Теперь Вонючка каждый день участвовал в прогулках: бегал за квадроциклом, за велосипедом, за лошадью. Когда совсем выбивался из сил, Рамси останавливался и любовался тем, как он, пошатываясь, с хрипом хватает воздух ртом. Ну а чтобы привести замыленное жалкое существо в более приятный вид – можно было забросить палку в реку и приказать принести: заодно и искупается.

Однажды Рамси заставил живую игрушку плавать целый час – пока не надоело возиться со смартфоном. Только тогда, вспомнив, позвал его на берег – Вонючка вылез весь мокрый, дрожащий, перепуганный и несчастный: он так и не нашёл палку. Впрочем, Рамси её на самом деле и не бросал, только притворился – о чём простодушно сообщил питомцу, доверительно огладив сверху вниз по груди и впалому животу. Вонючка только растерянно моргнул и, тихонько выдохнув, неловко качнулся вперёд.

Контраст холода от мокрой майки и жара от облепленного ей тела был занимателен на ощупь; то, как оно дрогнуло под ладонью, – ещё занимательней, даже волнующе отчего-то, даже приятно. Как и взгляд живой игрушки – выжидающий, преданный и такой беззащитный, без тени обиды или осуждения…

Но забывать где-то это беспомощное существо, предоставлять его самому себе – почему-то больше не хотелось.

Русе Болтон появился, как всегда, бесшумно. Застыл на пороге, цепко оглядывая сына с ног до головы.

- Более-менее прилично, – заключил он наконец – почти одобрительно. – По крайней мере, не думаю, что ты можешь лучше.

Рамси предпочёл промолчать, и отец, обведя равнодушным взглядом комнату, задержался на Вонючке.

- Кстати, – начал он тем самым небрежным тоном, который всегда предвещал неприятности для собеседника – зачастую последние в жизни, – я думаю, это, – короткий кивок в сторону раба, – больше не понадобится после сегодняшнего мероприятия. Ты ведь, в конце концов, будешь считаться взрослым, и в реальную жизнь детские игрушки тащить незачем.

Рамси не шелохнулся, усилием воли удержав дыхание ровным, а руки опущенными: ведь это только кажется, что чёртова удавка затянулась до хруста, а кровь разом отлила от щёк. Впрочем, отец больше не обращал на ублюдка внимания.

- Встретимся внизу. Будь добр, не задерживайся.

И глядя в безукоризненно прямую спину лорда Болтона, Рамси вдруг подумал, что девица Хорнвуд, возможно, была не так уж неправа...

У них было очередное свидание, «чтобы получше узнать друг друга» (онлайн ведь это сделать никак, обязательно нужно отнимать чужое время), и Донелла приехала в Дредфорт. Рамси фальшиво скалился в вежливой улыбке, водил несносную девицу по поместью и пропускал всю её болтовню мимо ушей. По крайней мере, пока речь не зашла о родителях.

Донелла была единственной, любимой и балованой дочерью. Она с таким восторгом рассказывала о своей семье и бескорыстной родительской любви, что Рамси кривился от раздражения, будто от зубной боли (к счастью, это можно было списать на холодный осенний ветер, бьющий в лицо): «Мой папа целует меня каждое утро в глазки и спрашивает, как спала; я его солнышко и светлый лучик. А недавно он купил мне браслет с двенадцатью шармами, хотя я только упомянула о таком однажды… Но цена ведь не важна, родительское внимание – вот что главное сокровище!»

Рамси закатил глаза, едва упрятав гримасу отвращения: «Родительское внимание? Зачем оно вообще нужно? – Поймав озадаченный взгляд девушки, он пояснил: – Это ведь совсем другого склада люди, их лучше держать подальше от своих дел, так всем спокойнее. Для меня, например, лишнее внимание отца – это прежде всего риск оказаться на улице. Без денег, без имени, без ничего. Так что лучше бы он вообще не вспоминал обо мне».

«Но как же так, почему?..» – изумилась Донелла.

«Контроль. Бумаги об усыновлении – очень удобный поводок. Чуть что не по нему – и я знаю, чем это грозит».

Юная леди Хорнвуд замолчала на несколько минут, видимо, переваривая информацию, которая совсем не вписывалась в её пряничный мирок.

«Если тебя… действительно так беспокоит непрочность твоего положения… – застенчиво, невинным тоном проговорила наконец Донелла, ковыряя носком туфельки камни мощёной дорожки, – тебе ведь уже есть восемнадцать, правда? – Её собеседник непонимающе нахмурился. – Значит, ты можешь вступить в право наследования. Так почему бы тебе, м-м-м… не стать единственным Болтоном?»

