– Зато посетителей много было… Про эту картину недавно я статью видел, как раз про Демьяна писали, и там было сказано, что это гениальный ход… Говорят, что тут заложен глубокий смысл, споры идут, чем автор вдохновлялся, воронки вроде как внутренняя неустойчивость человека. Я точно не помню, что там написано было, длинная статья, но смысл такой. А картину, кстати, еще называют сокращенно «Гипноплазия»… И говорят, что скоро ее цена в разы возрастет, – Елисей запнулся, – о чем я? А вот… воронки… это бессознательные мысли, бесконечная спираль, что-то такое. А треугольник это вообще символ жизни, и получается, что в центре личность, а вокруг целый мир, но всем в итоге управляют подсознание и внутренние страхи… Только непонятно до конца, что обозначают кольца, и почему выбран именно розовый цвет для воронки. А сам Демьян ничего не комментирует, тайну нагоняет… и что именно там нарисовано, доподлинно неизвестно…

Феня, продолжавший рассматривать картину, наконец оторвался от нее и многозначительно посмотрел на Елисея:

– Это сортировка грибов.

– Каких грибов? – удивился Елисей.

– Это, – Феня указал пальцем на самую большую воронку, – гриб. Розовая волнушка. Я такие видел, они все розовые и в кольцах. Только их вымачивать сначала нужно, чтобы не горькие были, а то есть нельзя будет. И на картине много грибов нарисовано, потому что их собрали и разбирают, какие лучше солить потом, а какие выбросить. Просто треугольником сложили, чтобы красиво было, потому что это картина, а на картине надо, чтобы было красиво.

– Молодой человек, да у вас потенциал, – Ефим Иосифович горячо пожал Фене руку. – Наконец-то нашелся один-единственный человек из всех, кто смог бы так точно выразить суть этого полотна. Эта мысль вертелась у меня в голове, но все не могла материализоваться, и вот, наконец. Напомните, как вас зовут?

– Феня. Парфений.

– Парфений, мое уважение, – Ефим Иосифович потряс Фенину руку еще раз, – я бы с вами с удовольствием еще побеседовал.

– Он не особо разговорчивый, – решил подстраховаться Макс.

– Что прекрасно, многословие – признак пустомыслия.

– Да… это правильно… – Макс осторожно попытался придать себе весомости глубокомысленным кивком, чтобы хотя бы немного войти в доверие к Ефиму Иосифовичу, однако холодный взгляд профессора ясно выразил, что попытка оказалась не в числе удачных.

Начавшиеся было хаотичные размышления о том, что же еще можно предпринять, внезапно прервала громогласная фраза «Вот вы где!». Полина шла быстрым шагом, одетая в синее платье в горошек, украшенное белым кружевным воротником, на ходу поправляя выбившуюся из косы ленту и попутно что-то набирая в айфоне. Немного поодаль, потупившись, семенила Лика, невысокая девушка с тонкими чертами лица и светлыми, почти платинового цвета, волосами, стянутыми в короткий аккуратный хвостик. Широкое серое платье из плотной ткани было перевязано веревочным поясом, руки украшали узорчатые тканевые браслеты с мелкими бусинами – в целом выглядела она довольно мило, но немного отстраненно.

Пробежав еще несколько метров, Полина на ходу выкрикнула:

– Экзопулуса завтра днем привозят.

Тем временем успевший вернуться к созерцанию картины Феня, услышав знакомое слово, обернулся и внимательно посмотрел на девушку.

– Как завтра? – переспросил Елисей. – Его же в пятницу должны были доставить…

– А будет завтра. Мне Литтон… Фарнсуорт только что позвонил, сказал, что позвонит за час до приезда, а потом всю выставку будет контролировать лично.

– Но у него же не получится… Он же не каждый день тут будет… Или каждый? Мне что-то от его агента как-то не по себе, – признался Елисей, – не нравится он мне.

– Да ладно, он вполне себе милый, – Полина подождала несколько секунд и, слегка отдышавшись, продолжила, – с Феликсом, мне кажется, у нас побольше проблем будет.

– Почему?

