В необъятном холле не осталось ни единого живого стекла. На площади перед Твердыней грустили брошенные машины. Некоторые лениво горели. Утренний ветерок баловался, гоняя кипы бумаг по площади. Солнце поднималось. Небо было красивое, милое, румяное.

Страшный взрыв лопнул прямо за углом.

- Не! – улыбнулся упырь. – Это не по нам!

И тут же грянул второй. Острая стальная птица с диким ревом промчалась в сонном небе – прямо над головами.

- А вот это уже по нам! – нахмурился упырь.

И тут земля подскочила на дыбы. И все, что было во мне, полопалось и раскрошилось. Тьма вырвала меня из этого мира и в одно мгновение уволокла на самое дно мрака.

И как это все во тьму рухнуло, так это из тьмы и не спеша появлялось. Тяжело и неохотно мир вываливался наружу. Тьма приобретала очертания. Появился потолок. Три окна со стальными решетками, за которыми лил дождь. Голые стены, крашенные краской.

Дышать было тяжело, вот что плохо. Дышать было больно, и, наверное, именно поэтому я и очнулся.

Голова была перевязана, и правый глаз укрыт плотной тьмой. Правой руки не было. И правой ноги ниже колена тоже.

У железного столика у стены стояла медсестра и перебирала коробки с таблетками. Наверное, она услышала мой стон и подошла. Из-за темноты я плохо видел ее лицо. Это было странно, за окнами был день, хоть и дождливый, но день, а тут сплошная темень.

Медсестра худая, с тонкими белыми волосами, сочувственно оглядела меня и села рядом.

- Вас нашли на площади. Сразу после бомбежки. Говорят, с вами были еще военные, но они ушли. Вы стояли все вместе, а от взрыва пострадали только вы. Наверное, они подумали, что вы мертвы, и бросили вас.

Я молчал. В ушах звенело все сильнее, тяжелее, страшнее... Воздух совсем не проникал в легкие.

- Кто были эти люди? Почему они вас бросили?

Я хотел ответить, что это не люди, но губы спеклись, и голова вся была в бинтах, и уже не было сил двигать челюстью и издавать звуки.

Удушье приближалось, и вместе с ним страх. Я посмотрел на аппарат поддержания жизни, который стоял у моей кровати, но медсестра покачала головой.

- Он не работает. Эти сволочи сбрасывают электромагнитные бомбы, от которых сгорает вся электроника. Ваш аппарат тоже сгорел.

От удушья у меня все рябило в глазах. Она должна была сделать мне хоть что-то! Хоть как-то помочь! Единственной рукой я сжал ее кисть так сильно, как только мог, чтобы показать, что я серьезно. Я хотел сделать ей больно, чтобы она поняла, что я умираю.

- Я не могу вам помочь, – глаза ее стали влажными от слез. – Не могу ничего сделать. Нет электричества, нет работающих аппаратов, ничего нет. Они все разбомбили.

Я хрипел, впиваясь пальцами в ее руку. Мир стал отступать от меня. И в этот же миг что-то внутри содрогнулось. Я догадывался, что это значит, но не мог поверить.

Со всех сторон меня душила непроглядная тьма.

- Дай мне! – закричало что-то внутри меня. – Дай мне! – и все дрожало и горело в черном хаосе тьмы. – Дай... мне! Мне... – но все уже было кончено.

Я хотел закричать, но мне уже нечем было кричать. Тьма вливалась, заполняя всего меня, и я уже не мог вздохнуть.

И когда я обрушился в бездну, в самый последний миг я успел выкрикнуть:

- Прости меня!

Я вложил в этот крик все, что у меня было. И в следующий миг тьма отхлынула, свет ослепил меня, и я сделал первый полный вдох.

Невероятная тишина укутала меня, поглотила и растворила без остатка. И не было ничего в моей жизни прекраснее и легче этой тишины.

Не сразу я ощутил, что удушье отступило – так молниеносно это случилось. Просто в какой-то момент я понял, что дышу свободно и смотрю на снег. Смотрю на то, как мои босые ноги стоят на снегу. Никогда раньше я такого не делал и сейчас раскаивался, потому что это было очень приятно и совсем не холодно.

