью по моей спине, касается лица кончиками пальцев, изучает меня внимательно, ищет что-то – не могу понять что – в моих глазах.

– Спасения нет от вас, мальчишек, – хрипло смеётся он, и я тянусь за поцелуем первым. И он целует – о, Мерлин, как он целует, будто вынимает из тела все кости, заставляя ноги подогнуться, а руки разжаться, целует яростно и напористо, толкая меня к этому проклятому – о-о, да – дивану, и я падаю, и больно ударяюсь лопаткой, но мне плевать, пусть все пружины вопьются в тело, я ни за что сейчас, я не…