Кольке хочется то ли плакать, то ли истерично смеяться. У него в голове дурдом, а в квартире бедлам, и по полу разбросаны окурки. Колька смотрит на них тупым мутным взглядом, не замечая ни того, что простыня давно сползла на пол, и врывающийся в квартиру через распахнутое окно ветер проходится мурашками по коже, ни того, что сигарета, зажатая между длинных, тонких, пожелтевших от постоянного курения пальцев, давно погасла. Где-то под рёбрами копошится ноющая боль. Всё нормально. Она стала привычной и уже не тревожит.

Колька кидает сигарету на пол и смотрит, как она летит, подхваченная ветром, к придвинутому к стене письменному столу. Кольке не хочется двигаться – апатия. Хочется закрыть глаза…

И открыть их уже на том свете.

Он не может сказать, с какого момента его жизнь полетела под откос. То ли это случилось тогда, когда Кольку выперли из института за систематические и бесповоротные провалы на сессиях, то ли ещё раньше, тогда, когда Колька – вот идиот-то, честное слово – влюбился. Не то чтобы сам факт влюблённости был чем-то плохим (хотя дерьма в привязанности к какому-то человеку тоже, в общем-то, хватало). Плохим было то, что Колька, который никогда не считал себя, Господи Боже, педиком, умудрился втюриться в мужика.

Естественно, в натурала.

Колька помнит этот день так, словно бы это случилось вчера. Он был на какой-то из сотен бессмысленных и под завязку забитых алкоголем вечеринок, на которых так часто отрываются студенты. Колька тогда на третьем курсе был.

А Вадим был шестикурсником. Высокий, атлетически сложенный, с резкими, грубыми, будто бы из камня высеченными чертами лица и низким прокуренным голосом, он показался тогда Кольке если и не идеалом, то чем-то очень близким к нему. И Колька влюбился. По уши втрескался, как это бывает в дешёвых женских романчиках – до бабочек в животе, отчаянного румянца на щеках и сумасшедшего желания быть с ним, с этим высоким брюнетом с пронзительным взглядом синих глаз.

Колька себя страшным, знаете, не считает и никогда не считал. Он, может, не отличается обилием мускулов, но и не дрыщ. Среднего роста, с голубыми глазами и светло-русыми волосами. Ничего особенного – в таких, конечно, влюбляются только не менее не-особенные люди.

А Кольке хотелось, чтобы Вадим его полюбил. Отчаянно, жутко, до боли хотелось. Просто потому, что он не мог на расстоянии наблюдать за Вадимом, просто потому, что он, как неудавшийся сталкер, преследовал объект своего воздыхания, словно бы вот так провожая до дома. И, честное слово, Кольке тогда было плевать на то, что всё это значит. На весь ужас, который таился в слове “гей”. На непонимание и презрение, которые ждали бы их с Вадимом, влюбись Вадим в него. Кольке было всё равно. Ему казалось, что нет ничего лучше такой любви, она казалась ему правильной, волшебной, настоящей, такой, какой у него ещё никогда не было и уже никогда не будет.

Колька ему рассказал через год. На одной из вечеринок они вместе напились. И Колька его поцеловал. Ему до сих пор тяжело это вспоминать. В груди разливается тупая боль, а сердце сходит с ума и вбивается в рёбра. Просто Колька прекрасно помнит, как Вадим ему ответил. Колька прекрасно помнит, как они, Боже-правый-да-да, в дрова пьяные, переспали.

И Колька помнит, как больно врезались под кожу слова Вадима наутро о том, что не-е-е-ет, разумеется, он не педик, и ему как бы всё равно, предпочитает Колька трахать баб или парней, но он настоятельно Кольке советует держать свой член в штанах, а к нему, к Вадиму, не приближаться. Иначе будет очень больно.

Но, в конце концов, Колька всегда отличался упрямством. И да. Потом было больно. Безумно, безумно больно. А потом, когда он вылетел из института, было ещё больнее. Просто потому, что это казалось крахом, после которого нельзя начать новую жизнь. Впрочем, почему казалось? Кольке до сих пор так кажется.

Колька морщится, будто бы от удара, и переводит рассеянный взгляд на своё запястье. Несколько рваных зарубцевавшихся шрамов – ничего особенного. Просто ему совсем не хотелось жить. И, знаете, Кольке плевать на то, как это выглядит. Плевать на то, что тогда, три месяца назад, он повёл себя хуже маленькой девочки.

