– Глубокие воды, – произнес он, устремив взгляд в небо, хотя из-за туч не было видно ни одной звезды. – В детстве я мечтал стать астронавтом. Дедушка с бабушкой возили меня на запуск ракет с мыса Канаверал. Самое прекрасное зрелище из тех, что я видел в жизни, пока не родились дочки.

Рассветный сумрак освещали вспышки пожарных сирен, словно взлетающие и исчезающие из вида ракеты.

– Это зрелище всегда прекрасно, во все времена, – сказала Мосс.

– Иди поспи. Мои люди продолжат работу. Совещание по результатам в девять утра, будут все, а потом встретимся с прессой.

Когда она удалялась от Крикетвуд-Корт и Хантинг-Крика, плечи и спину щекотало желание побыстрее увеличить расстояние от этого дома. Брок забронировал номер в гостинице «Вестерн» рядом с Вашингтоном, что в штате Пенсильвания, но перед тем, как выбраться на семьдесят девятое шоссе, Мосс свернула к парковке у ресторана «Пицца-хат» рядом с Чартьерс-Криком. Именно здесь убили Кортни, в ноябре, за год до выпускного. Пиццерия не изменилась с того раза, когда Мосс здесь проезжала, кирпичное здание с полукруглой крышей, сзади – два больших мусорных контейнера, в фарах машины они выглядели синими.

Тело Кортни бросили между этими баками. Мосс подсчитала часы – почти тридцать три, с тех пор как в последний раз видели Мариан Мерсалт. Мариан – семнадцать, а Кортни было шестнадцать, когда она погибла. Мосс поехала в гостиницу, думая об умершей подруге и о пропавшей девушке. А у мертвецов исчезли ногти. Это Патрик Мерсалт убил свою семью? Где он сейчас?

В багажнике Мосс хранила сумку с необходимыми вещами – сменной одеждой и туалетными принадлежностями, – чтобы можно было в любой момент сорваться с места. В гостиничном номере она разделась, сняла протез и обмотку. Едкая вонь влажного пота на мгновение сбросила сонливость. В душевой не за что было ухватиться, но как только пошла горячая вода, Мосс села на край поддона и закинула в него ногу, а потом подвинулась по фаянсовой поверхности, чтобы сесть на резиновый коврик.

Горячая вода струилась по телу. Мосс вымыла голову гостиничным шампунем, пытаясь смыть запахи разложения и крови. Без костылей или инвалидного кресла ей пришлось прыгать по ковровому покрытию, пока она не скользнула под накрахмаленные простыни, завернувшись в стеганое одеяло. С задернутыми шторами и выключенным светом комната погрузилась в чудесную темноту. Холодно. Мосс начала засыпать, но в голове всплывали тела женщин и детей, вращающиеся по огромной кровавой дуге, и их зияющие раны.

Горло обжигал кислый привкус омерзения и безнадеги. Она думала о Мариан, что та еще жива – пожалуйста, пусть это будет так! – но не знала, как выглядит Мариан, и потому воображение наполняло разум образами Кортни Джимм, мысли скакали от крошащего кости топора к отверстым, словно рты, ранам. Пока она ворочалась под липкими простынями, по комнате расплывался кислый запах обмотки для протеза. Мосс села и нашарила в темноте пульт от телевизора. Все местные каналы сообщали об убийстве семьи в округе Вашингтон, неподалеку от Канонсберга. Мосс прищурилась, когда в глаза ударил свет из телевизора – съемка крыш квартала с воздуха и установленные шерифом заграждения, а его помощник с чаплинскими усами подтягивал штаны рядом с загородкой.

Первый раз объявление о поисках Марион Триши Мерсалт, семнадцати лет, проживающей в Канонсберге, штат Пенсильвания, прозвучало в пять утра. На фотографии она загорелая, с веснушками, в шортиках и майке на бретельках, прямые волосы угольного цвета. У Мосс перехватило дыхание, настолько пропавшая девушка напоминала ее подругу – обе хорошенькие, с длинными темными волосами.

