Мне вообще кажется очень неприятным, что кто-то пытается потратить на меня время или деньги. Я считаю, что это пустая трата и всячески избегаю этого. Когда моя жена предлагает мне сходить к врачу с каким-то недомоганием, то я говорю, что все равно скоро сдохну. Зачем зря деньги тратить? Она просит так не шутить. А я и не шучу.

Вообще, в плане алкоголизма у меня богатая родословная. И начинается она с моего деда с отцовской стороны. Не помню ни одной яркой истории связанной с ним. Разве что всплывает картина того, как он «играл в домино» лежа пьяным под столом во дворе.

Отец уже был профессиональным алконавтом. Я даже расскажу вам пару историй из моего детства. Если ты следователь, то прости меня еще раз. В противном случае наслаждайся, ты за это заплатил.

Это было в девяносто шестом. Одним весенним деньком к нам в гости пришел отец. Он с нами не жил, только приходил в гости. К счастью. Иногда он приходил пьяным в дерьмо, иногда трезвым. В численном соотношении это выражалось где-то семь к трем соответственно.

В тот день он пришел с легким амбре, но вполне трезвым. Он сообщил матери о том, что поведет меня в кафе. Ух, друзья, об этом я мечтал долгие месяцы. В конце улицы открыли детское кафе, где подавали разные «изысканные» сладости. Это сейчас все доступно и есть на каждом углу. А в ту пору мало того что денег не было, так и купить особо ничего нельзя было. Я, радостно попискивая, выскочил на улицу из подъезда и стал дожидаться отца.

Подвох я почувствовал почти сразу. Хотя бы потому, что мы пошли в другую сторону. Я отлично знал, где располагается кафе. Потому что нередко просто проходил мимо него, заглядывая в витрину. Но я молчал и покорно шел «не туда». Я даже допустил мысль, что папа просто заплутал. Наконец, я не выдержал и спросил отца, а куда же мы собственно идем? Тот сказал, что есть другое мега-крутое кафе. Намного лучше чем то, в которое я хочу пойти.

Я удовлетворился ответом. Как и любой ребенок, я слепо верил всему, что говорят мои родители. Я отлично знал, как выглядит то место, где я так хотел побывать. Отец говорит, что, то место, куда мы идем, еще лучше. Значит, так оно и есть. Воображение рисовало мне настоящий сахарный дворец, где даже стол сделал из чистейшего шоколада.

Когда я, наконец, увидел «отличнейшее» кафе, то легкая обидка затаилась где-то в душе. Но папа сказал мне, что это отличное кафе. Зачем ему врать? А тем временем я смотрел на лестницу с отбитой плиткой, обшарпанную табличку с названием, часы работы на ней надписали маркером, и пожелтевшие от времени витрины. И я все искал, что же тут такого хорошего?

Внутри пахло хлоркой, скрипящие деревянные стулья были расставлены вокруг столов, покрытых «белыми» скатертями, пятна на которых вероятно были старше моего отца. Грязный пол. В проходах между столами и под стульями плитка потеряла свой цвет и местами потрескалась. Мы подошли к прилавку, я посмотрел на витрину, и где-то внутри меня загорелось пламя.

При виде пиццы завернутой в полиэтилен и намертво прилипшей к нему, а также застоявшихся салатиков с желтым майонезом это пламя разгоралось все сильнее. Папа поздоровался с продавщицей – необъятной женщиной в синем переднике. Ее подбородок плавно переходил в грудь без каких-либо намеков на изгибы. А потом обратился ко мне:

– Что ты хочешь?

– Я хочу в другое кафе.

Я помню, что именно так и ответил. И помню, как отец махнул рукой. И, на что-то разозлившись, заказал мне пиццу, бутылку самой дешевой газировки и мороженное. Себе он заказал бутерброд с блестящей на свету рыбой и стакан минералки. Когда он заказывал минералку, он сделал какой-то странный жест рукой, его я тоже хорошо запомнил.

