– Алё, высочество высочайшее! Не присоединиться ли вам к верному вашему пажу, ждущему вас в Катькином Бюсте?

На другом конце отозвались:

– Полчаса. Дай мне полчаса.

– Федотова, дорогая моя, целые страны завоевывались, бывало, в меньшие сроки. А в душ ты и потом можешь сходить.

– Рылеев, у меня голова в пене. Подождешь, авось не растолстеешь. Поотжимайся пока что от пола, раз тебе делать нечего.

– Ага. Ну, хорошо.

В баре болталась дюжина клиентов, о чем-то трепались. Выделялся сидящий у стойки Цицерон – стройный смуглый мужчина небольшого роста, в безупречном костюме, с черными волосами и кавказскими чертами лица. Всякий раз, когда Цицерон снисходил до разговора с другими представителями человечества, а снисходил он часто, потому что был по натуре снисходителен, дикция его поражала неподготовленных своею чистотой, а бархатный баритон очаровывал, звучал даже приятнее рылеевского. В данный момент Цицерон корпел над какими-то бумагами, разложенными на стойке, время от времени отпивая виски из тамблера. Встретились взглядами. Цицерон кивнул, и Рылеев подошел и сел на стул рядом с ним.

– Цицерон, – сказал Рылеев бодро.

– Рылеев.

Цицерон произнес фамилию собеседника с большей тщательностью, чем того требовала ситуация. То есть, с легкой издевкой. Таким же образом он произносил вообще все имена и фамилии, а также некоторые слова в предложении – вроде бы наугад выбранные.

Подошел бармен и посмотрел вопросительно. Рылеев повернулся к нему.

– Как обычно?

– Да, пожалуйста.

Повернувшись снова к Цицерону, Рылеев сказал полувопросительно:

– Работаешь в длинный викенд?

Подняв одну кавказскую черную бровь, а другую оставив на месте, Цицерон критически окинул взглядом бумаги и сообщил:

– В отпуску работаю. Думал я исчезнуть на пару недель. Заслужил. Но пришел дебильный тропический ураган и учинил полнейший бардак на дебильном острове, который я собирался украсить своим присутствием. Аэропорт острова закрыл лавочку, на время или навсегда – не знаю.

– Мало, что ли, островов на свете?

Бармен поставил перед Рылеевым тамблер с виски. Цицерон криво улыбнулся.

– Понимаешь, Рылеев, моя так называемая герлфренд все обдумала своим так называемым умом, и теперь либо Парадайз Айленд, либо убейся об стену. Если бы мы поехали в другое место, она бы меня не бросила, разумеется – это было бы с ее стороны слишком резонно и гуманно – но продолжала бы предоставлять мне доступ к обворожительной своей плоти, в то же время лелея враждебные чувства в жестоком сердце своем. Женщины никогда тебе не скажут толком, чего именно они возжелали. Во-первых потому, что сами не знают, а во-вторых их любимая стратегия – увиливать, недоговаривать, и смотреть, не будет ли им от этого выгоды. И вот я здесь, работаю и жду, жду.

Бармен презрительно фыркнул. Цицерон и Рылеев даже не посмотрели в его сторону. Бармен, человек с ограниченными интересами, обиделся и отошел к другим посетителям. Цицерон же продолжал:

– И в данный момент я разражен, поскольку я люблю быть оригинальным во всем, а это трудно, когда все обитатели дома сидят в вестибюле и тоже чего-то ждут, ждут.

Все обитатели? Рылеев не понял, что имеет в виду Цицерон. Нахмурился. Подумал. И спросил:

– Какие обитатели? Какого дома?

Цицерон с готовностью объяснил:

– А все наши соседи, кроме супруг Кипиани. Все остальные. Ждут. Либерманы, оперная блядь, и госпожа Дашкова. Вот и ты подошел, и скоро твоя обожаемая жена к тебе присоединится. Впору думать о заговоре.

– О каком заговоре?

– Ты веришь в совпадения, Рылеев?