Я сжал пальцы ног и понял, что это не снег, а такой белоснежный песок. Я наклонился, чтобы попробовать его на ощупь, но пальцы мои ушли в воду. Это было так неожиданно, что я замер нагнувшись, но это была вода – без всяких сомнений. Я стоял по колено в воде. Теплой и стеклянно-прозрачной.

Выпрямившись, я посмотрел вперед – на горизонт, где из неба появлялось море, или где из моря выходили облака, определить это было не так-то легко. На самом горизонте море было почти черное. И чем ближе к берегу, тем светлее оно становилось. Я различал только самые грубые, явные оттенки: темно-синий, синий, голубой, лазурный. И прямо у самого берега – мой бесцветно-прозрачный.

Солнце уже поднималось, а на горизонте повисла грозовая туча. В ее черных разбухших недрах зловеще сверкали бесшумные золотые молнии. И глядя на этот уходящий шторм, я попытался вспомнить что-то. Тень прошлого скользнула у меня по сердцу, и я хотел ухватиться за нее, но она прошла сквозь меня и исчезла.

Это был словно сон. Когда ты видишь его – ты его помнишь, но стоит тебе проснуться, как он тут же ускользает от тебя. Я чувствовал, что еще совсем недавно помнил, на какую тему были эти мысли, но сейчас уже голова моя была пуста. И чем больше я пытался вспомнить, тем быстрее и дальше убегала от меня эта темная мысль.

Солнце поднялось еще выше, и гроза утонула совсем.

Я развернулся и увидел остров. Тонкую полоску белоснежного, как мел, песка и изумрудные заросли. Среди пальм виднелись жилые домики, крыши, какие-то хозяйственные постройки. Это была даже не деревня, а просто большой двор работящего хозяина.

Я зачерпнул пригоршню воды и попробовал ее на вкус. Вода была теплой, как человеческая кожа, и поэтому почти неощутимой и слабосоленой на вкус.

Я не спеша пошел вперед, вышел из воды и пересек пепельно-белый пляж.

Николенька спал тут же – на обычной циновке под пальмой, на левом боку. Он сильно загорел, стал бронзовым, почти шоколадным. А вот копна волос его наоборот выгорела на солнце и стала не золотой, как раньше, а светлой, как солома.

Я опустился на колени и сел на пятки. Солнечные утренние блики играли и скользили по нему, но не могли разбудить. Несколько крупинок песка пристали к его белой подошве. Еще немного песка залезло и по краям циновки.

Я сидел и смотрел, как он спит, приоткрыв рот, посапывая облупившимся носом. Как редко и спокойно поднимается и опускается его грудная клетка.

- Он так тебя ждал, так ждал – и не дождался.

Лисёнок подсел бесшумно. Он почти не загорел, и только сейчас я окончательно убедился, что волосы его все же темно-каштановые, а не черные.

- Мы все тебя ждали, а он особенно.

Я улыбнулся, а Лис продолжал шептать, глядя на него:

- Он был уверен, что ты появишься вчера и именно на этом пляже, и целый день тут сидел, никуда не уходил, все ждал. Ждал и не дождался.

Я посмотрел на Лисёнка и улыбнулся.

- Тут... это его пляж. Пляж Николя. Там подводные камни, обросшие ракушками, и рыбы там много, и он каждый день там плавает, ныряет. И вчера наловил тебе кучу ракушек, а ты так и не пришел.

Среди томно изогнутых пальм и густой растительности я увидел двор. Стол и печь под открытым небом.

Лия в воздушной пляжной тунике сочного апельсинового цвета и шлепанцах пронесла тарелку с только что вымытыми фруктами всех цветов радуги.

- Лия тоже готовится, – вместе со мной глядя на нее, все так же шептал Лисёнок. – Будет большой праздник, и каждый готовит свой подарок. Вот Николя готовит ракушки и всякие подводные красивые штуки. А она собирает стол, украшает.

- Зачем? – не понял я.

- Как зачем? Для тебя?

- Для меня? – усмехнулся я.

- Ну да. Ты вернулся, это большая радость, большой праздник. Вечером, как солнце сядет, мы разведем большой костер и накроем столы, и каждый будет дарить тебе подарки. Каждый готовит тебе что-то необычное. А я до вечера не дотерплю, я покажу тебе свой подарок прямо сейчас! Пойдем! – Он встал и потянул меня за руку. – Пойдем, пока она не увидела тебя, пока Николя не проснулся, пока мы только вдвоем. Пошли!