Колька с грустью думает о том, что не приди в тот день, как назло, сосед (он что-то хотел попросить, но Кольке уже и не вспомнить, что именно), не забудь он, Колька, запереть входную дверь… И его бы уже не было. Он бы ушёл. Вот так просто – задыхаясь от слёз, шипя от выворачивающей внутренности боли и с каким-то мрачным, страшным безразличием наблюдая за тем, как медленно окрашивается в алый вода.

Колька хрипло выдыхает и неловко заваливается набок. Прижимается щекой к холодной подушке, закрывает глаза и поджимает губы. У него совсем мало осталось денег – не хватит на то, чтобы заплатить за квартиру. Для тех, у кого нет диплома, особенно большого выбора профессий не предоставляется. Ты можешь пойти продавцом в какой-нибудь захудалый магазин. Или грузчиком. Выбирай. Третьего не дано.

Он меланхолично думает о том, что через три часа уже вставать. На смену. Старенький будильник, дышащий на ладан и оставшийся со времён студенчества (право, Кольке кажется, что он так давно учился в институте), скоро прозвенит. У Кольки голова разрывается от боли, а в лёгких оседает старательно сдерживаемый, но отчаянно рвущийся наружу кашель.

– Сколько ты теперь выкуриваешь в день? – спрашивает у него через несколько часов средних лет мужчина с недельной щетиной и пронзительным взглядом карих глаз. Познакомьтесь, Сергей, больше знакомый здесь как Сергей Иванович. Конечно. Начальник, вроде как. У него целая сеть магазинов по всему городу, и порой он захаживает сюда. Ну, посмотреть, как стоят на кассе работники. Колька морщится. Ему не то чтобы не нравится Сергей – он просто так похож на Вадима. Колька не знает, почему так, но каждый раз в полутьме, замечая мужчину, он спешит к нему и ждёт, что это Вадим, что он пришёл за Колькой, что он всё понял… Горькое разочарование, оно почти привычно.

– Это не относится к работе, – отвечает Колька. Сергей поджимает губы. Колька его понимает. Конечно. Они как-то переспали. Нет, Колька не из тех, кто идёт топить своё горе в чужой постели, просто в тот вечер Сергей ему показался особенно похожим на Вадима. Вообще-то Сергей годится Кольке в отцы (да и Вадиму, пожалуй, тоже), но всё-таки, Господи, они же копии друг друга!

Сергей поджимает губы. Смеряет недовольным взглядом кокетливо улыбнувшуюся ему Оксану, откидывает со лба тёмные волосы и, глядя на Кольку, тихо говорит:

– У меня есть просьба.

– Просьба? – Кольке с трудом удаётся сохранить невозмутимое лицо. Он выгибает бровь, как бы спрашивая, что это за просьба, а Сергей, будто бы боясь не успеть и быть посланным раньше, чем договорит, быстро выдыхает:

– У меня сын есть.

– Поздравляю, – Колька закрывает глаза, вспоминает свадьбу Вадима и думает о том, что у него уже, наверное, тоже родился ребёнок. Господи, как это больно!

– И, в общем, я должен срочно уехать, – говорит Сергей Иванович. – По работе. А ему только семнадцать, он совсем несамостоятельный…

Колька фыркает так громко, что Оксана смеряет раздражённо-недовольным взглядом, а Сергей и вовсе что-то зло бурчит себе под нос. Но всё же заканчивает, явно выдавливая из себя каждое слово с огромным трудом:

– Можешь приютить его у себя? Пожалуйста. Всего на пару недель. Я… – он начинает частить, видя, как Колька морщится. – Я заплачу, правда!

Кольке смешно, потому что Сергей Иванович похож на заботливую курицу-наседку. Надо же, его маленькому сынишке всего лишь семнадцать, он не проживёт без отца две недели. Колька с трудом удерживается от того, чтобы закатить глаза в лучших традициях современных барышень. Он-то живёт один с шестнадцати. И ничего. Всё в порядке. Не считая того, что его выперли из института, конечно. Колька с грустью думает о том, что придётся навести порядок в квартире, а потом с ещё большей – о том, что придётся жить в одной квартире с несовершеннолетним зажравшимся сыночком босса сети магазинов. Отлично. Но, с другой стороны, зарплата чёрт знает когда, а у него совсем нет денег, и… И Колька кивает, только потом понимая, что он согласился. Сергей Иванович улыбается так, будто и не ждал другого.