Гнев Дэнни был столь велик, что заполнил собой всю комнату. Да какое там всю комнату, считай, весь дом. В природе нет категории больше гнева Дэнни. Он лютовал, ревел, вмазал мне по башке с такой силой, что у меня из глаз искры посыпались. Я завизжал и попытался прижаться к полу.

– Плохой ты пес! – крикнул Дэнни и снова занес руку для удара.

– Дэнни, не надо бить его! – вдруг воскликнула Ева. Бросившись ко мне, она прикрыла меня своим телом. Защитила.

Дэнни замер. Он не посмел стукнуть Еву. И меня не стукнул, хотя я и почувствовал боль от удара. Это он двинул демону, темному существу, проникшему в наш дом в образе набитой синтетикой зебры. Дэнни думал, что демон сидит во мне, но он ошибался. Я видел демона, он проник в тело зебры и исчез после того, как я устроил бойню в Зоиной комнате, оставил посреди кровавой драмы безо всякой возможности защититься. Он попросту «подставил» меня.

– Не плачь, малышка, мы купим тебе новые куклы, – говорила Ева Зое. – Пойдем в магазин завтра же и все купим.

Очень осторожно я подполз к Зое, маленькой девочке, плачущей на полу посреди комнаты, окруженной останками своего воображаемого мира. Головка ее была опущена, подбородок уперся в грудь, по щекам текли слезы. Я ощущал ее боль, поскольку близко знал мир ее фантазий. Благодаря нашим ролевым играм, наивным и глупым, но наполненным большим смыслом, я видел, что она думает о самой себе, о своем месте в жизни. Я понимал, что отца она боготворит, а мать всегда старается порадовать хорошим поведением. Из наших игр я узнал, как глубоко она доверяет мне, но иногда боится, когда я скалюсь на нее слишком уж выразительно. Она отвергает ту часть взрослого миропорядка, которая лишает животных возможности мыслить. Я подполз еще ближе к ней, уткнулся носом в ее ногу, загоревшую на ярком летнем солнце. Я слегка приподнял брови, как бы спрашивая, простит ли она меня когда-нибудь за то, что не уберег ее игрушки.

Прошло много времени, прежде чем Зоя ответила. Она положила ладонь на мою голову. Не провела по ней, а просто положила. Только через нескольких дней она позволит себе почесать меня. Но главное произошло – девочка коснулась меня, значит простила за все, что я натворил, хотя рана саднила, а боль от потери была велика.

Позже, когда все поели, Зою уложили спать в ее комнате, уже убранной Евой, я нашел Дэнни. Он сидел на ступеньках лестницы, ведущей к входной двери дома, и пил крепкий напиток, что мне показалось странным, так как он очень редко прикладывался к алкоголю. Я осторожно подошел к нему. Он заметил меня.

– Не бойся, все нормально. – Он похлопал по ступеньке, приглашая меня сесть рядом. Я послушно сел, обнюхал его руку и неуверенно лизнул ее.

– Извини, потерял контроль над собой.

Небольшой кусок лужайки перед нашим домом вечерами был особенно красив. Его окаймляла узкая полоска грязной земли, усеянная приятно пахнущими кедровыми щепками и шишками. Весной Ева сажала на ней цветы. В углу лужайки рос куст, расцветающий весной и привлекающий пчел, что меня очень нервировало, так как возле него любила играть Зоя, а пчелы могли ее ужалить. Но они ее почему-то никогда не жалили.

Одним большим глотком Дэнни допил бокал и непроизвольно передернулся. Словно ниоткуда в руке появилась бутылка – я удивился, как ее не заметил, – налил себе еще. Он поднялся, сделал несколько шагов и воздел руку к небу.

– Мы заняли первое место, Энцо. Нет, не в своем классе, а первое в общем зачете. Ты понимаешь, что это значит?

Сердце запрыгало у меня в груди от счастья. Конечно же, я понимал. Это значило, что Дэнни стал чемпионом. Он оказался лучшим в гонках.

– В следующем сезоне я получу место в туринг-каре, вот что это значит. Меня пригласили в настоящую, крутую команду гонщиков. Ты знаешь, чего стоит такое приглашение?

