– Почему не знает? Ещё как знает! Просто я свои условия выставила. Кто этих марамоев знает?! Наобещают с три короба. Знаете, сколько случаев? Такого о себе нарассказывают, а на самом деле, как барабаны, пустые. Столько девок пострадало! У этого всё по-честному вроде. Он по бизнесу в Москву приезжает. И фоток много видела! Дом пипец какой, и мерс с открытой крышей, и одет круто! Он мне счёт обещал открыть и бабла туда скинуть. Вдруг что не заладится. Вот сделает, тогда и замуж пойду!

– Пусть тебе на сберкнижку положит! Сразу менты за жопу возьмут и ещё за связь с иностранцами привлекут, – умничал Веня.

Как разговор про деньги заходил, он вечно злился: своих-то не было, а чужие сильно раздражали.

– Ладно, давайте за Ленку выпьем! – весело подхватила притихшая Ольга.

Видно, скучно ей было в Чухляндии жить с законопослушными финнами, а тут жизнь кипит, все свои вокруг. Как представит, что назад возвращаться, аж душа холодеет. Сеппо хороший, добрый и любил, как никогда её никто не любил, а все равно – чужое вокруг и немилое! Вот ребёнок родится, может, что и повернется в душе.

В тот день Соня познакомилась с Автандилом. Он прислал им за стол бутылку хорошего армянского коньяка, а потом подошел и пригласил на танец. Соне отказывать было неудобно – Веня уже полбутылки выжрал!

Ну надо же! Столько красивых пацанов у них за столом сидело, так нет, самый некрасивый приторчал. Автандил был родом из Пицунды – полугрузин, полуабхаз. Родители богатые пристроили парня в Московский университет на международные отношения, куда можно было попасть только по огромным связям. Мать Авто была директрисой огромного пансионата в Пицунде, по тем временам – чуть ли не премьер-министр. Это для цековских работников, артистов и спортсменов знаменитых проблем не было, а остальным верхушку большую плати, и то только по великому знакомству, в тюрьму за взятки никому не хотелось. Да, видно, там рука руку мыла, и всё схвачено было, и с ментами продажными в том числе. Отец тоже что-то мутил, Соньке не вспомнить было.

Автик широкий! Заваливал подарками. Соньке он не нравился, но кто от такого откажется? Самое трудное в койку было, особенно первый раз. Автандил мохнатый, как шмель, с красивыми карими глазами. Соня с трудом его переносила и вечно старалась одеяло между ними проложить.

Авто не обижался.

– Ну убери, прошу, я тебе завтра кольцо новое куплю.

– Вот когда купишь, тогда и уберу!

– Ну хочешь, деньгами сейчас дам?

– Давай! – азартно говорила Соня и терпела.

Всё видела – любит её, с ума сходит, живёт ею, но ничего с собой поделать не могла. Потом, позже, она поняла. Он любил именно таких, чтобы через унижение, непокорных и несговорчивых и жутких материалисток. Ему не нужна её любовь, он покупал каждый её поцелуй и при этом удивительным образом кайфовал.

Соня ещё не знала, что Автандил надолго в её жизни, боком, но рядом, пусть даже через деньги и с полным отсутствием интереса с её стороны. Она имела над ним неведомую власть, не понятную никому. Соне его слепое обожание придавало сил и уверенности в себе, правда, и цинизма – в равной мере. Он жил в Москве, и она часто наведывалась к нему – терпеть не могла, когда он пёрся в Ленинград.

К своим поездкам в первопрестольную Соня относилась как к работе, назад возвращалась вымотанная, но с подарками, и деньгами, и новым колечком – кому на удивление, а кому и на зависть.

Автик обожал украшения, страшно сокрушался, что не баба и не может на каждом пальце по кольцу носить. В московских ювелирных его хорошо знали. Любил он золотишка подкупить и в коробочку спрятать, а потом раскладывать своё богатство и тащиться от своих сокровищ. Он был далеко не красавец, но одевался шикарно и манеры имел. Мать душу вложила в единственного сына, одно огорчало её, что после универа работать не пошёл, а крутил свои трёшь-мнёшь, очень способный был. Мать обожал, но на все требования бросить безродную наглую девку, да ещё и с ребёнком, отвечал упорным отказом. Мать Соню ненавидела люто и не стеснялась прямо при сыне вывести её на чистую воду. Сонька и не скрывала ничего, какая есть, такая есть, вернее, стала такой, а может, и всегда такой была, только не ведала.

