Сейчас Коротышка Лью восседал за соседним столом и сопел над второй миской консервированного одэна с тунцом, временами бросая сквозь односторонне-прозрачное стекло раздраженные взгляды. Надежды на перемену тактики себя не оправдали – вместо того, чтоб начать сотрудничать с терпеливым и вкрадчивым Маркесом, господин Таччек упрямо гнул свою линию, при этом сохраняя совершенное спокойствие. На его месте Соломон, скорее всего, поступил бы так же.
Сейчас же ему самому спокойствия сильно недоставало. Впившись руками в подлокотники кресла и стараясь не слышать чавканья Коротышки Лью, он чувствовал, что сам оказался разделен на две части, словно стекло-зеркало разрезало его надвое, как и допросную комнату. По одну сторону сидел сам Соломон Пять, спокойный и уверенный в себе, по другую – его дрожащая и жалкая душа, потеющая в плотном костюме. На мгновенье ему действительно показалось, что все проблемы можно разрешить, если сломить полупрозрачную преграду, отделяющую его от настоящего Соломона. Если схватить тяжелый стул и швырнуть его в стекло… Может, в звоне разлетающихся осколков две сущности в миг объединятся?.. Впрочем, он быстро вспомнил о том, что стекло бронированное, и наваждение отступило.
- Бросайте, - почти дружелюбно посоветовал Маркес, причесывая пятерней волосы, - Вы сами понимаете, что ваше сопротивление совершенно бесполезно. Вы ведь пользуетесь «Бейли». Опытному человеку хватит одного взгляда, чтоб это распознать. Или вы считаете, что детективы Транс-Пола – набитые дураки?
- Я действительно использую нейро-модель «Бейли», - ответил подозреваемый, не проявляя никаких внешних признаков беспокойства, и потер подбородок таким знакомым жестом, что у Соломона, сидящего за стеклом, екнуло сердце, - И даже не отрицаю этого. Но с какого момента это стало преступлением?
- То есть, вы признаете, что используете «Бейли»? – уточнил Маркес, - И все еще утверждаете, что непричастны к преступлению?
- Ну разве что если считать старомодность преступлением против моды… Я люблю старые вещи и люблю «Бейли». Не вижу в этом ничего предосудительного.
- Мы говорим не о моде! – Маркес позволил своему голосу грозно звякнуть, - А о нейро-взломе. Циничном и аморальном.
- Об этом мне ничего не известно. Извините, детектив. Я честный гражданин и всегда следую закону Фуджитсу.
- Следуете закону, значит? Тогда почему вы не можете предъявить документы на свою нейро-модель? Если этот «Бейли», который в вас установлен, лицензионный, почему вы не покажете нам свидетельство? Почему упорствуете?
- Да потому, что он не лицензионный, - пожал плечами допрашиваемый, - Или вы полагаете, что в официальном реестре можно найти в наше время подобный раритет? За «Бейли», к вашему сведению, некоторые коллекционеры дают неплохие деньги. Сейчас такие нейро-модели уже не производят, в моде легкомысленность, фривольность, даже фамильярность. А «Бейли» - это настоящая классика, если угодно. Старый добрый нейро-софт второго поколения, егони с чем не спутать. Так что я вполне доволен приобретением.
- Нелицензионный нейро-софт…
- Я купил его на черном рынке, если вам угодно. За кругленькую сумму, на свой страх и риск. Насколько я знаю, это не считается преступлением?
- Не считается, - был вынужден признать Маркес, - Но мы ищем не только «Бейли», а целый комплект софта. Думаю, стоит вам напомнить, что через несколько часов судья Фуджитсу выдаст ордер на обыск вашего нейро-интерфейса со всеми его потрохами. Как думаете, что мы там найдем, если хорошенько поищем, а, господин Таччек?..
- Ничего противозаконного, насколько мне известно. Десяток модулей для основных жизненных принципов, около дюжины мелких бытовых… Любовь к чистоте, например, ведь от рождения я, признаться, ужасный неряха. Любовь к запаху цветущей вишни… У меня под окнами, знаете ли, вишневый сад, и без этого модуля каждую весну мне приходилось мучиться от всепроникающего запаха…
- Смеетесь?!
- Ну что вы, детектив, я бы никогда не осмелился смеяться над представителем закона.
