Звонок на городской телефон прозвучал так неожиданно, что заставил вздрогнуть.

- Добрый день, мистер Хорнвуд, – певучий голосок девушки с ресепшена был непринуждённо-учтив – интересно, как бы она заговорила, узнав, что постоялец из «люкса» руководит облавой на местную мафию… – К вам гость, представившийся как Алистер Фрей. Желаете, чтобы он к вам поднялся?

Фрей, Фрей… «Вестник Севера»! Пухлые пальцы сильнее сжали трубку. Алистер Фрей – это же тот чёртов скользкий журналюга, после беседы с которым чудесным образом объявились на горизонте бывшие партнёры по бизнесу…

- Пусть поднимается, я жду, – мрачно распорядился лорд Хорнвуд.

Тяжёлую дверь люкса отпер определённо не тот человек, у которого Алистер брал интервью пару недель назад. От весёлого, легкомысленного на вид толстяка мало что осталось: Хорнвуд, казалось, стал прямее и даже выше, щёки ввалились, обозначив скулы…

- Мистер Фрей, – с порога впившийся в гостя взгляд был непривычно жёстким и цепким, а в одышливом сипловатом голосе звучала едва прикрытая неприязнь. – Чем обязан на этот раз?

Журналист сделал глубокий вдох, собираясь с мыслями, заново настраиваясь на собеседника: работа обещала быть и вполовину не такой простой, как предполагалось. На это ушла какая-то секунда – а в следующую он уже приветствовал лорда Хорнвуда: сдержанно и по-деловому, с мастерски изображённой ноткой отчаяния в голосе.

- Я понимаю ваше негодование, сэр, и ваше вполне оправданное недоверие… – начал он. – Но и вы поймите: быть на крючке у Рамси Болтона – значит пойти на многое, лишь бы эта метафора не обрела буквальный смысл!

- К сути, у меня много дел, – досадливо оборвал Хорнвуд.

- Я имел в виду, что если и навредил вам чем-то, то исключительно по его указаниям, чтобы спасти, как бы это банально ни звучало, свою шкуру, и ужасно сожалею. Поверьте, мистер Хорнвуд, я сделал при этом всё возможное, чтобы не подставить слишком сильно такого достойного человека и…

Звонок мобильника прервал Алистера на полуслове, а с ним и короткий жест Хорнвуда, призывающий к тишине. Динамик был включён на полную громкость – или дело было в обострённом слухе журналиста, или в громкости криков на другом конце связи, – как бы то ни было, тот услышал всё до последнего слова: «Войска! В Пайр входят болтонские войска с бронетехникой!.. Что делать?»

- Пусть бегут! – выпалил Фрей; поймал разгневанный взгляд – но продолжил: – Вам следует быстрее отозвать своих людей из Пайра, мистер Хорнвуд! Чтоб никто не заподозрил вас в причастности к гибели Болтонов!

- Что?.. – выронил Хорнвуд оторопело, неверяще – и журналист немедля воспользовался его замешательством:

- Болтоны мертвы, это случилось в Пайре. У меня есть связи в местной службе спасения, я узнал первым, но, прежде чем сделать из этого сенсацию, приехал сообщить вам – в знак моей лояльности и извинений…

На напряжённом лице Хорнвуда отразилась работа мысли – вопрос «Почему я должен вам верить?» и вполне очевидный ответ: поверив, он в любом случае ничего не теряет, а промедлив – может стать главным обвиняемым.

- Убирайтесь из города, – кашлянув, скомандовал Хорнвуд в трубку. – Чтоб духу вашего там не было через пять минут, никому не попадайтесь на глаза. – И повернулся к Фрею, сбросив звонок: – Слушаю. Только быстро.

- В особняке на окраине Пайра полчаса назад сработала пожарная сигнализация, – тон журналиста стал подчёркнуто деловым, фразы напоминали рапорт. – Служба спасения обнаружила в комнате на втором этаже следы взрыва и несколько трупов, среди них было четверо болтонских наёмников из элитной охраны и гражданские. Мне прислали фотографии… – Алистер торопливо достал телефон и, открыв сохранённые изображения, протянул собеседнику.

- Русе Болтон, – определил тот по первому снимку, нервно усмехнувшись. – Что с ним, интересно, произошло?.. – Машинально листнув дальше, Хорнвуд осёкся; неосознанно отодвинул телефон, будто мог испачкаться. – Что за… месиво?.. – в коротком кашле прозвучал подавленый рвотный позыв.