Рамси переменился в лице – мгновенно, будто другой человек стал; отшатнулся, неловко качнувшись. Остекленело расширенные глаза (нижнее веко справа мелко дрожит), смертельная бледность, стиснутые в нитку губы – больше всего это было похоже на боль. И на ужас.

«Я никогда не подниму руку на своего отца, – вытолкнул он сдавленно, лихорадочно-торопливо. – И не собираюсь говорить об этом больше!»

«Прости! Прости, я не подумав сказала! – воскликнула Донелла испуганно: голос Рамси звучал жутко, будто ему наступили на горло. – Я… просто пошутила, ты что!..»

Девушка потянулась взять его за руку, коснулась пальцев – Рамси, глухо рыкнув, отдёрнул ладонь. Он держал кисти перед собой – перекорёженные судорогой, крупно трясущиеся, с растопыренными пальцами, – оберегая от прикосновений, будто они были перепачканы или изранены.

«Что с тобой?» – Донелла не на шутку встревожилась.

«Башка… Такое бывает… иногда». – Рамси зажмурился, чуть отвернувшись; переносицу разломили две глубокие продольные складки, нос наморщился, как у скалящегося пса, закушенная губа побелела.

«Я могу чем-то помочь?..» – продолжала беспокоиться девушка.

«Больше не говорить. Об этом», – предложил Рамси, повернувшись обратно, – уже почти в обычном своём тоне, непринуждённо-жутковатом, с улыбочкой.

Только глаза были расширены загнанно, да подрагивали руки.

…Подрагивали, стиснув зажатого в угол Вонючку за худые пиджачные плечи. Деля ломающую пальцы судорогу между ними двоими. Глаза живой игрушки были крепко зажмурены, губа закушена острыми зубами: похоже, Рамси сделал питомцу слишком больно за те секунды (минуты?), когда сознание затопила безотчётная сумасшедшая паника. Рванув душивший галстук, Болтон-младший сделал шаг назад.

- Он убивал… каждого моего щенка, – хрипло выдавил, сглотнув горький комок тошноты, от которой раскалывалась голова. – Но пса, которого я сам вырастил, чёрта с два кто тронет.

Игрушка для пыток смиренно склонилась, не поднимая взгляд.

Едва только начав вытаскивать Вонючку «в свет», пятнадцатилетний Рамси посчитал забавным пугать им людей: ведь это была его собака, единственный в мире болтонский пёс, а такой зверь не имел права быть абсолютно безобидным. Хоть и декоративный по сути своей, он должен был эффектно выщеривать зубы и рычать на тех, кого укажет хозяин; пару раз тот даже заставлял напасть и укусить – разумеется, только на слабых и безоружных: рисковать сохранностью живой игрушки Рамси не собирался. Как и позволять кому-нибудь её коснуться или разговорить: смотреть на чудо в ошейнике разрешалось «только глазками».

Горький опыт отдельных неудачников плюс слухи – и от Вонючки вскоре начали шарахаться не хуже, чем от его хозяина. Но только не приезжие… Отвлёкшись однажды в городе на пару минут, Рамси обнаружил питомца в обществе каких-то оборванцев в нездешней одежде. Неспособный общаться с посторонними, Вонючка жалобно таращился то на перепуганного мужика, то на согнутую пополам женщину и указывал тощей четырёхпалой лапкой вверх по улице.

«Это ещё как понимать?» – с силой сжав его костлявое плечо, выговорил Рамси – очень чётко и раздельно, каменея лицом.

«Дорогу в б-больницу… спрашивали, мой лорд…» – пролепетал Вонючка едва слышно, сдавленно – и хозяин, отвесив затрещину, пинком направил его в сторону машины под озадаченными взглядами чужаков. Эти идиоты явно не подозревали, насколько им повезло быть такими грязными: Рамси Болтон побрезговал натравить на них своего пса.

По дороге домой он осведомился, стоила ли эта глупость последствий. Каких – недвусмысленно намекал вдавившийся питомцу под ключицу нож, острие которого впивалось в тело с каждым толчком на неровном шоссе. Болезненно жмурясь, Вонючка даже не пытался оправдаться, только скулил едва слышно – и Рамси начал объяснять ему, как воспитанный пёс должен вести себя с посторонними, подкрепляя слова аккуратными движениями ножа.