– Не подходи! – повторил Люпин, и голос его позорно, жалко дрогнул. Сириусу этого хватило. Ремус не успел задохнуться рваным выдохом – оказался в объятьях, и большие горячие ладони Сириуса успокаивающе скользнули по его лопаткам, а сухие губы коснулись лба с хрипловатым:

– Ну что ты, тише, тише. Я сам виноват, полез к вервольфу в полнолуние, дурак набитый… хорошо всё, Луни, Луни…

– У тебя… шрам будет, – тускло и горько сообщил Ремус его подбородку. Плечи Блэка затряслись от тихого смеха, он лукаво блеснул глазами, ответил, такой родной в своей вечной взъерошенности в этот момент:

– Шрамы, говорят, мужчину украшают. А ты… я не знал, что оборотни умеют в полнолуние в людей оборачиваться.

– Они и не умеют, – по губам Ремуса скользнула тень блёклой улыбки. Только сейчас осознав, что он обнажён, что Сириус обнимает его, что горячие пальцы сжимают его плечи, он смутился до алых пятен на щеках. И постарался отодвинуться. Сириус заметил. Болезненная гримаса исказила его лицо, он поинтересовался мрачно и невыразительно:

– Я тебе настолько неприятен, Ремус?

И оно так резануло по ушам, это холодное полное имя. Люпин задрожал, отчаянно мотая головой, но не находя слов и голоса, свёл костлявые колени, больно впился зубами в губы: за ним была только стена, бежать было некуда, а тело, это глупое, ещё подчинённое первобытным инстинктам тело, реагировало на близость совершенно естественным образом: лавой в животе и болезненными иглами возбуждения.

– Что, молчишь? – Блэк сощурился, зло и обиженно, рванул его, сопротивляющегося на себя за запястья, прижался телом к телу. – Может, ты меня терпеть не мо…

Осёкся. Замялся. Эта пауза была самой страшной и длинной в жизни Ремуса. Он зажмурился, ожидая приговора, потому что Блэк, прижавшийся к нему бедром, не мог не почувствовать дрожи тела и твёрдости плоти.

Но не отстранился.

– Вот, значит, что, – в его тоне прорезались странные, незнакомые Люпину нотки, и, боясь распознать в них отвращение, он отвернулся. Мотнул головой, врезался затылком в стену так, что из глаз посыпались искры, и Сириус тут же подложил ладонь под занывшее место, прижался ближе, ещё, его рука, восхитительно горячая и твёрдая, коснулась влажного члена, и Ремус забился заполошно в его руках, резиновые губы сложились в жалкое мычание: «Чт-то ты…»

– Идиот, – прорычал Сириус, резко и грубо двигая рукой, и Ремус не смог даже обидеться – всхлипнул, как девчонка, до хруста выгнулся, толкнулся в ладонь, вымаливая ласку: бери, бери, бери меня, твой без остатка… обожгло резким сжатием мошонку, он заёрзал, завертел бёдрами, до крови прикусил губу. Блэк зашипел, зло ворвался языком в его рот, цапнул – Люпин тонко протяжно заскулил от этой сладкой, нужной ему боли. Его встряхнули, как куклу, Сириус выдохнул, пожирая взглядом его лицо:

– Смотри на меня.

Слипшиеся ресницы дрогнули, Ремус сглотнул, открыл глаза – утонул в горячем голоде глаз, почти закричал, когда Блэк ласкающим движением огладил головку, втёр в кожицу пахучую каплю, выгладил рельеф вен. Выплюнул – в губы, ближе, на грани с поцелуем:

– Я же тебя, идиота… думал – какая безнадёжная глупость… думал – как же, чтобы Луни и… придурок, Мер-рлин!..

Ремус не понимал. Ничего не понимал из сбивчивого, торопливого речитатива, вталкиваемого ему в рот; мог только всхлипывать и тереться, жать к себе ближе, стонать в шею, туда, где ходуном ходило проклятое адамово яблоко, и так хотелось поцеловать, прикусить, пометить, но отваги хватало только на то, чтобы вцепиться в чужие плечи клещом…

– Давай, ну! – почти проревел Блэк, и Бездна его зрачков поглотила Ремуса, прожевала, выплюнула вместе с очередным резким движением по члену – прямо в расколовшийся на части мир. Собственный крик ещё звенел в его ушах, в напряжённом, как струна, теле, но по пальцам Блэка медленно ползли густые струйки, и Люпин почувствовал, как больно обжигает щёки румянец – и непонимание.

– Ты… зачем? – жалко спросил он, зябко подтягивая колени к груди. Вместо ответа Сириус накинул на него свою мантию, дёрнул за руки, вынуждая подняться с пола, кинул взгляд в окно. Первые лучи уже пробрались сквозь пыльные окна и рухнули на пол комнаты.

– Пора возвращаться, – негромко сказал он и вдруг ласково скользнул ладонью по нервно дёрнувшейся щеке Люпина. Сжал безвольные слабые пальцы в своих, бросая короткое Очищающее, рассеянно взлохматил и без того растрёпанную шевелюру. – Уже светает.

Ремус покорно шагнул за ним прочь и прошелестел еле слышно, всё ещё боясь чего-то:

– Сириус. Я, мы…

– Мы, – согласился Блэк, вытаскивая его, помятого, наружу, к ждущим там друзьям. И это короткое, очень абстрактное слово было лучшим, что когда-либо придумывало человечество.

С вероятностью в, по меньшей мере, сто один процент.