***

Сына Сергея Ивановича зовут Артём. Итак, вот всё, что Колька успевает о нём выяснить за первый день совместного проживания: Артём не умеет готовить и Артём – чёртов самовлюблённый избалованный сукин сын. Он воротит нос от приготовленного Колькой супа (самый обыкновенный, грибной, у Кольки вообще-то не так много денег, чтобы позволять себе шиковать, грибов в лесу набрал, благо июль на дворе, вот и сварил) и ведёт себя так, что Колька с грустью думает – ещё немного, и он закопает сына начальника. А потом начальник закопает его.

Артём совсем не похож на своего отца. У него длинные тёмно-русые волосы, собранные в низкий хвост (“Как баба”, – характеризует Колька, а Артём показывает ему средний палец), серые глаза, видимо, в мать, и пирсинг в носу и в губе. Колька думает о том, что как следует отхлестал бы своего сына ремнём, нацепи он все эти железки. Но он ничего не может сделать. Только скептически наблюдать за тем, как Артём, разодевшись не хуже любой шлюхи, уходит.

Колька начинает думать, что Сергей Иванович не по работе свалил, а от сыночка решил отдохнуть. И справил его в заботливые руки Кольки.

На второй день Артём по-прежнему отказывается есть. Только улыбается, как полный идиот, и барабанит пальцами по столу, будто бы время пытаясь выиграть. Колька выходит из себя. Вскакивает из-за стола, наставляя на парня палец, и дрожащим от гнева голосом проговаривает:

– Или ты ешь то, что я приготовил, или можешь лететь к папочке, который, судя по всему, от тебя ужасно устал, потому что ты маленький, гнусный, мерзк…

Он не успевает договорить. Артём поднимается из-за стола, приближается к Кольке и целует его.

Колька не просто удивлён – он шокирован. Чёрт возьми, у него секса не было месяца четыре, с того раза, как они с Сергеем наскоро перепихнулись в подсобке (как мило, однако), а у этого Артёма губы мягкие, только пирсинг больно царапается, но властные, и от этого Колька готов растечься лужицей и обмякнуть в его руках.

Ему хватает здравого смысла на то, чтобы отпихнуть Артёма от себя. Колька смотрит в совершенно сумасшедшие глаза парня, тяжело дыша, и, вглядевшись как следует в чужое лицо, вдруг вскрикивает:

– Ты что, накурился?

– Я совсем чуть-чуть, – с блаженной улыбкой отвечает Артём. Прижимается к Кольке, утыкаясь носом ему в шею, и, опаляя кожу горячим дыханием, жарко шепчет:

– А ты красивый.

– Мне только под статью не хватало попасть! – взвизгивает Колька, отпихивая парня от себя. Прекрасно. Просто превосходно. Мало того, что мудак, так ещё и обкурился какой-то дряни. Колька почти уверен, что через несколько минут Артёма потянет на объятия с фаянсовым другом, и в туалете он просидит долго.

Он оказывается прав. Слушает, как за дверью блюёт Артём, и (сам не зная почему) идёт за полотенцем. Мочит его, возвращается к Артёму, входя в туалет. Артём уже не блюёт – просто сидит на полу в своих по-пидорски узких джинсах и ошалело смотрит на Кольку. Тот закатывает глаза. Присаживается рядом, тщательно вытирая Артёму рот полотенцем, и мягко, будто бы с ребёнком разговаривая, втолковывает:

– От того, что ты будешь курить всякую дрянь, в итоге только и будешь, что бегать блевать. Я знаю, – он коротко усмехается, на несколько секунд задерживаясь взглядом на губах Артёма, и отчаянно краснеет. Артём хватает его за запястье, и Колька вздрагивает, как от удара. А затем любуется собственными подсунутыми ему Артёмом под нос шрамами.

– На себе проверял, как и попытку суицида? – интересуется Артём. У Кольки сердце в груди бухает громко-громко и отчаянно. Он вырывает руку из чужого захвата резко, грубо, и цедит сквозь сжатые зубы, глядя на Артёма так, как смотрят люди обыкновенно на самых отвратительных им существ:

– Не лезь в мою жизнь, мальчишка.

И уходит. В груди бурлит тупая ярость, и где бы найти силы на то, чтобы не закричать на этого маленького придурка? Колька запирается в своей комнате и до самого утра просиживает в обнимку с собственными коленями. Когда он встаёт с постели, чтобы отправиться на работу, которую никто не отменял, и спровадить Артёма на прогулку, на полу в очередной раз валяется куча окурков.

