====== Глава 1 ======

Шмель оказался точно таким, как в песне: мохнатым, здоровым, с толстыми черными и желтыми полосами. Он появился из ниоткуда и тяжело завис около лица, издавая ровный гул и отвлекая от чтения. Савва поборол естественное желание отогнать его и присмотрелся, пытаясь разглядеть сливающиеся в движении прозрачные крылышки.

«Чего только не бывает в природе! — подумал он. — Как это он такой народился, и как это он так летает? Вот говорят же, что по всем показателям он не может летать, а летает!». И шмель, словно бы в подтверждение его мыслей, важно, со знанием дела, качнулся и полетел к забору.

Савва проводил его взглядом и посмотрел на мангал. Курица была уже давно готова, угли погасли, и его растопыренная над решеткой ладонь почти не чувствовала жара.

Савва сладко вздохнул, и вновь раскрыл книжку:

« — Как же вы, в самом деле, Иван Иванович, даете за ружье черт знает что такое: свинью!

— Отчего же она — черт знает что такое, Иван Никифорович?

— Как же, вы бы сами посудили хорошенько. Это-таки ружье, вещь известная; а то — черт знает что такое: свинья! Если бы вы не говорили, я бы мог это принять в обидную для себя сторону.

— Что ж нехорошего заметили вы в свинье?»

Савва усмехнулся. Закрыл глаза, провел пальцами по теплой, совсем живой, странице. Старая книжка, оставшаяся еще с незапамятных времен, прекрасно сохранилась, только листы пожелтели и трогая ее, словно лаская, Савва ощущал с удивительной ясностью, как ему хорошо и как все прекрасно на свете!

И весь день сегодняшний радовал теплом и солнцем, словно не весенний, а почти уже летний. На реке ветер гнал белые барашки, и было зябко, а здесь — у дома, — мрела совсем летняя жара.

Отложив книжку, Савва встал и подошел к старой, широкой сосне. Душу укутало негой и предчувствием чего-то сладостного, светлого, счастливого. Спекшиеся губы насыщались нежной, ласково-свежей, обволакивающее теплой атласной тишиной.

Томный, разомлевший день обещал не менее отличный вечер, и сердце стучало тяжело и приятно, и кровь в венах бурлила как вино: счастливая, молодая, солнечная, ошалевшая кровь.

Савва остановился перед открытой дверью в баню. Он пристально, не мигая, посмотрел внутрь: после яркого солнца темный пахнувший холодной плесенью проем воспринимался входом в склеп. Привыкнув к полумраку, глаза различили гнилой косой пол с огромными щелями между досками. Савва поднял взгляд выше: в железной печке ржавчина проела дыру на стенке, рыжие хлопья неряшливо обрамляли ее края. В углу громоздились вилы и лопаты, под ними — хаос из шлангов, проволоки, кусков пленки и еще не пойми чего.

А на крошечном оконце, кривом, мутном, треснутом, между паутиной и древней плоской стальной банкой из-под халвы, сидела бабочка. В холоде грязной тихой бани бабочка сонно двигала крылышками и усиками.

Савва хотел уйти, но все-таки взял ржавую бритвочку с подоконника и подцепил ею бабочку. Мурашки прошли у него по коже, когда он увидел, как она своими черными лапками дотрагивается до острия лезвия. Оказавшись на улице и почувствовав тепло, бабочка словно бы очнулась, расправила крылышки и вспорхнула. И Савва долго стоял и смотрел, как она смело порхает в сторону низкой сине-свинцовой тучи, придавившей другой берег реки.

— Ты чай покупал? — кутаясь в красный пуховик, Катя вышла на крыльцо и закурила сигарету.

Лицо выглядело заспанным и недовольным, растрепанные светлые волосы с одной стороны примялись подушкой.

Увидев Катю, он тут же вспомнил вчерашнее, и настроение сразу испортилось.

— Покупал… — Савва сощурился.

— А шоколадку? Фу бля, фу!!! — она отбивалась от чего-то невидимого Савве.

— Купил.

— Ка-ку-ю?

— Вон же. На столе, — и он пошел проверить мангал, хотя и знал, что там ничего не могло измениться за последние пять минут.

— Ты че, угараешь? — раздалось из дома. — Ты внатуре хочешь чтоб я ела этот пластилин? Где нормальный шоколад?!

— Это самый дорогой, какой был, — ответил он, возвращаясь с решеткой в руках.

— М-м-м-м… — кивнула она, поджав губы. — Поздравляю! Вас наебали!