– Не знаю… Он чересчур придирчивый, что ли. Месяца четыре назад, когда мы только обсуждали, какой должна быть экспозиция, он часа два объяснял, что на выставке должно создаваться ощущение смятения, такое самое начало конца, немного трэшевое, и плюс добавить индустриалки. Потом говорил про морские мотивы, силу стихии и все в этом духе, хотел облепить стены мхом. Потом говорил про древние мифы, древних богов и их пришествие. А вчера сказал, что жаждет идеала.

Все промолчали.

– Я, наверное, не понял… Идеала в чем? – решил уточнить Елисей.

– Во всем. Объединить все идеи, и раз пятнадцать повторил, что решит на месте, как все будет выглядеть в итоге.

– А что было с его предыдущими выставками? – настороженно поинтересовался Макс.

– В том то все и дело, он их делает совершенно разными, каждый раз меняет оформление, они же еще ни разу не повторялись.

– Ага… Он так и делает… Может… в этом и есть… секрет его успеха? – на этой фразе в голосе Елисея отчетливо зазвучали легкие нотки ревности.

– Может быть, но суть не в этом, – слегка растерянно произнесла Полина, – я общалась со многими художниками. И понимаю, конечно, что они люди далеко не простые, самобытные, но… почему-то у меня сложилось ощущение, что Феликс сам не до конца понимает, чего хочет. Хотя, – Полина внезапно снова взяла себя в руки и постучала мизинцем по экрану айфона, – в принципе, это не наше дело, наша задача – провести успешную выставку, которая заинтересует посетителей. Остальное нас не должно волновать, займемся лучше оформлением зала.

– Только без меня, – категорично заявил Кожедубов-Брюммер и неспешным шагом отправился куда-то вглубь. За ним же упорхнула и Лика, сославшись на большое количество дел и внезапную головную боль.

Оставшимися участниками дискуссии было принято решение «срочно начинать доделывать». Макс, конечно, совершенно не представлял, что именно означает эта фраза, которую Елисей нервно повторил несколько раз, но нашел, что участие в такой далеко не стандартной миссии являлось неплохой идеей, ибо давало возможность им с Феней ближе познакомиться со своими новыми коллегами. И уже спустя несколько секунд по широким белым плиткам, залитым светом, заспешили еще две фигуры, уверенно следуя по маршруту девушки с огненной косой.

Утро среды встретило город хмурым и неприветливым настроением. Мелкий моросящий дождь обволакивал улицы, витрины и деревья. Холодные, скользкие капли, подгоняемые нечастыми резкими порывами ветра, пронизывали насквозь, проникали сквозь одежду, метко заползали под верные зонтики, стойко и самоотверженно пытавшиеся защитить своих хозяев. Небо плотным пологом закрыли смурые тучи, высокомерные и сдержанные, настойчиво подчеркивающие скорый визит осени.

На дороге выстроилась плотная вереница машин, угодившая в самодельный капкан пробки, вдоль которой сновали сердитые пешеходы, спешащие на работу – обычная, рутинная картина, которой так славятся почтенные поселения, гордо именующие себя мегаполисами.

Невысокое здание галереи вполне вписывалось в окружающий пейзаж – светлая постройка, заметно потускневшая от дождя, выглядела скромно, тихо и сдержанно. Все нововведения последнего времени – акриловые буквы, стеклянные витрины, яркие вывески – сгладились, смягчились за пеленой непогоды, поблекли, словно сойдя с картин Антуана Бланшара¹⁸, окутывая мягким умиротворением. Но за этими стенами не было и капли покоя, все было пропитано растерянностью и волнением, нервно сверялись часы, и все разговоры сводились к теме внезапного прибытия Феликса и вожделенного полотна.

– Мне кажется, он не приедет, – именно такими словами Макса и Феню встретила Полина, как только они переступили порог «Артекториума».

– Кто… Феликс? – пробормотал Макс.

– Да нет же… папа… в смысле, Эрнест Львович, – Полина раздраженно потерла правый глаз, не выпуская телефон из рук. – Вчера написал по WhatsApp’у, чтобы его не ждали. Сегодня я ему дозвониться не могу с самого утра. Ему просто все равно. Не так, как раньше.

– Ты о чем?