Я любил, когда он разговаривал со мной так интригующе. Нагнетал драматизм. Разжигал предвкушение. Мне в повествовании всегда нравился саспенс. Неудивительно, ведь в душе я драматург. Для меня хороший рассказ – тот, что сначала возбуждает ожидания, а потом самым неожиданным и захватывающим образом удовлетворяет их.

– Подобное приглашение означает, что, отыскав спонсора – а денег требуется не так много, и я, скорее всего, найду его, – я смогу участвовать в гонках, если, конечно, захочу следующие полгода проводить очень мало времени с Евой, Зоей и с тобой. Как ты считаешь, очень мне этого хочется?

Я ничего не ответил, потому что меня разрывали сомнения. Я был самым горячим поклонником Дэнни и его надежной опорой в гонках. Однако я предполагал, как будут чувствовать себя Ева с Зоей в его отсутствие. От мысли о его отъезде надолго внутри у меня все похолодело. Он, наверное, прочитал мои мысли, потому что, отхлебнув из бокала, произнес:

– Вот именно, совсем не хочется.

Так я и подумал.

– В голове не укладывается, как Ева оставила тебя одного? Понимаю, она болела, но все же…

Он на самом деле верил в то, что говорил, или обманывал себя? Возможно, он действительно верил, потому что так хотела Ева. Впрочем, не важно. Будь я человеком, я бы рассказал ему всю правду о ее болезни.

– Какой-то вирус она подхватила очень плохой, – произнес Дэнни скорее для себя, чем мне. – Он лишил ее способности думать.

Внезапно я почувствовал неуверенность: будь я человеком, я, возможно, и не стал бы рассказывать ему правду о Еве, так как он едва ли захотел бы услышать ее.

Дэнни застонал и опустился на ступеньку, вновь наполнил бокал.

– Я вычту выпотрошенные тобой игрушки из твоего содержания, – сказал он и рассмеялся. Потом повернулся ко мне и потрепал по щеке. – Я люблю тебя и обещаю никогда больше так не поступать. Что бы ты ни навытворял. Прости.

Он был пьян, потому и болтал всякий вздор, но все равно слушать его мне было очень приятно. Я тоже любил его.

– Крутой ты парень, трое суток без воды и еды продержался.

Я ощутил прилив гордости.

– Я знаю, что и ты так больше не сделаешь. Не станешь намеренно драть игрушки. Не нужно, не обижай Зою.

Я положил голову ему на колени и посмотрел на него.

– Знаешь, мне иной раз кажется, будто ты меня понимаешь, – проговорил он. – Похоже, внутри тебя находится разумное существо, словно ты у меня все знаешь.

«Конечно знаю, – ответил я. – Как же мне не знать всего!»

Состояние Евы было переменчивым и непредсказуемым. Целыми днями она страдала: то от жутких головных болей, то от тошноты и слабости, то от упадка настроения, когда она становилась мрачной и злобной. Однако дни эти не шли сплошной чередой – между ними были перерывы облегчения, порой очень долгие, в несколько недель, и тогда жизнь в семье текла, как обычно. А потом снова Дэнни поступал звонок, он приезжал к Еве на работу и отвозил ее домой, просил Майка или еще кого-нибудь подменить его в магазине и проводил остаток дня у постели страдающей Евы, бессильный помочь.

Всплески и интенсивность заболевания Евы находились за гранью его понимания. Бывало, что она вдруг начинала стонать от боли, испускала дикие крики и бессильно валилась на пол. Такое понимают лишь женщины и собаки, потому что мы вживаемся в боль, подключаемся непосредственно к источнику боли, и сама она, и жестокость ее становятся нам сразу ясными и понятными. Озарение приходит к нам, словно вспышка раскаленного металла. Мы способны в полной мере оценить эстетику боли, отчетливо сознаем в ней самое худшее и принимаем это.

Мужчины же, напротив, стараются боль отфильтровать, отразить и исказить, задержать ее проявление. Для них боль – всего лишь сиюминутное неудобство, которое отгоняется обезболивающим. Они понятия не имеют, что проявление их несчастья, грибок между волосатыми пальцами ног, – всего лишь симптом, признак системной проблемы. Такой же, как, например, размножение грибка кандида в их кишках или иное расстройство системы. Подавление симптомов заставляет истинную проблему проявляться на более глубоком уровне и в другое время.