— Это же деревня, какой здесь выбор? — открыв решетку, он принялся выкладывать куски курицы в тарелку.

— Ну вот и сам будешь его жрать тогда!

— Ну и буду, — ответил он вполголоса.

— Ну и жри!

— Ну и всё!

Она плюхнулась на диван:

— И заебал ты уже со своей курицей! Каждый раз курица! — он бросил решётку в раковину. — Я не буду ее жрать! — заявила она, втыкая истлевшую до фильтра сигарету в переполненную окурками пепельницу.

— Мне больше достанется, — тихо проговорил он и взял ножку.

— Комов, сколько раз тебе говорила, не бери ты ее! Надоело!

С каждым словом Катя все повышала и повышала голос. А Савва молчал. Он не любил, когда его называли по фамилии, а она называла его только так. Почему ему не нравилась его фамилия, он не знал. Мать всегда обращалась к отцу по фамилии, да и в школе… Савва не любил вспоминать ни отца, ни школу. А еще всей своей душой он не выносил, когда кто-то повышал голос. Родители друг на друга постоянно кричали, и он не переваривал этого с детства.

— И затопи уже печку, в конце-то концов! — говоря, Катя придирчиво двумя пальчиками копалась в тарелке с жареными кусками, будто пыталась найти там что-то другое кроме курицы.

— Жарко на улице…

— На улице жарко, а в доме холод! И сырость! Кровати все отсырели! Спать невозможно!

— Я сушил… — вздохнул Савва, предлагать пойти поесть за столом во дворе он не стал, знал, что бесполезно.

— Что толку, что ты их сушил?! Они уже цветут все! Знаешь что?!! — не найдя ничего, что ей показалось бы аппетитным, Катя вскочила. — Если ты такой похорукий, я сама растоплю.

— Руки помою и растоплю.

— Отстань! Тебя не дождешься!

И она полезла к печке. Но тут из-за веника вынырнула серая мышка. Самая настоящая, живая юркая мышка. Она резво, как ртуть, рванула куда-то в угол. Савва с интересом глядел на нее, как дикий визг ударил по ушам и чуть не расколол ему голову. Продолжая визжать, Катя вскочила на кровать.

А он смотрел на нее с искренним непониманием.

Через полчаса они стояли уже на переезде. Шлагбаум закрыли, и вереница машин покорно ждала пока проедет поезд, но его пока даже не было видно. Глупо было уезжать так рано, бездарно заканчивать отлично начатый день, но Савва ничего не мог поделать. Как он не уговаривал Катю, та не хотела оставаться в доме. Выскочив из дверей, она наотрез отказалась заходить обратно, и ему пришлось выносить ее вещи на улицу.

Солнце шпарило вовсю, вместе с жарой в машине нарастал и градус нервозности. Катя сказала, что ей жарко, и потребовала включить кондиционер. Савва включил. Она сказала, что ей холодно, и ему пришлось его выключить.

Появился поезд. Он медленно, как во сне, поплыл вправо. Потом замер, и покатился назад с вызывающим зубную боль металлическим скрипом. Савве показалось, что еще секунду, и он не выдержит, выбежит на улицу и станет биться головой о капот.

— Комов, знаешь, мне сон приснился! — холодно оскалившись, начала Катя. — Мы с тобой хотели потрахаться. Хотели. Но у нас ничего не получилось! Ни-че-го!

Савва промолчал. Оправдываться за неудачу в постели глупо — ну не получилось и не получилось, от холода, наверное: кровать-то действительно оказалась ледяной. Или причина испорченного вечера всё же в Кате? Устроившись на подушках вместе с пивом и чипсами, она сперва переписывалась с девчонками, хвастаясь им своим романтичным уик-эндом и безбожно приукрашивая старый дом, да и самого Савву, а потом открыла на планшете какую-то вкладку.

«Тут видосы прикольные есть, горяченькие, посмотрим?», — хихикнув, она подтолкнула Савву плечом, тот как раз решал — пора уже ему к ней приставать или можно еще немного просто посидеть и попить пивка, поэтому предложение воспринял с готовностью.

Не было у него никогда с Катей того, о чем пишут в книжках, никакой дрожи, никакого помрачения мозгов, просто — «так надо». Он — молодой парень, она ничего себе девчонка, не сильно симпатичная, но и не стремная, остались вдвоем на даче — понятно, что будет секс. Ради этого же и приехали, не говорить же «спокойной ночи».