– А получится – не кидаться?

– В конце концов, я же не ангел-хранитель!

– А вдруг АНГЕЛ?

Она так произнесла это, так смотрела на него, что Никола замер.

– Ну ты даешь! – выдохнул он наконец. – Не городи ерунды. Давай лучше подумаем, что предпринять. Нет, сначала поужинаем, а думать будем потом.

Он потянул ее за руку, подталкивая к холодильнику, прежним своим развеселым тоном начал рассказывать, чем порадовали, как рассмешили сегодня дети.

Никола болтал без умолку, пока разогревалась в микроволновке курица, заваривал крепкий чай, кинув в «липтон» ложечку жасмина, смешно сердился на сорокалетнюю операционную сестру по имени Верунчик, надумавшую рожать «поскребыша».

И страх отступил, спрятался в затененных углах квартиры. Аллочка знала, что он еще вернется, леденя душу, ну и пусть, пусть возвращается.

Где искать защиту – она тоже знала…

– Если ты на метро поедешь, то поторапливайся, – крикнула Алла из кухни. Не дождавшись ответа, заглянула в комнату. Интересно, на какой детали туалета Любавин так сосредоточился, что даже оглох. Ну конечно, галстук. Она с состраданием наблюдала за потугами Николы сделать узел такой толщины, как надо.

– Ты б тренировался по утрам, – посоветовала она. – А то раз в год костюм надеваешь, все джемперочки, футболочки да курточки. Как мальчик.

– Я мальчик и есть, – Никола с довольной физиономией подтянул узел галстука к воротничку, осмотрел себя в зеркало.

– Вещь узнаешь? – повернулся он к Аллочке. – Твой Жорка подарил, помнишь?

Она подошла вплотную, крепко обхватила ладошками его лицо:

– Любавин, как же ты мне надоел… со своим Жоркой!

Никола прошепелявил стесненным ртом:

– Он – твоя большая любовь, не отпирайся.

– Ты – моя большая любовь, – строго и серьезно произнесла Алла. Оба замерли на мгновение, потом Любавин перехватил ее ладони, поцеловал каждую. И вздохнул:

– Что-то не хочется мне никуда ехать, Аллочка. Я одичал совсем, кроме своих, ни с кем давно не встречался, и теперь всего колбасит от мысли, какой там народ соберется. Важные, надменные индюки…

– Ну уж индюки! Расслабься, Любавин. И получи поддержку слуги народа в важном для всех нас деле!

Никола с подозрением посмотрел на нее:

– Ты с главврачом тренировалась такие речи говорить?

– Иди уже, опоздаешь.

– Не представляешь, как не хочется…

Сердце вздрогнуло: не предчувствие ли беды крутит Николу?

– Ты там осторожнее…

Он обругал себя, заметив, как заплескалась тревога в серых в крапинку глазах, улыбнулся:

– Ты ничего не поняла, глупая. Я не хочу от тебя уходить. Все, помаши в окно.

И, подхватив портфель, выскочил за порог. Возле угла дома, за которым Алла уже не сможет его увидеть, он повернулся, отыскал в окне ее белокурую головку и поднял руку.

`

От того, сколько ты простоишь у окна

И просмотришь мне вслед из окна,

Не зависит из будущих бед ни одна,

Из грядущих обид – ни одна.

Так зачем же мне знать, грея ветер щекой,

Что, к стеклу прислоняясь щекой,

Из-под самых небес ты мне машешь рукой,

Просто машешь и машешь рукой?..

`

Он эти стихи услышал лет сто назад, автора забыл, а строчки всплывали в памяти каждый раз, когда вот так приходилось расставаться с Аллочкой.

И чего она встревожилась? Или это от него ей передалось напряженное ожидание беды – не беды, но чего-то из рук вон неприятного…

Через час Никола подъехал к поликлинике-новостройке. Удивительное дело – вокруг здания уже и газоны ласкали глаз ровненьким бордюрчиком, и чистый асфальт, и деревца по периметру новехонького ограждения. О том, что еще месяц назад здесь была грязь, ямы и ухабы, ничего не напоминало. Правда, совсем близко от поликлиники достраивался дом, это нарушало общую благолепную картину.

Новенькую парковку заняли машины – задолго до начала мероприятия сюда прибыло местное начальство. Все ждали депутата.

