— А мой так кряхтит, когда кончает, что боишься, как бы не помер, — вдруг к своему ужасу влез Ник.

Блондины рассмеялись.

— Пользуются эти старикашки нами как хотят, — улыбнулся златокудрый и положил руку Нику на колено. — Все хотят таких, как мы… — продолжал он, поглаживая Ника по бедру. — Молодых, красивых, сами-то — стремные старикашки, а все туда же.

Член Ника даже не поднялся — вскочил! Не отрывая глаз от руки златокудрого, он услышал свое горячее, возбужденное дыхание.

— Да? — спросил златокудрый о чем-то.

Ник кивнул.

Златокудрый взял его за подбородок, повернул лицо Ника к себе и впился губами в губы.

«Неужели! — грянуло в голове Ника. — Я пьян уже и с ума сошел, что ли? Ох!»

Златокудрый встал, и Ник тут же поднялся вместе с ним. Он обнял Ника со спины, и крепкие руки стали бесстыже гулять по всему телу Ника, обнаженному под тонкой рубахой.

Встал и светлый. Он обогнул стол, подошел к целующейся парочке, поднял одежду Ника и, не теряя времени, принялся жадно сосать его член. Ник ахнул и схватился за светлые прямые волосы.

Когда уж он совсем поплыл, стиснутый сверху и снизу такими красавцами, златокудрый освободил место на столе, снял с Ника рубаху, постелил на стол и уложил Ника на спину. Закинув ноги Ника себе на плечи, он стал головкой члена водить между булок Ника.

— А ты уже готов! — ухмыльнулся златокудрый. — Нравится тебе такое? Нравится, непослушный мальчик?!

Дрожащий Ник закрыл пылающее лицо ладонями. Лежать голым на столе, да еще и с ногами на плечах такого красивого незнакомца… ему казалось — он сейчас умрет от безумия, наслаждения, стыда… и всего прочего.

Златокудрый не спеша водил членом по дырке Ника, с удовольствием наблюдая, как она сокращается, словно пытаясь всосать его в себя. Потом плюнул на пальцы, смазал член и стал наваливаться на Ника. Ник вскрикнул, это было слишком быстро, но тут же светлый обошел стол, примостился поудобнее и опять принял весь его член в рот.

Ник завыл.

Златокудрый схватил его за бедра, рывком притянул к себе и ускорился. Светлый тем временем все усерднее и усерднее работал головой.

Ник хотел закричать, чтобы они остановились. Чтобы пощадили его, дали вздохнуть, но из него вышел только сдавленный стон. Он чувствовал, что не может вынести столько удовольствия сразу, он умирал в их руках. И точно — наверное, умер бы, но вдруг что-то взорвалось внутри него, что-то самое сокровенное. Взрывная волна стала выходить наружу, его затрясло, выгнуло, он всхлипнул, схватился сразу и за волосы светлого, и за задницу златокудрого, завыл, обмяк и рухнул.

Пока светлый высасывал все до последней капли из его члена, златокудрый разогнался так сильно, что его член выскочил из Ника, и светлый тут же поймал его в свой рот.

Полностью уничтоженный, Ник лежал на столе. Он почувствовал только, что его ноги отпустили, и они безвольно свисали с края стола.

Приходя в себя, он почувствовал, что на правую ногу легла нежная ладонь. Ник улыбнулся с закрытыми глазами, а ладонь поползла выше — по колену, по бедру. Скользнула по животу, задержалась немного на груди, нежно прошлась по шее, остановилась на щеке, и он ощутил большой палец у себя на губах. Он хотел уже что-то сказать, как рука вмиг озверела, схватила его за волосы и швырнула к стене. Он не успел испугаться, как его руки и ноги развели и приковали к крестовине у стены. Тяжело дыша, он все пытался вывернуть голову и посмотреть на обидчика, но приковали его намертво, и сама конструкция крестовины не позволяла повернуть голову.