***

У Кольки из друзей с института только Катька осталась. Она хорошая девчонка, добрая и весёлая. Она не отвернулась, узнав, что он гей. Только сказала, что дружба не может быть разрушена какими-то мелочами вроде ориентации. Колька до сих пор благодарен ей до безумия за понимание. Но, когда он возвращается домой после работы и слышит весёлый разговор Катьки с Артёмом, Кольке не хочется ничего так сильно, как скрутить болтливой бабе её куриную шейку. Потому что он явно слышит слово “Вадим”, которое произносит Катька, и сердце ухает куда-то вниз, разбивается вдребезги.

Колька сползает вниз по стене и закрывает лицо руками. Ему хочется плакать. Ему уже не больно, нет, правда. Просто ему теперь так пусто, что эта пустота разрывает изнутри, ломает рёбра и сжимает горло, не давая дышать. Колька не слышит, как к нему кто-то подходит, но резко вскидывается, ощущая, как его обнимают за плечи.

– Тихо, тихо, – шепчет Артём, и он кажется таким человечным, таким настоящим сейчас, что Колька не выдерживает. Сдавленно всхлипывает и прижимает парня к себе, крепко обнимая, прячет лицо у него на груди (в его глазах стоят непролитые слёзы, и Кольке не хочется, чтобы кто-то видел, как он плачет). Артём только покачивается из стороны в сторону, нашёптывая что-то успокаивающее, будто и правда понимает, как это тяжело – жить с чёрной дырой, разрастающейся в груди, жить, задыхаясь от собственной ненужности и абсолютной неправильности.

Они сидят так целую вечность. И молчат. Колька постепенно успокаивается, только с губ ещё нет-нет да срываются истеричные всхлипы. Он чувствует себя покорёженной машиной, которую вместо того, чтобы отправить на покой, ломают снова и снова. Словно бы проверяют, сколько ещё выдержит. Когда прогнётся.

У Артёма сухие – в противовес Колькиным, солёным от слёз – губы и горячие пальцы. Он обнимает Кольку, гладит по спине и целует, а у того в голове целое сражение разворачивается. Они знакомы три дня.

Три чёртовых дня.

А теперь Артём о нём знает то, чего Колька не рассказал бы никому. Никогда. Ни за что. И от этого – Господи, как непривычно – на душе немного теплее. Колька давит последний всхлип, поднимается на ноги и шепчет: “Спасибо”. Артём пожимает плечами, засовывая руки в карманы, и так же тихо отвечает: “Пожалуйста”.

После этого они не разговаривают два дня.

Кольке кажется, что он сходит с ума. Потому что, в самом деле, не может же быть такого, чтобы, придя на шестой день домой, он увидел Артёма в розовом фартучке, увлечённо вертящегося около плиты. Колька не решается ему помешать, только опускается на табуретку и задумчиво наблюдает за мальчишкой. Для своих семнадцати Артём великолепно сложён. В нём нет ни подростковой угловатости, ни чрезмерной худобы, которая часто свойственна парням его возраста. Он не очень высокий, сантиметров на пять выше Кольки, широкоплечий и узкобёдрый. Колька ловит себя на том, что пялится на маленькую подтянутую задницу Артёма, молчаливо чертыхается и решительно отправляется в свою комнату, оставшись незамеченным. Он успевает принять душ и переодеться, прежде чем Артём зовёт его ужинать. Жареное мясо с картошкой, приготовленное им, оказывается удивительно вкусным.

– Не обольщайся, – важно произносит Артём, который выглядит до неприличия довольным собой, – просто то, что готовишь ты, есть возможно только под страшными пытками.

Колька пожимает плечами. Он привык к своей стряпне. Нищие не выбирают. Но он ничего не отвечает. Видимо, Артёму это не нравится, потому что вилка с грохотом падает на стол, а мальчишка раздражённо шипит, глядя на Кольку так, что, если бы взглядом можно было убивать, тот давно бы погиб:

– Теперь ты не будешь со мной разговаривать?

– Я с тобой разговариваю, – отзывается Колька и гипнотизирует взглядом тарелку. Ему просто… стыдно, что ли? Да, стыдно. Потому что он знает, нормальные люди не считают нормальным вылетать из институтов и резать вены из-за несчастной любви. А в том, что Артём всё-всё-всё знает, он не сомневается. – Тебе должно быть противно со мной общаться, разве нет?