Впрочем, немалая часть смогла уехать. Та часть, которая умела видеть дальше собственного носа и понимала, что НЭП – лишь временное явление, глубоко чуждое Стране Советов и «товарищам» разного рода. Пауза перед новыми свершениями, не более того. И с началом коллективизации и прочего раскулачивания это ярко и однозначно подтвердилось. Вот только с того самого времени граница была на прочном и надежном замке. Все, финита ля комедия! Пауза закончилась, продолжение коммунистического спектакля объявляется открытым. К тому же…

О, очухался! А далее все знакомо и предсказуемо: попытки вырваться, протестующие звуки, непонимание и страх в глазах. Скучно, неприятно… но необходимо. Я ж не чекист какой-нибудь, чтобы мне нравились боль, кровь, смерть. Нет, это всего лишь необходимость, воздаяние, «эффект бумеранга». Или, как говорит одна книга, которую я хоть и читал, но остался равнодушен: «Какой мерой мерите, такой и отмерится вам». Эти «товарищи» льют кровь непричастных, невинных, вот она и отзывается. Что до меня, я лишь призрак. Живой мертвец, меня и нет по большому-то счету. Забавно все-таки получается…

Привычная уже работа. Внушаю пленнику, что орать бесполезно, а лучше всего исполнять мои приказы и надеяться на лучшее. Надежда ведь, как известно, умирает последней. Впрочем, эту народную мудрость я вслух не произносил. Нечего ввергать юного коммуниста в бездну отчаяния, он мне в ближайшие часы нужен разговорчивым, жизнь выторговывающим.

Сделано. Молчащий, хоть и стучащий зубами от страха Алексей готов к сотрудничеству, ожидает моих вопросов и готов дать ответы. Я это знаю, он это знает, вот только… Противно. Но надо, Алекс, надо.

Вопросы. Десятки и сотни вопросов, ставящих перед собой единственную задачу – выпотрошить жизнь Алексея Фомина до мелочей. И, не рассчитывая исключительно на память, переносить все полученные сведения на бумагу. Потом все это предстоит выучить наизусть, да так, чтобы и спросонья не запамятовать. Детство, отрочество, учеба в университете, яркие события в жизни. Знакомые, дальняя родня, которой, к счастью, почти не было, и с коей моя будущая маска отношения не поддерживала. Привычки, любимая марка папирос, еда, напитки, прочие мелочи. Сотни и сотни мелочей, на которые сразу же давались ответы. Парочка же пауз каралась болезненными, но безвредными, по большому счету прижиганиями раскаленным в пламени костерка острием ножа.

Уф-ф, совсем устал, сил моих уже маловато осталось. Впрочем, необходимое, хоть и не до конца, я узнал. По-хорошему надо было бы залечь где-нибудь в надежном месте, да на несколько дней, да поработать с пленным куда более основательно… Мечты!

– Знаешь, Алексей Гаврилович Фомин, чего мне больше всего не хватает в жизни аж с двадцатого года? Не отвечай, ты все равно не знаешь. Возможности поговорить. Банально не с кем. Разговаривать же с самим собой – не самое полезное занятие. И я не имею в виду разговоры ни о чем со случайными попутчиками и знакомыми. Я про разговоры по душам, где можно не скрывать свое «я», не лукавить, не носить подходящую к случаю маску. Забавно и очень иронично, – я помедлил, глядя на уже не вечернее, а по-настоящему ночное небо. Безлунное, но с тучами, мешающими видеть завораживающую порой россыпь звезд. – Истинный «я», Александр фон Хемлок, вынужден разговаривать очень редко и с теми, с кем благородному человеку в одном помещении находиться не подобает без веской необходимости.

– Фон Хемлок…

– Запоминаешь? – беззлобно хмыкнул я. – Да на здоровье. Все равно это имя – лишь эхо давно минувшего. Мне всего двадцать один год, но я успел сменить немало имен. Вместе с тем первый раз я собираюсь действительно влезть в шкуру другого человека. Использовать не простую, а до мелочей проработанную маску. Твою маску, Алексей Фомин. И будь уверен, жизнь Алексея Гавриловича Фомина будет яркой, насыщенной и посвященной достойной цели. Хотя тебя как разумное существо это от адских мук (или чего там таким, как ты, в ином мире за пакости в этом полагается), точно не избавит. Ты вообще верующий?

