Он опять нервно закурил. Я понял что... нужно быть осторожнее со словами. Нужно затаиться и хорошенько изучить местный менталитет.

- Послушай, – проговорил я вкрадчиво и нежно взял его за руку. – Я просто хочу влиться в вашу культуру. Я всю жизнь жил под пропагандой, и сейчас просто в полной растерянности. Помоги мне, пожалуйста, стать по-настоящему свободным человеком.

Он поднял на меня свои невозможные, сияющие, подведенные черной тушью голубые глаза и нежно улыбнулся.

Дома, в пустой, молчаливой, залитой горячим солнечным светом квартире, я бросил его на кровать. Впился в губы. Кожа не обманула меня, на ощупь она оказалась еще лучше, чем на вид. Я задрал его платье и увидел, что это не колготки, а чулки, и это возбудило меня сверх всякой меры. Гладкая, везде выбритая белая кожа. И никакого нижнего белья. То есть все это время он был почти голый. Это была, конечно, возмутительная дерзость, за которую полагается наказание! Я стянул его с кровати и поставил перед собой на колени, я все торопился испытать эти губы в действии. Он взял головку в рот, принялся сосать и дрочить мне. Я отбросил его руку и попытался войти в его рот целиком. Он отпрянул и закашлялся. Не знаю. Может, у них тут так не принято. Но уж если девушка без трусиков забрела в мою берлогу, просто так я выпустить ее не мог.

Когда я был готов, я поднял его и положил на кровать на спину. Забросил ноги себе на плечи. Нет! Эти ноги в чулках были точно как девичьи!

Закусив алую нижнюю губу, выгнувшись и зажмурившись, он дрочил свой член, а я все чувствовал щекой гладкую ткань чулок.

Странное чувство. Я словно бы не занимался любовью, а совершал некий обряд. Обряд завоевателя или победителя... мне самому себе сложно было описать, что я делаю. Но во мне проснулось и вправду что-то звериное. Я хотел изнасиловать это слабое, холеное, горделивое, высокоумное тело – и я его трахал.

Я кончил первый и растянулся рядом. Он открыл глаза, прильнул ко мне, присосался к губам и положил мою руку на свой член, и я помог ему кончить. Потом я остался лежать на кровати, а он встал и побрел по квартире. Я слышал, как вода льется в душевой. Это было приятно и необычно – слышать тут звуки. Он вышел в моем халате, закурил сигарету и не спеша обошел все комнаты. Долго стоял на террасе, она ему явно понравилась. Потом достал из сумочки большой дорогой телефон и забрался поближе.

- Ну... – проговорил он, разглядывая меня. – Ты будешь рассказывать историю или нет?

- Какую историю?

- О своей жизни. Для книги.

Я открыл глаза:

- Я думал, это шутка.

- Нет, Рыжая борода, это не шутка. Я уже проконсультировался в Институте, они утвердили.

- В Институте Мировой Демократии?

Он кивнул.

- Ты учишься в Институте Мировой Демократии?

- Я учусь в ГГУ.

Я приподнял брови.

- В Государственном Гуманитарном Университете. На последнем курсе. Хочу писать о тебе книгу!

- А если ты учишься в этом гэ гэ гэ, зачем тебе спрашивать разрешение в другом институте?

Он замолчал. Я четко почувствовал, как изменилась аура между нами. Хоть он и молчал, но молчание это явно говорило мне, что такой варвар и ничего не понимающий беженец, как я, не должен всуе поминать имя Института! Я не обиделся. Он провел наманикюренным пальчиком по экрану, улыбнулся и сказал:

- Вот.

Я взял телефон, и невозможное, тысячу раз забытое прошлое рухнуло на меня. Черно-белое фото. Черные тонкие прямые волосы. Начинающаяся щетина. Тонкая шея. Еще пухлые губы. И глаза. Простые, детские глаза.

- Где... где ты? Как ты? – ахнул я.

- Прикольно, правда? Ты тут такой миленький! Такие губки! Волосики! А глазищи-то какие!

- Но где ты это... Откуда?

- Что? Впечатлил? Трое бессонных суток блуждания по сети не пропали даром. Я же говорил, что собираю о тебе информацию. Сколько тебе тут? Где это ты? Кто снимал?

Я замолк. Я не мог прийти в себя.

- Лет семнадцать мне тут. Это я еще в башне. А кто снимал... даже не знаю. Просто невероятно!

- Так ты расскажешь историю или нет?