Мосс готовили к путешествиям во времени, и она привыкла вспоминать о событиях из будущего, словно они происходили на «твердой земле» настоящего, но это дежа-вю было совершенно другого рода, будто события повторялись – дом, девочки, – словно она видела то, что не должна была видеть, механизм цикличности времени. А может, сходство девочек было еще более необычным случаем – нечто вроде второго шанса. Она потеряла Кортни, но еще может спасти Мариан. Мосс слегка расслабилась, осознав, что люди начнут искать девочку, кто-то наверняка ее уже видел и знает, где она, и ей ничто не грозит… Но, проваливаясь в недолгий сон, Мосс почти физически чувствовала, как остывает тело Мариан.

После смерти Кортни Мосс потеряла ко всему интерес и превратилась в тень шестнадцатилетнего подростка. Семья Джимм пригласила ее остаться у них на время похорон – изматывающая почетная обязанность, и довольно неловкая, ведь приходилось стоять рядом с Дэйви и как будто спящей Кортни с синюшным лицом под слоем пудры. Кортни всегда говорила, что хочет быть похороненной в джинсах, но ее одели в бархатное платье с высоким кружевным воротником, чтобы прикрыть то, чего не спрятать косметикой, – разрез на шее. Тело было настолько неподвижным, противоестественно неподвижным, что Мосс почти ждала, когда подруга сядет, заворочается или вздохнет.

Возвращаясь после похорон домой, Мосс представляла, что вместе с Кортни умерла и похоронена она сама. Она была подавлена, одинока и равнодушна к новой версии себя самой, той, что уцелела. Она жила с матерью, отец ушел, когда Мосс исполнилось пять. Отношения с матерью были дружескими, но та постоянно отсутствовала – то на работе, то в баре Макгрогана, где «удачные часы» с уцененной выпивкой плавно перетекали в пьянку на всю ночь.

Мосс замыкалась в себе и каждый вечер скрывалась в своей комнате вместе с расширяющейся коллекцией: «Мисфитс», «Клэш», «Секс пистолз», «Пиксиз» – виниловые пластинки с альбомами панк-групп, которые она выбирала в магазинах CD-дисков. Она просто лежала в темноте на кровати с наушниками на голове, погрузившись в звуковые ландшафты. Оставшиеся месяцы в школе она прожила совершенно бездарно – пила виски с вишневой колой или любое другое пойло, которое удавалось раздобыть на парковке во время обеденного перерыва. Она чувствовала себя пустой оболочкой, поскорей бы окончить школу и просто жить дома, а если придется, устроиться на работу в ту же компанию телемаркетинга, где работала мать. Но школьный наставник обратил на нее внимание, потянул за нужные ниточки и добился для Мосс права посещения лекций в университете Западной Виргинии.

Через три года после гибели подруги Мосс вызвали давать показания против ее убийцы. Она сидела в суде округа Вашингтон в материнском офисном платье и отвечала на вопросы о той ночи, когда умерла Кортни. Родители Кортни слушали ее показания, мать Кортни рыдала, а убийца слушал совершенно равнодушно. Мосс никогда не сожалела об отсутствии сострадания к убийце лучшей подруги – бродяге и торчку.

Она желала ему смерти, смерти в мучениях или пожизненного заключения – хоть какая-то месть, какая-то справедливость. О приговоре она узнала позже – ему дали двадцать восемь лет, но ей это казалось недостаточным. Ярость при мысли, что он будет жить и однажды выйдет на свободу, просачивалась сквозь туман удушающего горя. В первом семестре второго курса колледжа пьяные выходные и наркотики в общаге уступили место учебе. Она выбрала основными предметами криминологию и расследование преступлений и добилась стажировки в офисе окружного коронера, как того требовали правила специализации.

Поначалу стажировка ее напугала, но в офисе коронера оказалось приятно проводить время – женщины были благодарны за помощь и всячески старались ублажить, болтая о контроле за деторождением и музыке, пока она ползала на четвереньках, разбирая их шкафы с бумагами. Коронер, доктор Радовски, приветствовал ее каждой утро, но держался на расстоянии. Как сообщил кое-кто из его сотрудников, он был алкоголиком и гомосексуалистом, как всем известно, и хотя лицо Радовски частенько полыхало красным после затяжного обеденного перерыва, он был безупречно любезен. Некоторые однокурсники Мосс были поражены ее выбором, их тошнило при одной мысли о трупах, но Мосс с готовностью подогнала свое расписание под стажировку и с нетерпением ждала четверга, чтобы в двадцать минут первого выехать по семьдесят девятому шоссе на Вашингтон в бананово-желтом «Понтиаке» и успеть в офис коронера к часу дня.