Тут же «невидимый» за его спиной вытащил розгу из кадки. Его жрец сек своих воспитанников постоянно, и Ник тут же узнал звуки прутков, вынимаемых из воды. В воздухе свистнуло, и он начал щедро получать удары по спине и бокам. Это было так неожиданно, что он даже забыл почувствовать боль и все пытался прийти в себя, как порка уже закончилась. И опять рука легла ему на спину, взяла за поясницу, и негромкий вежливый голос зашептал на ухо:

— Все в мире меняется. День уходит, и приходит ночь. Жаркое лето сменяется холодной осенью, а лютая зима — теплой весной. Человек рождается румяный и бойкий, а потом его кожа дряхлеет, желтеет и морщится. После голодного года приходит год урожайный, а смех радости сменяют слезы горя.

Замерев, Ник чувствовал, как рука гуляет по его исполосованной спине, сжимает его ягодицы, а голос все продолжал шептать на ухо:

— За проступком следует наказание. После тяжелой работы — отдых. После посевной — гуляния, а потом — опять трудный сбор урожая, — Ник почувствовал, что «невидимый» понюхал волосы на его затылке, мокрые от болезненного пота. — За удовольствие надо платить. После наслаждения наступает боль. А после боли — наслаждение.

Не успел Ник ничего сообразить, как «невидимый» отлип от него, и тут же Ник получил дикий удар поперек спины. Крика хотело выйти из него столько, что он забился во рту, и ничего не вышло вообще. Ник обезумел с открытым ртом, а спину его продолжала раздирать огненная боль. Чем били его — он не видел, но по ощущением это был какой-то железный шомпол, который при каждом ударе резал кожу. В какой-то момент стальной прут попал в только что порезанную рану, еще больше углубив ее, и от этой боли Ник прозрел. Это было как невыносимое солнце, которое взошло прямо у него голове. Оно ослепило его и почти сожгло, и остатками души он осознал, что после такого его жизнь уже не будет прежней. И только потом он услышал свой визг и почувствовал, что обмочился.

Ловкие руки сняли его с крестовины и поволокли куда-то наверх.

И как бы ни был он слаб, он все же увидел, что человек за спиной, этот шептун и истязатель, был среднего роста и имел седые виски…

========== Глава 13 ==========

— Он меня бросил! Бросил меня! Я теперь один!

От этих мыслей Тим и проснулся. Спал он тяжело, постоянно снились кошмары, но о чем именно были эти сны — он тут же забыл.

Вокруг молчал холодный серый рассвет. Тим был мокрый от росы. И хоть холода он не чувствовал, но все равно мозг твердил ему, что он замерз, ибо он не может не замерзнуть в это промозглое утро, и Тим сел на берегу и обнял себя за плечи.

Сердце считало секунды до восхода солнца, но солнца все не было. Глядя на серую зыбкую гладь воды, он ощутил отчаяние. Безумно, до нытья в зубах хотелось с кем-то поговорить, но никого не было вокруг… Да и вообще у него никого никогда не было.

Мать он никогда не считал близким человеком.

— Почему ты никогда не поговоришь со мной? Никогда ничего не расскажешь? Не спросишь? Я совсем для тебя ничего не значу? — в редкие моменты домогалась его мать.

Тим молчал. Он и вправду никогда не испытывал к ней никаких чувств. Вернее… это в лучшем случае — никаких. В моменты злобы мать у него вызывала такие чувства, что он пугался самого себя.

Так странно! Самое родное, самое близкое существо на земле было для него безразлично и неинтересно. Он никогда не вспоминал и не скучал о ней. Чем дальше находилась она от него — тем ему было легче. И напротив, ее общество тяготило его, вызывая в нем физическое и духовное отвращение.

Отца он и знать не знал, и помнить не помнил. Кто еще? Дядя Ешта? Да ну, бред! Сестра…

Сестру он любил, но…

Но не подойдешь же к ней и не скажешь:

— Я познакомился с мужиком, которого боюсь и который меня возбуждает. И сегодня всю ночь мы потрошили и жрали великаншу. Вернее… он выглядел как великан, но другие великаны использовали его как бабу.