Владик вздрогнул, стоило ему вспомнить о Центе. Полгода в компании этого демона сильно пошатнули его душевное здоровье. Психика являла собой одну сплошную травму, ночами снились исключительно кошмары, да и реальность была им под стать. Только теперь, уплетая макароны в теплой избе, Владик осознал, как был несчастен последние шесть месяцев, и сколь большой ошибкой с его стороны было считать, что одному в этом мире ему будет хуже, чем вместе с Центом.
Заглотив полную тарелку макарон (на пережевывание пищи время не тратил, вот еще!), Владик почувствовал себя крайне непривычно. Живот раздуло, сытость неприятной тяжестью навалилась на едва не атрофировавшиеся от безработицы кишки. Охая, и чувствуя, что погорячился, Владик прилег на пыльный диван. Какое-то время в утробе происходило нечто зловещее, доносились весьма грозные звуки, будто там, внутри, пробудился некий монстр. Владик даже стал опасаться, что у него там злой инопланетянин-людоед, но все обошлось. Если внутри и сидел инопланетянин, он удовлетворился макаронами.
Спустя полчаса боль в животе улеглась, и Владик понял, что организм успешно усвоил пищу. Программист поднялся на ноги, подбросил дровишек в печку и заварил себе чая. В заварке и сахаре недостатка не было, набитый в чайник снег очень скоро закипел на печи. Поскольку последние полгода Цент не позволял страдальцу съесть ничего, слаще горчицы, Владик, извергу назло, насыпал в чашку восемь столовых ложек сахара. С некоторым трудом размешав его в кипятке, он выпил напиток залпом, и тут же сообразил себе добавку. Таким манером усидел четыре чашки – уж больно соскучился.
После чаепития Владик почувствовал ужасную слабость. Разморенный теплом и сытостью, утомленный и психически травмированный, он более всего сейчас нуждался в долгом крепком сне. Цент ведь, собака лютая, и поспать ему толком не давал, постоянно будил разными изуверскими способами: то водой обольет, то ногой наступит, то в ухо заорет диким криком. После еды сон был первейшим лекарством для истерзанной души. Владик чувствовал, что завтра он проснется другим человеком, более решительным, независимым, не нуждающимся ни в чьей опеке. Но это завтра, а сейчас его веки неумолимо смыкались, и он всерьез опасался, что если срочно не устроится на диване, то рухнет прямо на пол. И все же он нашел в себе силы еще раз проверить засовы на дверях, а так же притащил из прихожей, и поставил возле дивана неподъемную булаву. Нет, ну надо же было подобрать ему настолько неподходящее оружие. Хотя бы меч, как у Машки, его он хотя бы мог держать в руках, притом без риска нажить грыжу. Удивляться тут, кончено, было нечему. Выбирал ведь Цент, а у этого талант к садизму от бога. Изверг сам как-то хвастался, что завистники ему однажды все паяльники переломали, так он одним ржавым гвоздиком так жадного коммерсанта попытал, что тот не только все номера своих счетов назвал, но и покаялся, в каком возрасте начал заниматься онанизмом, и что проделывал в своих фантазиях с учительницей истории – в подробностях.
Убедившись, что все входы в избушку надежно заблокированы, Владик сунул в печь остатки дров, а сам рухнул на диван и захрапел еще в полете. Невероятно, но впервые за полгода он спал спокойно, вообще без сновидений. А ведь обычно ему снилась всякая чернуха: Цент, разрывающий пасть порядку и стабильности, Машка, отдающаяся нескольким зомби сразу, или же вовсе бесконечные колонны марширующих паяльников под русский шансон о волках и зоне.
Сон Владика был подобен сну младенца в хорошем подгузнике. Не исключено, что ему приснилось бы что-нибудь хорошее, например, его прошлая жизнь, такая счастливая и безопасная. Или же он мог бы стать героем одной из своих любимых игр, могущественным магом или отважным воином, что прочесывает локацию за локацией, копит опыт, улучшает навыки и вообще ведет полную смысла и драйва жизнь. Ну, или там про Машку что-нибудь. Владик не отказался бы заняться сексом хотя бы во сне. Но в какой-то момент безмятежный младенческий сон вдруг оборвался. Владик открыл глаза, и обнаружил, что лежит на чем-то мягком в полной темноте. В первое мгновение он не мог вспомнить, где он, что с ним, и куда подевались спутники. Затем память восстановила события минувшего дня. Спутники бросили его и сбежали, он остался один, сам по себе.
