Голод.

Неурожайный, «пустой» год. Ветреная зима. Сухое лето.

Тяжело крестьянину, но — можно держаться, пусть на грани, если, конечно, лендлорд смилуется и перенесет арендную плату на будущий урожай.

Тяжело ремесленнику — еда вздорожала, и нужно производить больше товара, а как делать это с такой скудной кормежкой? Выходит замкнутый круг. Но — можно держаться: работать день и ночь, да всю семью от мала до велика усадить за гончарные круги, за станки ткацкие. Выдержать! До тех пор, пока из дальних провинций не придут корабли, империя большая, авось там не было засухи, с ними поторговать.

Не очень сытно и лордам. Прекратятся приемы да большие празднества, перестанет наезжать в гости родня целыми полками, по-стройнеют талии графинь да баронесс. Не велика беда, а где-то и польза.

Купцам вполне терпимо. Некоторые из зерноторговцев, кто совести не имеет и суда смертного не боится, те миллионерами станут. Кровь и слезы человеческие в деньги не впитываются.

Монахам едино, одни они постятся или со всем миром.

Ученых покормят покровители, да и сколько там тех ученых?

Нет неблагодарнее и неуместнее занятия в голодный год, чем лицедейство. Столичные театры закрылись, а что уж бродягам! Слезы вызвать не вопрос, они и так рекою в каждом селе. Ну а улыбку и того проще: покажи зрителям свиную ногу, заулыбаются — аж услышишь, как зубы клацнут! И пустоголовое, ветреное ремесло твое принесет тебе пинки и матерную брань, но что обижаться? Отдаст кусок свой или своих детей только святой, а святые — только на картинках, а перед картинками темно, перестали сало на свечи изводить. И так помолимся.

Джерри исполнилось семнадцать. Его день рождения как раз ознаменовался бесславной, но быстрой смертью мула, тащившего повозку. Вначале тот просто пал в оглоблях, Дан проковылял к нему, и, обрадовавшись, что тот еще дышит, прирезал скотину. Сваренное мясо жутко воняло, и жесткостью напоминало хороший канат.

Джерри потрогал языком зубы, которые в последнее время начали пошатываться и, созерцая серое мясо мула, сказал себе: от голода — умирают. Ты можешь умереть. Все могут.

Он зачарованно глядел, как медленно и через силу двигают руками, ногами, даже губами его выдохшиеся спутники. Люди-тени. Об игре не шло и речи, они просили любой работы везде, где останавливались, но даже счастье чистить хлев выпадало редко, а в малых селах люди уже с самого въезда гнали и гнали их прочь.

Сдувшийся, вроде мыльного пузыря, вожак Дан. Прежде крупная и гладкая, а теперь похожая на угловатую жердь Тори. Вики, от которой остались, наверное, лишь негасимые угли цыганских очей да изрядно посоленные сединой кудри. Согнувшаяся и молчаливая Бэт, порою плачущая оттого, что нет сил вдеть нитку в иголку. Сам Джерри не заглядывал в зеркало — и так ясно, что он там увидит: длинного тощего подростка с остро торчащим кадыком, тонким носом, синими тенями на бледном лице. И зачем на такое любоваться?

С утра потянули повозку Джерри и Дан. Джерри имел наглость высказать предложение доползти до графского имения Рос-Альт и в обмен на остатки «мулятины» попроситься пожить до весны. Без лошади, в голом поле все одно подыхать! А там — мало ли. Большое имение. Авось работку подкинут.

Мысль была разумной. Дан спорил яростно и долго лишь затем, чтобы показать норов, ну а потом впрягся рядом с пацаном. Бэт оставили в телеге — толку с нее? Тори и Вики толкали развалюху сзади.

Так и причалили. Мясо и впрямь оказало волшебное действие, несмотря на свою отвратную наружность. Кормить их, правда, обязались не мясом, а кукурузными лепешками да капустой, зато обещали не докладывать пока о постояльцах графу. Комедианты в свою очередь клялись жить тихо и незаметно. Буянить они не смогли бы при всем желании.

