Мария, у которой все вроде сложилось совсем неплохо, начала, между тем, выпивать потихоньку. Нет, она не напивалась до полусмерти, но почти все время находилась «под мухой».

– А что? Могу себе позволить! – вульгарно смеялась она, оглушительно хлопая ладонью по столу. Оставаясь наедине с сыном, Мария часто говорила ему, что он ВИНОВАТ.

– Ты понимаешь? – усевшись за стол и открывая бутылку вина, произнесла она, – если бы не ты, все могло бы пойти по-другому.

Не поднимая глаз, маленький Арсюша аккуратно ел суп, поставленный перед ним матерью.

– Ты слышал меня? – строго спросила Мария.

– Слышал, – глядя в тарелку, тихо ответил ребенок.

– Запомни, Арсений, – пригубив вино, заявила Мария, – на всю жизнь запомни, ты сломал маме жизнь.

Тем же вечером Арсюша позвонил бабушке и, прикрывая ладошкой трубку, в полголоса спросил:

– Ба, а что значит «сломал жизнь»? Разве можно ее сломать?! Это же не машинка, не кукла…

– Арсюшенька, детка, не бери в голову. Глупости это, – тяжело вздохнув, ответила бабушка.

Захар хорошо зарабатывал, Мария предпочитала сидеть дома, но на первую половину дня отводила Аркадия в садик.

– Я хочу иметь несколько часов для себя, – объявила она Захару.

– Конечно, милая, я понимаю. Пусть привыкает к социуму. А ты сможешь отдохнуть.

Узнав, что работать Машенька не планирует, Бранислава взялась за обучение дочери. «Уроки» велись по телефону, обстоятельно и подробно, чтобы не терять времени, не дожидаться, пока Бранислава сможет приехать.

– Женщина, доча, это душа дома. Все у тебя в руках должно спориться, ладиться. Пищу приготовить мужу – первое дело. Все дела отложи, а мужа накорми вкусно и сытно.

Заветам матери Машенька следовала неукоснительно, дом содержала в чистоте и порядке, обязанностями жены не манкировала. С самого утра она стирала, гладила, убирала, готовила. В два часа дня Маша забирала Арсения из садика, это служило сигналом к тому, что можно выпить первый бокал. Не торопясь, крошечными глотками, Мария смаковала напиток, пока грела обед Арсению, пока он ел.

Захар, будучи человеком мягким, не любящим конфликтов, трусливо делал вид, что не замечает ни пристрастия жены к вину, ни издевательств ее над сыном. Предпочитая не вмешиваться, Захар уверился, что все идет так, как должно.

– Все хорошо, Манечка? – обыкновенно спрашивал он, заглядывая в глаза Марии.

– А что? Сам не видишь? – грубо отвечала Мария и хохотала, запрокинув голову и обнажая зубы.

«Ничего, – думал Захар, глядя на жену, – это у нее пройдет. Обязательно пройдет».

Ведь «это» не отражалось на доме, на плите вкусно пахла еда, а в постели все было так, как Захар и мечтать не смел. Представляя себе отношения с Машенькой, Захар топтался на поцелуе, дальше не заглядывал, стеснялся. В первые месяцы брака Мария лишь позволяла, ничего не отдавая. Со временем все изменилось. Жена открыла для него доселе не познанный, томительный и сладкий мир секса. В мире этом Захар забывал обо всем. Выпив, Мария становилась страстной, огневой, такой, какой никогда не бывала трезвой. Захар терял голову, шалел от нее, задыхался и потому молчал. Гаденькие мысли о том, что еще разок, еще парочку, еще, еще, еще, не позволяли ему поставить вопрос ребром.

– Ну, выпьет она немного, что за беда? – думал он, в очередной раз уловив запах вина, исходивший от жены, – а кто не пьет? Ну, кто, скажите на милость, не пьет?

Самое главное, она жила с ним, была рядом – этого до поры оказалось довольно для того, чтобы Захар чувствовал себя счастливым.

–Любовь эгоистична и зачастую жестока, она сулит блаженство и лишает воли, – размышлял Захар, – в жизни все совсем не так, как пишут в книгах. Я не герой, не рыцарь, я эгоист. Вино ей идет, чего скрывать? Так зачем же я стану мешать?

