И он исчезает, оставляя меня ломать голову над последней фразой. Сфера там, позади, идёт волнами, словно сомневается, стоит ли что-то показывать, и я на всякий случай придвигаюсь поближе к ней.

Моя мама соткана из пламени. На неё больно смотреть: перед глазами цветные пятна. Она выглядит едва ли не моложе меня – юное нежное лицо, ни одной морщины.

– Гарри… – она улыбается и протягивает ко мне руки. – Мой мальчик, я так давно не видела тебя…

Её объятия обжигают, мне тесно и душно, но я боюсь пошевелиться: мягкие губы моей матери замирают на моей щеке в лёгком поцелуе, тёплые руки скользят по моей спине.

– Ты стал таким красивым мужчиной, мой Гарри, – шепчет она, глядя на меня огромными зелёными глазами. – Из такого крохи…

На её руках – кричащий мальчик; он яростно трёт глаза кулачками и заходится плачем. На его лбу – кривой шрам в форме молнии. И я потрясённо отступаю назад, и мотаю головой, и шепчу:

– Нет, нет, нет…

– Это ты, Гарри, – моя мать нежно улыбается мне и баюкает плачущего ребёнка, прижимая его к груди. – Девятнадцать лет я кормлю и баюкаю тебя, девятнадцать лет я учу тебя говорить. Мой не взрослеющий малыш…

– Этого не может быть.

Голос меня подводит. Я отступаю дальше, ещё дальше, ещё, я пячусь, силясь спрятаться от своей матери и от этого младенца, мою спину обжигает близостью сферы…

– Это ты, Гарри, – повторяет Лили Поттер, укачивая засыпающего мальчика. – Смотри сам.

Сфера вспыхивает и оплетает меня пульсирующими отростками. Я вскрикиваю, дёргаюсь, пытаюсь уйти от жалящих прикосновений… пристальный взгляд матери пригвождает меня к полу.

Я прихожу в себя на трассе. Совсем рядом – перевёрнутая машина, съехавшая в кювет, и я, боясь и зная, что произойдёт, подхожу к ней.

Мой отец безвольно распластался на руле. Моя мать, окровавленная, израненная, такая маленькая в этой машине, откинулась на спинку пассажирского сидения.

На её коленях – младенец. Всё его крохотное личико перепачкано кровью, не разобрать деталей. Я пытаюсь прикоснуться к нему – к себе – через десятилетия, но пальцы проходят сквозь.

Рядом слышится шевеление, и я отшатываюсь. Мне некуда спрятаться, здесь повсюду голый асфальт дороги, но прошедший мимо человек даже не замечает меня. Он низко надвигает на голову капюшон, очертания фигуры скрадывает широкий плащ. Человек опускается на колени рядом с изломанным телом машины, протягивает руку и дотрагивается пальцами до лица младенца. Проходит секунда, другая, незнакомец горбится…

Оглушительный детский плач разрывает тишину.

Человек поднимается на ноги, и с него слетает капюшон.

Мимо меня, усмехаясь, проходит Джонатан – точно такой же, каким я увидел его спустя девятнадцать лет.

Воют сирены полицейских машин.

Меня выдёргивает из воспоминания, и я оказываюсь лежащим ничком на полу у ног своей матери. Лили присаживается рядом со мной, гладит меня по волосам… теперь от этой ласки я вздрагиваю и мотаю головой. Моя мама мрачнеет.

– Гарри, – она не решается прикоснуться снова, только поудобнее устраивает на руках младенца. – Это сложно принять, но…

– Я живой, живой! – кричу я, задыхаясь, и грудь отдаётся мучительной болью, будто подтверждая мои слова. Мама смотрит на меня с жалостью. И говорит:

– Останься здесь, со мной. Те, кому положено было угаснуть, не могут продолжать жить. Останься здесь, и этого больше не будет.

Её тонкие пальцы касаются моей груди: там, где прячется бог. Это неожиданно больно – я едва не вскрикиваю, таким огнём простреливает кожу. Только сильно, до металлического привкуса во рту, закусываю губу.

– Я не могу, – почти шёпот. – Я не могу, там… там Северус.

– Северус переживёт твою смерть, – мягко и жестоко говорит моя мать. – Как пережил мою. Ему придётся спасать ещё многих, ты будешь лишь одним из десятков таких же. Со временем он отпустит тебя.

– Он меня любит, – зло отвечаю я, сжимая зубы, и Лили Поттер грустно улыбается в ответ на эту полуложь.

