НЕЛЮБИМЫЕ

– Все… это конец… – обреченно подумал Арсений. – Я никогда ее не найду…Боже, как глупо! Глупо-то как! Он тяжело опустился на землю и, привалившись к стволу раскидистого дуба, в изнеможении закрыл глаза. Сердце учащенно билось в груди тяжелым комом, на лбу и спине выступил липкий пот. Лицо и руки Арсения нестерпимо зудели от бесчисленных укусов разъяренных насекомых, в чье царство он вторгся незваным гостем. Повсюду, куда ни кинь взгляд, Сеню окружали деревья, деревья, деревья. Лес, казалось, не имел края, не имел конца, тянулся во все стороны на многие-многие километры. Будучи жителем большого города, Арсений никогда еще не оказывался в глубине, в чаще. Парень и вообразить не мог, каков он, этот настоящий лес. Однако сожалеть времени не было, решение принято – назад дороги нет. Пятый день путник упрямо шел вперед, продираясь сквозь кустарник, время от времени отдыхая на мягком, пахучем мху. Повсюду кипела, бурлила, пульсировала жизнь. Особенно трудно приходилось по ночам, Сене чудились шорохи, звуки, вздохи и стоны, топот ног или чьих-то лап… В лесу водились волки, много волков, а кроме того кабаны и лоси и это только та живность, о которой Арсений знал наверняка; что и кого еще скрывал лес, он мог разве что догадываться… В брезентовом рюкзаке за плечами Арсения болталась пластиковая бутылка воды, шматок грудинки, обернутый в фольгу, и черный хлеб. Он взял с собой то, что посоветовали, не вполне, впрочем, представляя, сколь долго придется плутать. Вся затея до последнего казалась игрой, чем-то не слишком реальным, лишь попыткой сбежать, удрать от себя самого. Он схватился за призрачную надежду как хватается за тонкий прутик утопающий. Однако запасов оставалось совсем немного, хватит еще максимум на день, а дальше? Сеня смертельно устал, запутался, потерял ориентиры и уже не понимал куда, в какую сторону ему следует двигаться. Голова кружилась от одуряющего аромата трав, все смешалось перед глазами, он чувствовал как сознание медленно, но неотвратимо ускользает от него.

– Ничего, ничего…значит так надо. Так тому и быть… Может, и к лучшему – пробормотал Арсений и потерял сознание.

Арсений, Сеня – родился нежеланным. Его мать, Федорович Мария Петровна чувствовала себя несчастной, брошенной, использованной и обманутой.

Когда-то она, уроженка небольшого Белорусского городка Глубокое, мечтала попасть в Москву. Примерно лет с тринадцати грезила Москвой, мечтала о ней, не видела для себя иного пути, кроме как поехать учиться в столицу.

Растила Марию мать, которая отнюдь не разделяла наваждения дочери огромным, чужим, откровенно пугающим городом.

– Ну что тебе та Москва? Чего тебе дома не живется? – стонала Бранислава Ермолаевна, как только дочь заводила любимую пластинку про неизбежный отъезд.

– Мама! Как ты не понимаешь?! Москва – это ВСЕ! Все, мама! Это перспективы! Это жизнь, мама.

– Ну, какая жизнь?! Кому до тебя дело есть в той Москве? Слышала, что про москвичей говорят?

– А, мало ли, что говорят. Я учиться поступлю. Замуж там выйду. И тебя к себе заберу. Вот увидишь.

– Думаешь, мало таких вот желающих? Откуда ж столько москвичей возьмется? И что у них там, в Москве, своих девок нету?

– Мама! Не начинай. Все равно уеду, – настаивала Маша.

Последние два года в школе Мария усердно готовилась, а мать копила деньги. Откладывала каждую копеечку, чтобы помочь родному дитятке выжить во враждебном городе. К тому времени стало совершенно очевидно – Мария от своего не отступится. Вот тянет ее в Москву, и ничего с этим не поделаешь!

Не успел отгреметь, отгулять выпускной, как Мария кинулась за мечтой. Сомнений девица не ведала, страха не испытывала, Москва сияла, манила, обещала.