Жажда обладания любимым созданием подчас подменяет понятия и переворачивает их с ног на голову. В любви каждый сам за себя и хороши все средства как на войне. Хочет любимая , пусть пьет, лишь бы не уходила, не стремилась куда-то, не оставила. В глубине души, наедине с собой, Захар боялся, что отказавшись от вина, Мария уйдет от него, ведь не мог он не понимать, что она так и не сумела полюбить его. Поэтому Бог с ней, простим ей эту маленькую слабость. Зато семья в полном составе, а он Захар может наслаждаться любимой женой, ее близостью, ее теплом, ее телом, наконец. Как и тогда, во время учебы, Мария оставалась для мужа столь же манящей, желанной, самой прекрасной. Возможно, несмотря на запах спиртного, исходивший от Марии все чаще, ноздри Захара все еще улавливали иной аромат, тот самый, что заворожил его.

Время от времени наезжала в гости Бранислава Ермолаевна. Мария не рассказала ей тогда о том, чем кончилась история с Аркадием, скрывала беременность до последнего, врала, юлила, выкручивалась. Бранислава все понимала и без признаний, а уж стоило ей впервые увидеть внука, как все стало окончательно ясно. Мария упорно молчала, Бранислава молчала тоже, но только там, где дело касалось Арсения. А вот пристрастие дочери к выпивке, осуждала резко, и в выражениях не стесняясь:

– Что же ты, дрянь, делаешь?! О чем думаешь?! – высказалась мать, дождавшись, когда зять уедет на работу.

– А что мне? Кто запретит? – огрызнулась Мария.

– Что за гнилая ты баба получилась? – сокрушалась Бранислава, – куда ты катишься? В бездну ты катишься, в тартарары. А главное, почему? Почему, дочь? Какие такие беды у тебя в жизни?

Мария не слушала, слова матери мимо ушей пропускала, не злилась даже. Опускаясь все ниже, Машенька того не понимала.

О том, как помочь дочери, Бранислава размышляла постоянно. Однажды она даже отправилась в лес на поиски колдуньи Марыли. О Марыле в Белоруссии знали все, да и не только там. Слухами земля полнилась, ехали люди с разных концов. Да вот помогала она далеко не каждому. Как, по какому принципу людей выбирала, никто не знал. Ходили слухи, что если найти ее и договориться, любое желание она выполнит, любую просьбу. Только вот вернулась Бранислава ни с чем; сколько ни плутала, сколько ни звала, глуха осталась Марыля. Спасибо не закружила, не погубила, в лесу том не оставила. Бывали случаи, исчезали просители бесследно, словно растворялись в лесу.

Пробовала Бранислава побеседовать с зятем, да ничего не добилась. Мямля и тряпка. Говорила и с Машенькой, да та не слушала. А между тем ситуация потихоньку обострялась.

– Выпьем, мать? – спросила Мария, когда Бранислава, приехав навестить дочь, выгружала на стол гостинцы.

– А не хватит тебе? – отбирая у Мани бутылку, отрезала Бранислава.

– Скучно с тобой! – махнула рукой Маня.

– Поиграешь со мной в карты, ба? – с аппетитом жуя кусок сала, засоленный Браниславой, спросил Арсюша.

– Щас, миленький, разберу тут, и пойдем, поиграем. Конечно, конечно, поиграем.

Маня скривилась и покинула кухню. Искренняя привязанность матери к Арсению, раздражала ее.

– Что, ма, не помнишь, как отговаривала меня с Аркашкой связываться?

– Отчего ж не помню?! Все я отлично помню, не пойму только, к чему это?

– А к тому, что Сенька в него весь, то же семя, бесовское, как ты говорила. А чего ж ты любишь его больше, чем меня?

Бранислава дочь не понимала, и всякий раз пыталась до нее достучаться. Читала ей лекции о «сердце материнском», о том, что ребеночек для женщины и отрада, и надежда, и помощь. Маня зевала, отмахивалась или злобно шипела, в зависимости от того, в каком настроении пребывала. Уезжая, Бранислава волновалась за внука, но поделать ничего не могла. Марии казалось, что ничего страшного не происходит, что Бранислава преувеличивает и нагнетает, но с каждым днем она все меньше себя контролировала. Незаметно, по чуть-чуть, но жизнь неотвратимо менялась. Постепенно Мария запустила дом, перестала готовить, следить за собой.

Бездна, о которой предупреждала ее Бранислава, неумолимо приближалась.

Арсения Мария обижала постоянно, границ не чувствуя, не умея остановиться.