- Ну... спрашивай. Что ты хочешь услышать.

- Что угодно. Что хочешь.

- А что я хочу?

Он забрал телефон:

- Начни с чего хочешь, с детства.

- Ну ладно, – неуверенно проговорил я. – Давай попробуем.

- Подожди! Диктофон включу.

- Ну... я... ох... ну давай... А любую можно историю?

- Конечно. Из твоей жизни, все, что хочешь.

- Хм. Ну, наверное, вот. Идет запись? Кхм. Я...

- Стой! – он соскочил с кровати и вернулся с бутылкой вина, бокалами, пепельницей и пачкой сигарет. – Вот. Теперь все. Давай!

Я выпил бокал вина и начал:

- Я был рожден ублюдком. Моя мать – рабыня. Мой отец – вождь клана Ледяной Кот. Отец любил маму, но любил не как жену или женщину, не как равного себе человека, но как любимую вещь. Любимую машину, любимую яхту или охотничью собаку. Она была ему не спутницей жизни, не второй половинкой, а любимой игрушкой для услад.

Отца я боялся всегда и видел его редко. Он воспринимал меня как милое недоразумение. Как птичку, которая залетела в сарай и свила там гнездо. Можно одним ударом покончить с ней, но вреда она не приносит, и крылышки у нее такие красивые.

Мне он всегда казался грозным, страшным незнакомцем, и когда он приходил в наши с мамой покои, я всегда убегал в самую дальнюю комнату и сидел там тихо. Но иногда отец все же снисходил до меня. Пьяный и довольный, он велел привести меня «для разговора». Это всегда была пытка для меня. Я не знал, как вести себя с ним, я его очень боялся и робел, и, наверное, со стороны выглядел полным придурком. Слава Богу, это были редкие моменты.

Я прекрасно запомнил их все.

Большая, роскошная, золотая зала. Стол, уставленный коньяками и явствами. Отец в халате, и от него пахнет спиртным. Я хорошо помню его лицо. Темно-русые волосы... редкие, тонкие, зачесаны назад. Лицо красивое, мужественное, с глубокими морщинами. Голубые глаза и светлая щетина.

- Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросил он.

- Таким, как вы... вождем клана, – ответил я и тут же в ужасе прикусил язык. Мне показалась, что такой дерзкий ответ приведет отца в ярость, но он расхохотался. Выпил рюмочку коньяку и задумался.

- Вождем клана, говоришь? Хм... Хочешь, я расскажу тебе, что значит быть вождем клана?

И вот такую историю поведал мне мой родитель:

«Мой дедушка всегда был в очень плохих отношениях с моим отцом. Уж не знаю почему, но так было всегда. В лучшем случае их отношения были просто холодными. И вот однажды дедушка прилюдно обругал отца на каком-то совещании. Отец вспылил и вышел прочь из зала, хотя дедушка, а он на тот момент был вождем клана, приказывал ему остаться. Но отец ослушался. В бешенстве он примчался в свой особняк и решился свергнуть дедушку. Он уже давно планировал покушение, но решился только сейчас. Он оповестил остальных членов клана, что были с ним в сговоре, что начинает операцию. Дедушка был крут нравом и правил жестко, даже жестоко, позволял себе ругаться даже с Государем, и были люди в клане, кто хотел его смерти. Немного, но были.

Момент атаки выбрали удачно. Дедушка с небольшой охраной отдыхал на Ближней даче. Убийцы во главе с отцом (а были там и чистокровные члены клана, и полукровки) ворвались в имение дедушки. Завязалась перестрелка. Всю охрану перебили, но дедушка сумел забаррикадироваться и стал отстреливаться. А нужно сказать, хоть он и был седовласым стариком, но сила бурлила в нем на зависть любому молодому мужику. И даже несмотря на ранение, дедушка продержался до тех пор, пока не подоспели верные ему люди. Видя, что план провалился и он обречен, отец пытался покончить с собой, но на него накинулись и скрутили.

И начался Судный День.

Дедушка велел привезти меня, чтобы я присутствовал и все видел. Мне было лет семь тогда. Все это происходило в гостиной у камина. Воняло пороховыми газами, и все двери и стены – все было в дырах от перестрелки. Отец и все заговорщики стояли на коленях. Дедушка был в белой майке, и живот его был обмотан бинтами, и кровь на боку. Моя мать валялась у него в ногах, умоляя, чтобы вывели меня, ребенка, и не убивали отца у меня на глазах, но дедушка ее даже не слушал.