Никола выбрал наблюдательный пункт возле въездных ворот – уж их-то Владимир Сергеевич не минует. Подошли двое в камуфляже:

– Пожалуйста, представьтесь.

Никола вытащил бумажник, раздувшийся от документов разнообразного калибра и значимости. Пусть хоть все смотрят, безопасность народного избранника – дело серьезное.

Еще полчаса маяты, и Опенкин прибыл.

Никола стоял за спинами и гадал: вспомнит Вовка о назначенной встрече с доктором Любавиным или суета помешает. Он посочувствовал бывшему однокласснику – сколько людей, передвижений, обещаний, которые надо выполнить или успешно забыть, чужих посулов тебе, о которых надо кому-то напоминать!

Сегодня утром Аллочка в разговоре о предстоящем деловом свидании с депутатом вдруг процитировала: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе…»

– Это ты к чему? – удивился Никола.

– К тому, чтоб ты не слишком надеялся…

– Вовка нормальный мужик. Мне так кажется. Он в восторге оттого, что именно его одноклассник помог высокопоставленному коллеге. Это еще один повод, чтоб подкинуть нам деньжат на оборудование.

– Ну да, свет славы доктора Любавина упал на лик депутата…

– Алка, – нахмурился Никола. – Мне не нравится, как ты говоришь.

Она подняла виноватые глаза:

– Я же знаю, что значит для тебя наша больница. И если твой Вовка пообещает, но не сделает, ты ж психовать будешь. А мне не хочется.

– Поможет, – с деланной уверенностью отрезал Никола.

А сейчас он стоял в толпе и поругивал главврача, который втянул его в это сомнительное мероприятие. Не вспомнит Вовка… А Вовка вдруг завертел головой.

– Доктор Любавин! – весело крикнул Опенкин из плотной толпы вокруг него.

– Я здесь, – откликнулся тот и помаячил рукой. Люди перед ним расступились, и он оказался рядом с депутатом.

Вовка был похож на свои фотографии в газетах: очень молодой, очень успешный, с пристальным взглядом умных глаз. А теперь Никола увидел и то, что скрывали снимки: бьющую ключом энергию, юношеский восторг от ощущения – я молодец, у меня все получилось, у меня столько впереди! Выходит, напрасно Любавин сочувствовал депутату: такая сумасшедшая, непростая жизнь для него – родная стихия.

Никола с удовольствием пожал крепкую теплую руку.

– Значит, так, – негромко сообщил ему Опенкин. – Сейчас вся эта процедура, потом посмотрим поликлинику – кстати, она детская, тебе небезынтересно, наверное. Держись рядом.

Столь важное мероприятие снимало телевидение, газетчики разного масштаба сновали туда-сюда с диктофонами. Всем хотелось эксклюзивного привета от депутата.

Главврач новой поликлиники, миловидная худенькая женщина с нервным румянцем на щеках, провела экскурсию для важных гостей. Просторные холлы с телевизором на каждом этаже, бассейн, великолепная диагностическая аппаратура. Никола вспомнил, сколько трудов стоило его главврачу «выбить» аппарат для доплерографии сосудов, как меланхоличный Жорик Авакян плясал зажигательный танец вокруг еще запакованного чуда медицинской техники …

В какой-то момент сопровождающая депутата и начальство толпа значительно уменьшилась и просочилась в роскошный актовый зал. Там, на сцене, был накрыт стол для избранных. Любавин хотел было дать задний ход, чтоб подождать Вовку за дверью, но тот как почувствовал – подошел, взял под руку.

– Давай по бокальчику шампани, чтоб твоим коллегам и пациентам здесь всегда везло.

Захлопали пробки, депутат сказал что-то проникновенное и значительное, Любавин отпил шампанского и поймал движение Вовкиной головы в сторону двери. Вместе с депутатом зал покинули и руководители округа, их провожали человек двадцать.

Крыльцо у здания было высокое, с пандусом для колясок. На крыльце и остановились: фотограф должен был снять высоких гостей вместе с медперсоналом поликлиники.

Никола задвинулся за Вовку, подальше, ведь он не почетный гость, а корыстный присутствующий, и на фотографии, которая будет храниться в поликлинике не одно десятилетие, ему делать нечего.