– Удел живых – скорбеть и забывать, – тихо произносит она. Я вскакиваю на ноги. Я спорю, я перехожу на крик! Я хрипло и глухо доказываю ей, что не хочу, не могу, не собираюсь умирать, что у меня за плечами так мало лет, что я должен, должен, должен жить!

– Том вернул тебя не просто так, – говорит Лили Поттер, выпрямляясь вслед за мной. – Переиграть его ты не сможешь. Но здесь… здесь он не сможет дотянуться до тебя. Ну же, Гарри! – её лицо искажает гримаса нетерпения. – Пойдём! Тебе никогда не будет больно или страшно. Никто не сможет занять твоё тело и захватить твой разум. Тебе не придётся участвовать в играх сумасшедшего… пойдём!

Я мотаю головой, отступая, я выставляю впереди себя руки, будто эта смехотворная защита меня спасёт, я твержу ей:

– Я хочу вернуться, я хочу выжить.

Целую вечность моя мать – застывшее восковой маской лицо – молчит. Лишь после склоняет голову, крепче прижимая к себе младенца, и сдавленно произносит:

– Что ж. Это твой выбор, – в её словах столько разочарования, что моё сердце заходится лихорадочным болезненным стуком. Не смей, Гарри! Даже не вздумай дотронуться до неё! Разве настоящая Лили попыталась бы убить тебя? Даже если это было бы тебе во благо. Даже если.

– Тогда иди, – тихо отвечает она, указывая мне на неприметный дверной проём, и усмехается. – До скорой встречи, Гарри.

Я не успеваю ответить, что надеюсь не встречаться ещё долго, лет пятьдесят; моя мать с проснувшимся младенцем на руках исчезает, и я остаюсь один.

Я иду сквозь пламя, и языки огня оставляют розовые полосы на моих руках и ногах, но я едва ли ощущаю эту боль – во мне ещё живо воспоминание о мёртвом младенце на руках у погибшей женщины.

И о Томе Реддле, зачем-то вернувшем меня к жизни. Зачем-то нашедшем меня, испуганного и не знающего, что делать. Зачем-то позволившем мне уйти.

Что он знал обо мне?

И чего я сам о себе не знаю?

Я иду сквозь пламя, и всюду меня преследует полный отчаяния и боли голос матери; голос Лили Поттер, которую я боготворил и в которую верил, как верили древние в своих идолов. Лили Поттер, в руках которой девятнадцать лет была какая-то очень значимая и бесповоротно мёртвая часть меня.

Я иду сквозь пламя, и пламя говорит со мной, но я не отвечаю.

***

– Гарри! Профессор Снейп, он моргнул! – чей-то громкий голос врывается в пустоту, и я морщусь; сил на то, чтобы поднять руки, нет, и уши зажать нечем. Рядом ойкают, я слышу чьи-то торопливые шаги, кто-то глухо приказывает:

– Тихо. Дай-ка я посмотрю.

Я боюсь открыть глаза: под веками жжёт, словно туда насыпали песка, и разлепить ресницы удаётся не сразу.

Северус Снейп нависает надо мной, внимательно изучая мою грудь, а после – моё лицо. Когда мы встречаемся взглядами, он едва заметно усмехается:

– С возвращением, Поттер.

– С-северус… что… – голос меня ещё не слушается. Мне к губам подносят стакан с водой, я пью мелкими глотками, торопясь и обливаясь. После я пытаюсь сесть, но Снейп двумя пальцами опрокидывает меня, слабого, как новорождённый котёнок, обратно и строго говорит:

– Неделя постельного режима, мистер Поттер. Расслабляться рано.

– Гарри! – Гермиона – лучащиеся счастьем глаза, растрёпанные волосы – замирает рядом, и я удивлённо смотрю на Снейпа. Тот, кажется, даже немного смущается, потому что тут же оправдывается:

– Мне нужна была помощь, и мисс Грейнджер оказалась очень кстати. И будь добр, перестань так дёргаться! Если швы разойдутся, латать себя будешь сам.

– Не злись, он просто так нервничал всё это время, – шепчет мне Гермиона, когда Снейп разъярённой фурией уносится прочь. – Что теперь будет, Гарри?

Я не успеваю ей ответить – засыпаю раньше, чем открываю рот.

Весь мой мир в последующие дни состоит из вспышек пробуждений и темноты сна. Должно быть, это нормально, потому что Снейп не выглядит встревоженным, но сам я беспокоюсь. Мне не дают покоя слова матери – и воспоминание. С чего бы Тому возвращать к жизни какого-то ребёнка? И как это вообще возможно – заново запустить остановившееся сердце?