– Как тебе сказать…

– Всем нашим так называемым соседям следовало убраться из города на викенд, как они это обычно и делают. На природу, на травку, на песок, в горы. И тебе, кстати, тоже! И вот вдруг, ни с того ни с сего – кто-то что-то отменяет, переносит на будущий месяц, не сложилось, не состыковалось, накладка, плюс приступ лени – все это возникает у всех в один и тот же день, нежданно-непрошено, как герпес, а центральный кондиционер сломался. Обитатели расселись в вестибюле, посылают смс-ки, хлебают дринки, потеют, и не уходят. Ждут. Чего ждут – сами не знают.

Рылеев удивился:

– Кондиционер сломался?

– Да, представь себе. Глупая придумка, как и все остальное в этом так называемом доме. Центральный! Я бы сбегал и купил комнатный кондиционер, но его вставить некуда, внешние стены все стеклянные, из-за чего энергии уходит на охлаждение летом и отопление зимой в три раза больше, чем в любом другом доме.

Удачный момент, подумал Рылеев. Вот как раз сейчас его и надо … заинтересовать. Обещал ведь Людмиле подумать. Запустим пробный шар и посмотрим, что из этого выйдет.

– Ну, раз тебе здесь так плохо…

Цицерон возмущенно его перебил:

– А тебе не плохо? Какой нормальный человек захочет жить в блядской стеклянной коробке, а, Рылеев?

– Переехать не хочешь?

Подозрительно на него посмотрев, Цицерон ухмыльнулся, отпил виски, и поставил стакан на стойку двумя холеными пальцами. И спросил:

– Это твоя сука из конторы тебя подбивает? Говорить с соседями на эту тему?

Рылеев улыбнулся обезоруживающе:

– А ты откуда знаешь?

Цицерон встал, взял снова стакан, и кивнул Рылееву, чтобы тот следовал за ним. Набрав на компьютерном замке код, Цицерон открыл дверь и пропустил Рылеева в вестибюль Прозрачности.

У себя в «комнате контроля» портье Василий, тезка Рылеева, грузный человек лет пятидесяти, перестал играть с компьютером в «догони подлого зайца» и воззрился на монитор, над которым вспыхнул красный сигнал, оповещающий Василия, что дверь, ведущая из бара в Прозрачность, открыли. Увидев Цицерона и Рылеева, портье кивнул самому себе и вернулся к игре.

Общий стиль убранства просторного вестибюля являл собою смесь «суперсовременной» стильности и представлений дизайнера (убогих, по мнению Цицерона) о неприличной роскоши. Несколько футуристических бордового цвета диванов расположились по периметру. Вдоль одной из стен стояли неровной шеренгой сплюснутые коринфские колонны. Действующий камин выдержан был в классическом английском стиле. На одной из стен висел оригинал картины Джеймса Уистлера «Портрет Мисс Кордер» в тяжелой золоченой раме.

Дж. Уистлер. Портрет Мисс Кордер

Между диванами – непременные, модные в тот год, пальмы в кадках. Под потолком слегка пародийная стилизация люстры, изображенной на картине Адольфа Менцеля «Концерт для флейты с Фридрихом Великим».

А. Менцель. Концерт для флейты с Фридрихом Великим

В углу помещался концертный рояль, увенчанный вазой и фотографией карибского, в тон пальмам, восхода в пластмассовой рамке. А также лежала на рояле стопка книг. Кто ее туда положил – неизвестно, вчера не было.

На одном из диванов сидела пара со второго этажа: Вадик Либерман – перманентно усталый рыжий мужчина с брюшком, средних лет, и его жена, Светлана, тоже средних лет, полная темноволосая женщина с резкими чертами лица, не красавица и не уродина. Вадик что-то изучал на экране компьютера-планшета. Светлана посылала по телефону тексты своей подруге, жалуясь на жизнь. Дети Либерманов – мальчик и девочка – проводили летние каникулы в субтропиках, в специальном заведении для детей из состоятельных семей.

А напротив них разместилась господа Дашкова, дама возрастом около девяноста, с увлечением читающая экономический журнал.

Цицерон, неся в руке тамблер с виски, говорил:

– … ведет, похоже, все дела в Спокойствии – так получилось, что она твоя бывшая, и поэтому ты думаешь, что можешь ей доверять. Удивляюсь я тебе иногда, Рылеев. Странный ты.