- Это милый малыш Рамси, – услужливо пояснил журналист. – Да, от лица мало что осталось, я только по серьге его и узнал. Конечно же, будет проводиться экспертиза, опознание… Но я слишком хорошо помню его вещи, насмотрелся. – Фрей невольно дёрнул плечами и заключил: – Ублюдок наконец получил своё – причём, судя по всему, от собственного отца. Собаке собачья смерть.

Рамси шёл в Дредфорт. Домой, домой.

Со слепым упорством сбесившегося пса, с неподвижным взглядом сквозь затемнённые стёкла – брёл без остановки, как заведённый механизм, и мир перед ним был чёрен, а тяжесть вязнущих в грязи сапог ровным счётом ничего не значила.

У него теперь было много времени, чтобы думать. У него была тишина, ватно заложившая уши, и звенящая пустота в голове, и мысли – новые, странные мысли, которым не было места раньше.

Например, о том, что ему ни разу в жизни не приходило в голову убить отца.

Даже тень намерения. Никогда. А если Рамси подбирался к этому слишком близко («Он мешает мне! Вот бы его не было…»), то по сознанию бил такой ужас и такая боль, что он глох и тупел на несколько секунд.

Можно было догадаться. Простейшая аналогия: «Я Вонючка! У меня нет прошлого!» и «Я никогда не подниму на тебя руку!» – тот же беспричинный ужас и боль: в невредимых пальцах, в голове, в груди. Блок. Фирменный болтонский блок… Но его нужно однажды установить – а Рамси не помнил пыток, Рамси даже подумать не мог, что так возможно поступить с ним самим. Не помнил до этих минут.

«Ты никогда. Не посмеешь. Поднять. На меня. Руку, – с каждым словом – сводящая с ума вспышка боли; судорожно растопыренные пальцы превратились в сплошной вопящий в агонии ком. – Повтори».

«Никогда не посмею поднять на тебя руку!!!» – детский голос срывается в сиплый визг.

Когда привязан к дыбе только за руки – дышать действительно очень тяжело.

Неяркое осеннее солнце слепило, больно давило на глаза. Рамси держал их закрытыми, бросая взгляд под ноги, только когда начинал путаться в траве или вышатывался на трассу. В полусне, полуяви, в туманной дурноте – воспоминания пробуждались теперь сами собой: из бессвязной мешанины образов (каменный потолок, мамина рука в крепкой хватке, замах ножом, портретная галерея) строились цепочки. Оплеуха – женские крики – лестница в подвал; кровь на ремнях дыбы – лицо отца – удушье и боль… Они цеплялись друг за друга, обрастали подробностями, обретали яркость и объём. То медленно всплывающими в памяти сценами, то стремительными озарениями – Рамси вспоминал, что случилось с ним одиннадцать лет назад. В тот день, когда Бетси Сноу в последний раз исчезла из Дредфорта.

«Идём, идём, я покажу тебе тайник! Он в раме картины, на которой дед!» – Первая вспышка воспоминания – тепло маминой ладони: Рамси тянул её за руку вверх по лестнице.

«Ох, Рамзайка, нельзя мне тут быть…»

«Можно! Однажды тут будет и мой портрет, и тогда тебе можно будет вообще всё-всё! Смотри, мам, смотри, как открывается… Тут бумажки какие-то и игрушка, видишь? Это не взрослый прятал! А что если это тот мальчик… Ну, который умер в машине? Которому я…»

«Тш-ш! – оборвала Бетси с ужасом. – Ты обещался никогда про это не говорить, сынок!»

«Тут никого не-ет», – пренебрежительно скривился Рамси.

Следующая вспышка – он стоит спиной к картинам (держаться прямо! не жаться к стене!), а перед ним – отец. Прямой и невозмутимый, как всегда, – и ведущий долгую, долгую речь, уже не вспомнить, с чего начавшуюся.

Да, Русе Болтон говорил – будто компенсируя своё двухлетнее молчание, когда не удостаивал бастарда даже взглядом; то ли в портретной галерее было дело, то ли в тяжёлом запахе спиртного от него – не важно: Рамси зачарованно таращился снизу вверх и слушал, затаив дыхание, – хоть и не понимал ещё слишком многого…