Мария поступила в Политех, учебное заведение для мужчин, девочки встречались редко. Зато конкуренция как таковая отсутствовала, а выбор поражал воображение. С первого раза она набрала достаточно баллов, и мечта быстро становилась реальностью. Ей выделили комнату в общежитии, все складывалось как нельзя лучше. До тех пор, пока…

Машенька не влюбилась в звезду местного разлива Аркадия Воронина. Любовь эта явилась внезапно и сразу, Мария была обречена если не с первой минуты, то со второй –        несомненно. Она поняла это тотчас, как только его увидела. Позвонила маме в Глубокое и плакала в трубку, твердила, что погибла:

– Мамочка, родненькая, вот беда-то! Вот беда! Что же мне теперь?! Что делать-то?!

– Доча, ты не горячись! Все пройдет. Это надо пережить.

– Ну как, как пережить?! Что ты такое говоришь?! Я жить без него не могу! Дышать не могу! А ведь были планы, такие, мама, планы! А теперь что же? Все летит, летит, мама в тартарары. ЕГО мне нипочем не заполучить, а никто другой уж и не нужен!

– Боже, доча… как же так? А он-то что? Он что, доча? Ты же красавица у меня…

– Приезжай, мама! Приезжай! – взмолилась Мария. – Иначе я за себя не отвечаю!

– Куда же я приеду, доча?! Жить-то я, где буду? – испугалась Бранислава.

– Я комнату сниму, не бойся. У приятельницы моей мама сдает. Недорого совсем и место хорошее. Парк рядом. Она все переживает, что жильцов найти морока целая. Таких, как мы с тобой она ищет, а мы тут как тут!

– Что мне тот парк! Что хозяйка! На вокзале жить буду, ежели нужда придет. Приеду, доча, конечно приеду! Ты, главное глупостей не наделай!

Бранислава Ермолаевна, действительно, не замедлила явиться в Москву, в город, которого безотчетно опасалась и не любила. Подобно многим провинциалам, Бранислава искренне считала, что Москва – главное на планете зло. Все беды от нее, все несчастья. Населяют бесовский город люди темные, подлые, на все способные. Но куда деться, если дочь просит? И на северный полюс поспешишь, лишь бы дитю помочь. Вот на кой ляд понесло ее Машку в Москву эту проклятую?! Жила бы себе кровиночка неподалеку, ну уехала бы в Витебск учиться, а потом вернулась бы в родное Глубокое, к матери поближе… под крыло.

Но делать нечего, коль дите пропадает и домой возвращаться отказывается. Машенька примчалась на вокзал за час до прихода поезда. В нетерпении металась она то туда. То сюда. Ежесекундно поглядывая на крошечные часики, от бабушки доставшиеся. Как только показался вдали нос поезда, Мария вздохнула с облегчением и радостью.

– Мама! Мамочка! – кинулась она к вагону.

Долго стояли, тесно обнявшись, не в силах расцепиться. Обе плакали и утешали друг друга. А потом Маша, словно заправская жительница столицы, повезла маму на Речной, дорогой показывая и рассказывая.

Комната и правда оказалась чудесная, а дом стоял в двух шагах от парка на Речном вокзале. Окраина, конечно, но не до жиру. Кроме того, хозяйка почти все время проводила за городом. А за квартирой нужно было присматривать; цветы поливать, полы, пыль. Доверять ключи кому попало, хозяйке не хотелось. Соседи в счет не шли, что-то мешало. А тут Машенька подвернулась, – удача! Потому жили почти все время вдвоем за символическую плату; все сложилось как нельзя лучше для всех. Сидела Бранислава с дочкой как с маленькой, урезонивала ее, убаюкивала. Однажды встречала Марию после занятий и та показала маме ЕГО.

– Во, ма, гляди! Аркадий…– покраснев до корней волос, потянула Мария мать за рукав.

Родственница взглянула и все поняла про него с первой же секунды. Она хоть и была простой женщиной из Белорусской глубинки, не избалованной, неиспорченной, работящей и преданной семье, но таких кавалеров как книгу могла прочесть. Тут большого ума не требовалось, достаточно было жизнь прожить, что, как известно, не поле перейти.

– Вот бес…Черт его дери! – подумала Бранислава и перекрестилась, – пропала девка, дура. Пропала. Попался же на пути! Окаянный!

Покосившись на Машку, Бранислава с огорчением увидела, как поглупело и окрасилось розовым лицо у влюбленной дочери. Все признаки безумия читались на юном этом прекрасном лике.

– Вот напасть! – не сдержалась женщина и смачно сплюнула.