Дрова давно прогорели, воздух в избе стал прохладным. Владик не знал, сколько сейчас времени, но судя по тому, что сквозь щели в ставнях внутрь не пробивался свет, снаружи еще была ночь. Макароны, съеденные на ужин, за минувшее с трапезы время успели пройти тернистым желудочно-кишечным путем и теперь все настойчивее намекали на свое желание обрести свободу. Владик вначале решил, что это-то его и разбудило, но затем понял, что дело в чем-то другом. За время зомби-апокалипсиса, когда постоянно приходилось жить в страхе и ждать нападения в любую секунду, примитивное звериное чутье на неприятности резко обострилось. У Цента и Машки оно было развито сильнее, до того, что к ним даже спящим невозможно было подкрасться незаметно, но и Владик не лаптем щи хлебал. Ничем другим, правда, тоже не хлебал, ибо до щей его просто не допускали на том основании, что те, жирные, наваристые и вкусные, могут подорвать его здоровье. В отличие от лука – вот лук, это да, это сама жизненная сила природного происхождения. Но даже чувства программиста, терзаемого отвратительной едой и постоянными издевательствами, обострились до предела. Например, он мог почти физически ощутить на себя чужой взгляд, особенно взгляд недобрый. Раньше, до конца света, тоже случались аналогичные ощущения, но они были ложными, и являлись побочным эффектом просмотра темной ночью фильмов ужасов. Тоже казалось, что кто-то смотрит из угла или зловеще выглядывает из-за шторы. Но в том-то и дело, что тогда просто казалось, а теперь Владик точно мог понять, что да, смотрят, и смотрят отнюдь не из праздного любопытства, но с гастрономическим интересом.
Так вот, прислушавшись к своим ощущениям, Владик с нарастающей тревогой понял, что разбудил его вовсе не переполненный кишечник, а внутренний сигнал тревоги. Что-то было не так. И хотя умом он понимал, что двери надежно заперты, а сквозь окна не пробиться, не наделав при этом шума, все равно сердце было не на месте.
Не желая оставаться в темноте, Владик нашарил на столике перед диваном коробок спичек и зажег две новые свечи, поскольку старые успели полностью прогореть, пока он спал. Когда огонь рассеял тьму, стало чуть легче. Владик осмотрел свое убежище, и убедился в том, что и так было очевидно – никого, кроме него, тут не было, ни живого, ни мертвого.
В чайнике еще оставалась вода. Владик доломал все, что можно было сломать, и вновь растопил печь. Хотелось выпить большую кружку горячего, крепкого и сладкого чая. Ему понадобится заряд бодрости, потому что грядет не просто очередной день в мире, кишащем зомби. Его ждет первый день самостоятельности. Владик не планировал сегодня же покинуть деревню, потому что не очень-то и представлял себе, куда ему теперь идти. Везде было одно и то же – обезлюдивший мир, безмолвные памятники рухнувшей цивилизации и толпы мертвецов. Здесь же, в деревне, было относительно безопасно. Вокруг еще много домов, в которых наверняка найдется еда и подходящая ему теплая одежда. Без валенок и теплой куртки идти куда-то в такой холод это форменное самоубийство. Да и вообще, нужно основательно подготовиться, найти оружие, собрать припасы в дорогу. Ну и еще понять для себя, а куда, собственно, ему идти.
Загрузив в печку дрова, Владик вновь присел на диван. В этой хате было уютно, тихо и безопасно. Если бы иметь солидный запас консервов, он бы остался тут зимовать – место ничем не хуже любого другого, а то и лучше. Что ж, можно пошарить по соседним домам, авось ему улыбнется удача обнаружить склад продовольствия на случай так и не случившейся ядерной войны. Тогда и идти куда-то через снег и мороз не придется.
План был неплох, но у него имелось одно слабое место: Владик не знал, есть ли в деревне зомби, и если есть, то сколько их. С двумя-тремя мертвецами поодиночке он, пожалуй, справится, но не с целым войском. Впрочем, будь здесь много трупов, он бы наткнулся на них, когда подыскивал дом для ночлега.