Мы сели за стол, диалог не клеился. Я заставил себя попробовать пиццу и немного отпил газированной воды. Мой желудок впервые в жизни получил такую дикую комбинацию неизвестных науке отравляющих веществ и запротестовал. Поэтому я сидел и смотрел, как поданное в металлической чашке на длинной ножке мороженное тает и стекает по этой самой ножке прямо на стол, оставляя новые пятна на скатерти. Зная вкус пиццы и воды, эта потеря меня не очень расстроила. Поэтому я сидел и, ну очень медленно, жевал пиццу из уважения к отцу. Почему-то я боялся, что если не буду есть, то могу его обидеть. Я свято верил в его безгрешность. Считал, что это я чего-то не понимаю. Ну, или папу нагло обманывают, подсовывая мне некачественную еду.

Папа вдруг выпил целый стакан минералки и, поморщившись, съел бутерброд. А потом громко крякнул на все заведение. «Еще бы, я вообще не смогу выпить целый стакан минералки махом» – подумал я. А папа тем временем пошел к стойке и заказал себе еще один бутерброд и еще один стакан минералки.

Он вернулся, и, даже не садясь за стол, выпил еще один стакан минералки и съел бутерброд. Потом он сел рядом со мной, хотя до этого сидел напротив. Отец начал вести свой странный монолог, зачем-то требуя от меня, чтобы я смотрел ему в глаза.

Не помню в деталях, что он говорил. Он придвигался все ближе и все яростнее что-то мне рассказывал. Наконец его лицо и налитые кровью глаза были уже прямо около моего лица. В его глазах горел гнев, он упорно мне что-то доказывал, а мне было очень-очень страшно. Таким беззащитным я не чувствовал себя никогда. Даже когда три имбицила перепутали меня с соседом и дали мне хорошеньких люлей в подъезде, мне было не так страшно. Тогда в кафе, я вжался в стул так сильно, как только мог. Но отец продолжал давить. Наконец я не выдержал, и одинокая слезинка потекла по лицу. «Ты что боишься меня?! Отца родного, мать твою!» – закричал он.

Плохо помню, чем закончилась эта история. Помню только одну картину. Я стою на пороге кафе, отец валяется прямо передо мной на асфальте. Я плачу, продавщица гладит меня по спине и пытается успокоить. Сквозь пелену слез я вижу, что мама бежит ко мне со стороны автобусной обстановки. Я, перепрыгнув через тело отца, бегу к ней. Все, на этом воспоминание обрывается.

Ну и еще одну историю, для полного погружения. Сейчас я вспомнил свой одиннадцатый день рождения. В ту пору я очень хотел велосипед, все детство мечтал о двухколесном друге. Хотел беззаботно ездить по кварталу, как все другие ребята. Так вот, где-то за месяц до дня рождения мама намекнула, что папа подарит мне велосипед. Если я скажу что был рад, то совру. Наконец-то мои дни транспортного изгоя минуют. Каюсь, я даже вычеркивал в календаре каждый день до дня рождения.

И когда, наконец, пришел заветный день, мама подозвала меня и сказала, что на лестнице меня ждет папа, хочет что-то мне подарить. Я, забыв про тапки, босиком выбежал на лестницу. И так меня ждало, что бы вы думали? Правильно, разочарование. Отец стоял на лестнице и держал за руль, кстати, бережно обмотанный изолентой, настоящее чудо советской промышленности. Да, технически это был велосипед. Тут ни прибавить, ни отнять. Но смущали: поржавевший остов, выцветшая с одной стороны краска, цепь без единой капельки масла и, вишенка на этом празднике упадка, спущенная и сдернутая с обода передняя покрышка.

– Держи, сынок. С днем рождения! – Он с улыбкой подтолкнул мне это корыто.

А я уже погас, я уже все осознал. Я понял, что мама и папа меня обманули. Я отстранился от столь замечательного подарка и побежал домой. И только в тот момент я почувствовал, что стоял на холодном бетоне голыми ногами. Ради чего все это? Ради чего я ждал целый месяц? Ради «мечты велосипедиста 1968»? Я со всей силы постучался в дверь, мама в недоумении открыла мне, и я молча пошел в самый дальний угол квартиры и спрятался там.

Я слышал как мама орала на отца в подъезде. Потом они зашли в квартиру, она наорала на него еще раз. Потом, найдя меня, папа начал рассказывать какую-то удивительно детективную историю. Она повествовала о том, что на самом деле подарок мой стоит в квартире его друга. Но, внимание, в подъезде, где живет его друг, на кого-то напали, приехала милиция (тогда она так называлась) и все оцепила. Папа не может сейчас принести подарок, его просто не выпустят милиционеры.