- Издевается, - пробормотал Коротышка Лью, втягивая пухлыми губами повисшую на подбородке макаронную ниточку, - Ничего, господин ценитель, недолго тебе осталось. Скоро раскатаем как лепешечку, будешь ты у нас мягкий и совсем плоский…
Соломон наблюдал за этим бесконечным представлением с беспокойством и тревогой. Сцена допроса все больше казалась ему каким-то фантасмагорическим спектаклем, где зритель находится и в зрительном зале и на сцене одновременно. В каждом жесте подозреваемого он узнавал себя. Это легкое касание рукой подбородка в минуты задумчивости… Привычка глубоко вздыхать, демонстрируя находящееся на грани терпение. Даже манера глядеть на собеседника нарочито тусклым и равнодушным взглядом. Все это были его, Соломона, привычки! Это он так всегда делал! Он, а не какой-то господин Таччек с улицы!
Соломон заставил себя медленно и глубоко дышать. Сохранять трезвый ум становилось все труднее. Стекло, разделявшее комнату для допросов, стало казаться зеркальным не только господину Таччеку, но и самому Соломону. Ужасное, дьявольское зеркало, в котором отражение – привычно и знакомо, но только заглядывающий в него ощущает, что это отражение ему уже не принадлежит, оно живет какой-то своей жизнью, словно насмехаясь над прежним владельцем и его уродством…
Коротышка Лью, судя по всему, заметил его нервозность, но расценил ее по-своему:
- Не беспокойся, Соломон, - пробормотал он, откладывая пустую картонную миску из-под одэна и сыто вздыхая, - Недолго ему осталось. Еще чуть поднажать – и парень поплывет. Зуб даю, слышишь? Правда, все свои зубы я давно оставил у дантиста… Не дрейфь!
Коротышка Лью старался балагурить, но все его шутки отдавали искусственностью – как иглы фабричной новогодней ели отдают горьким запахом пластмассы. «Он тоже чувствует это, - подумал Соломон тоскливо, - Они все чувствуют. Там, за стеклом, сидит их старый приятель и коллега, Соломон Пять. Он говорит так, как они привыкли, и ведет себя так же, несмотря на то, что у него другое лицо. А тут, в соседней комнате, сидит какой-то мрачный и жутковатый тип, у которого от старого доброго Соломона осталось как раз одно лишь лицо, а за этим лицом все чужое и незнакомое…»
Коротышка Лью старался сделать вид, что все происходящее в порядке вещей, но его «Пак» не был предназначен для тонкой игры – Соломон видел его реакцию по движению глаз, по интонации, по безотчетным напряжениям мимических мышц. Коротышке Лью было неприятно сидеть рядом с этим незнакомым типом, который по привычке называет себя Соломоном, но который совершенно точно не Соломон и не имеет с Соломоном ничего общего. Чужак, занявший место друга. Волк в овечьей шкуре. Незнакомец.
Маркес держался немногим лучше, но и он старался не оставаться подолгу в одной комнате с Соломоном, а если заговаривал, то скованно и неестественно. Как говорят с дальним и не очень любимым родственником или соседом – предельно вежливо, но с вежливостью прохладной и немного напряженной.
«Мы все – старые псы закона, - подумал Соломон, не в силах оторваться за спектаклем, бесконечно длящемся в зазеркалье, - И первое, что мы ощущаем – это запах. Когда запах подозрительный, у нас встает дыбом шерсть на загривке и сами собой обнажаются клыки. Они просто напросто чуют чужака в своей стае. И если бы их действиями руководили одни лишь инстинкты, меня уже давно разорвали бы в клочья…»
- Значит, вы утверждаете, господин Таччек, что никогда не слышали о человеке по имени Соломон Пять?
- Отчего же, слышал, раз сорок. И все эти разы относятся к сегодняшнему дню, ведь вы уже сорок первый раз спрашиваете меня об этом!
- Ваши попытки шутить с законом не приведут к добру, господин Таччек. Будет лучше, если вы сами сообщите следствию всю необходимую информацию…
Соломон почувствовал, что его вырвет, если он еще минуту проведет в этой затхлой комнате, наедине с Коротышкой Лью, пустыми мисками из-под одэна и чувством собственной беспомощности. Он резко встал на ноги.