Ленка таки выскочила за немчуру. Никто так и не узнал, выполнил он обещанное или нет, но Ленок согласие дала. Авантюристка была страшная, ничего не боялась. Долгая была канитель с оформлением документов, а расписали за секунду. Свадьбы не было. Девчонки так в глаза и не увидели загадочного жениха ни тогда, ни потом. Соня за несколько дней до отъезда свиделась с подругой в столице. Лена так расчувствовалась, что целую здоровенную сумку вещей своих драгоценных Соне в машину отгрузила. Та аж онемела от такой щедрости:

– Это что с тобой, родное сердце? Чего это ты так подобрела? А уезжать-то хочешь? Не страшно?

– Страшно здесь оставаться! Мне во всяком случае. Да ладно, Сонь. Лирика всё это. Приживусь! Я в себе уверена.

Соня слышала великое сомнение и страх в её словах, захотелось обнять покрепче и никуда не отпускать, словно Ленкина непутёвая судьба сейчас полностью зависела только от неё. Она с трудом сдержалась. Знала, Лена не примет такого участия и всё переведёт в шутку, как бы тяжко ни было.

– Может, я тебя провожу? – неуверенно спросила Соня, зная ответ.

– Не! Не люблю я эти сопли. Я что, в Сибирь, в ссылку еду? Я и родителям запретила. Правда, отец бы и так не приехал. Я теперь у него предатель родины!

Удивительным образом отца её с работы не попёрли. Была какая-то шумиха поначалу, а потом всё стихло. Всё-таки времена уже не те были, и началась лёгкая послабуха. Так что её родичам не сильно досталось, правда, отец через полгода инфаркт схлопотал, от которого и не оправился. Лена приехать на похороны не смогла, с документами проблемы были. Как уж она это перенесла, непонятно, от неё ничего не узнаешь. Всем казалось, что не очень она его жаловала. Правда, целую неделю трубку не брала, не хотела ни с кем разговаривать, видно, сил не было, отец всё-таки, не попрощалась даже. Мать она решила при первой возможности вывезти, очень близки они были. Лена всё ей доверяла, наверно, только ей одной, а так по-своему скрытная была, жалость не переносила.

А тут и очередь Аньки подошла – всё-таки уговорила Веню и заодно его и своих родичей эмигрировать. Евреи – они такие, если ехать, то всей толпой, держаться умеют друг за друга, семья – святое. Соня аж сон потеряла, когда узнала, что решились на отъезд, и к Вене ближе стала, всё надеялась, что он в последний момент передумает и Аню отговорит.

– А я-то как без тебя? И дел столько общих!

Анька была непреклонна:

– Разберёшься как-нибудь! Ты и сама уже акула в этом вопросе, ещё и меня научишь. Дела наши к тебе переходят! Что я у тебя на шее буду сидеть? Хотя по-честному можно бы и долю маленькую присылать! Да ладно. Я и там что-нибудь замучу. Ещё поработаем вместе!

Аня собиралась обстоятельно, с умом. Имущество всё распродала. Кое-что в валюту перевела и со знакомым прохиндеем-поляком отправила. Тот пообещал со своими передать Венькиным дальним родственникам в Америке. Соня никогда ему не доверяла, и оказалась права, хоть Аня за него головой ручалась. Кинул гад, так и не передал деньги. Тварь конченая, в такую минуту людей подвёл! Хорошо, что ещё все деньги не отдала ему, часть на палехские шкатулки ушли. В Америке на советскую экзотику спрос большой был. Ещё командирских часов накупила и ушанок кроличьих. Сорок соболиных шкур раздобыла, на живую нитку сшила и на подкладку посадила. Соболь – золото России, а тут вроде шуба, не докопаться таможенным ищейкам.

Шкурки она так и не продала, хотя очень надеялась именно на них. Себе в итоге у хорошего скорняка шубу настоящую сварганила. Соня через несколько лет у неё эту шубу соболиную по дешёвке купила и гордилась ею невероятно. А теперь мать Сонина донашивает. Такая стойкая оказалась, сносу нет!

Соня смотрела с ужасом на эти суетливые сборы, не поддающиеся её воображению.