Амбар с зерном тут охранялся, как императорская сокровищница. Сторожа морды имели сытые — по сравнению с местными доходягами, конечно, и за эти самые морды были тихо ненавидимы, и то был барьер, отделяющий нескольких верзил от возможности сговора с кем-то из голодной массы крепостных. На южной стороне сарая всегда паслось втрое больше охранников. Измученный любопытством (это чувство родилось раньше него и умирало последним), Джерри, если бы имел силы, сделал бы подкоп под секретное строение. Но это не понадобилось. Ранним-ранним утром, перемалывая на ручной мельнице кукурузу, Джерри услышал раскатистый звук. Сначала подумал, будто выкрошился жернов, или камешек попал со стороны. Потом звук стал пронзительно-визгливым, и парень аж подавился воздухом от догадки.

Гард и все его псы, там же свиньи! Совсем тронулся умом, не отличить шум жерновов от поросячьего визга. Но, лесные боги, чем же они кормят такую прожорливую живность? Есть в поместье баран и две овцы, они едят степные колючки. Есть старая белая кобыла, едва движется, видно, скоро прирежут ее. Есть коза — такое чувство, что волшебная, потому как доится, и молоком кормят графского младенца, на что графиня оказалась неспособна. Есть вол, еле-еле волочит копыта, а уж работает за целое стадо. Но — свиньи? Капризные, часто болеющие, много жрущие и бесполезные до самой своей смерти. Не слишком ли большая роскошь?

Джерри тщательно, щеточкой, сметал муку в миску, а мысль упорно крутилась вокруг амбара. Он вдруг представил, что одна крупная свинья могла бы питать их маленькую труппу чуть ли не целый год, если правильно обработать мясо.

«Стоп! — сказал он себе. — Ты не вор и никогда им не был! ».

Но что уже, и помечтать нельзя? Не думать о свинье, а точнее, о свинине, оказалось невозможно. Джерри просеивал желтоватую муку и старательно орал что-то про «вершины синих гор». На втором припеве ему довольно залихватски подпело чье-то нежное сопрано. Он оглянулся — прачка развешивала белье. К концу песни, когда ее выучил, наверное, уже весь замок, светлый образ свиного жаркого все-таки сдался и перестал маячить перед глазами.

На вторую неделю пребывания случилось непредвиденное. Один из сторожей южного сарая наступил на ржавый гвоздь. Рана не затягивалась, гноилась, нога распухла, что твой столб, и эта нелепая хворь свела мужика в могилу за каких-то три дня.

Барьер отчуждения между охранниками и всеми остальными был уже высок. Да и вряд ли среди всех графских крепостных и слуг нашелся бы мужчина необходимой комплекции. В итоге управляющий предложил сию должность Дану, который ухитрился как-то сохранить от прежней вольной жизни брюхо, а рост и так имел немалый. Джерри, хотя в росте не уступал, но был тощее обглоданной селедки, да и свиней охранять не стремился.

Дан назначению обрадовался. Увеличившимся пайком делиться, конечно, не собирался даже с Тори. Джерри пару дней понаблюдал, как пучит и раздувает вожака от доверенной ему хрюкающей тайны, и смеялся тихонько. Счастье оказаться на насесте повыше преобразило Дана, он даже стал менее вспыльчив.

Так и жили почти всю зиму. Тори стирала белье с местными прачками. Вики учила тутошнюю повариху делать лечебные мази и настойки, Бэт сидела за ткацким станком. Джерри молол муку и даже перекрыл крышу одной из угловых башенок — оказалось, он единственный в замке не боится высоты, звонарь в церкви, и то визжал от ужаса, еле сняли. Дан охранял графских свиней и по вечерам, приходя ночевать к Тори, долго разглагольствовал на тему поездки в столицу.

В конце-концов Джерри ворочался-ворочался, молчал-молчал, да и спросил:

— А может, сразу на Большой Карнавал в Силь-иль-Плене двинем? Главный Приз возьмем!

Где-то рядом тихонечко хмыкнула Вики.

— Не, — зевнул Дан, — это не сможем, конечно, что я, не понимаю…

Джерри понимал, что пора тормозить всеми четырьмя, но не получалось, язык был той мышцей, которая от голода не слабела.

— Отец бы смог, — ляпнул Джерри, переворачиваясь. — Где один раз, там и два.