– Нет… – прошептал пленник. – Бог – это выдумка попов. Опиум для трудового народа. Отпусти меня, я никому, мамой клянусь!

– Как же предсказуемо. Парень, ты уже вымазался в крови и дерьме, это не отмывается. Жест Понтия Пилата, умывающего руки, тебе не поможет. Он просто отстранился от того, что считал неправильным, переложив кровь и грязь на других. А ты… Ты лично уничтожал жизни в переносном, а порой и в прямом смысле. Кулаки – а на деле простые люди, желающие жить нормально, а не в бедности. А ты уничтожал это и светился от радости. Твои же слова, я их помню. В них не было лжи, они шли от сердца. Прогнившего сердца, изуродованного. Но я не мастер в делах человеческих душ, мне нет особого дела до первопричин. Я лишь знаю, что есть такое зло, которое не должно существовать.

Попытка закричать была прервана легким ударом по горлу. Крик сменился хрипом, да и длился он всего ничего. Что ж, кляп возвращается на привычное место. И вообще, пора заканчивать.

– Ты уж прости, что заставляю выслушивать все это, – без тени иронии извинился я перед без нескольких минут трупом. – Как я уже говорил, мне просто не с кем побеседовать по душам. Ведь люди редко когда умеют хранить тайны, а понятие чести в том, во что вы превратили Россию, практически утрачено. Доносы, поклепы, стремление угодить начальству стали основой для многих советских граждан. Печально. Зато мертвецы не болтливы, а с живыми своими мыслями точно не поделятся.

Вроде хотел сказать что-то еще? Ах да! Благодарю за предоставленную жизнь. Она мне пригодится. А теперь прощай, Алексей Фомин. Теперь я – это ты. Ну а ты займешь место мертвеца. Удачной тебе дороги хоть в ад, хоть в великое ничто.

Аккурат с последним словом я вонзил нож точно в сердце того, кто раньше был Алексеем Гавриловичем Фоминым. Живые глаза… Мертвые глаза. Один миг – этого достаточно, чтобы из глаз исчезло «отражение души», чтобы живое стало мертвым, инертной массой, которую никто не назовет человеком. Мне же оставалось лишь скрыть тело.

Скрыть… Если подходить к этому делу со всей основательностью – концы лучше прятать в воду. Водоем, веревки с грузом, вспороть живот, чтобы покойник не всплыл по весне или еще раньше. И все, рыбы и раки сделают остальное. Они никогда от столь обильного пиршества не отказываются. Увы и ах, но водоемов поблизости не было. А тащить тело до неблизких… Да упаси боже, я же не Иван Поддубный, чтоб такие тяжести на дальние расстояния перетаскивать. К тому же собственного авто не имею, не в моем нынешнем положении на такое замахиваться!

Нет воды, но есть земля. Вот там тело и упокоится. Правда, без официальной могилы и креста, ну так партийные нынче почти поголовно атеисты. Все, Алекс, хватит сам с собой разговаривать, работать пора. Побудешь немного землекопом-могильщиком. Ну а потом сменишь профессию. Надеюсь, что на чекиста. Ирония судьбы!

Москва… столица нашей Родины. Как по мне, так до Северной Пальмиры, она же Санкт-Петербург – язык не поворачивается в мыслях называть этот великий город, построенный великим человеком, Ленинградом – нынешней столице очень далеко. Размах не тот, с красотой проблемы. Хотя ну где нынешняя власть и где чувство прекрасного? Слабо они сочетаются, а если точнее, то совсем никак. Да и давит на них атмосфера изысканности и утонченности града на Неве. Неуютно им там, Москва куда как ближе.

И все равно – Москва тоже город со своей славной историей, особенностями, достопримечательностями. Жаль только, что многих уже не увидеть или увидеть все-таки можно, но не такими, как раньше. Исчезли многие памятники, не нравящиеся советской власти. Да-а, мало им бороться с живыми людьми, так они еще и с памятью о них сражаются. С животной ненавистью разгоряченные толпы сбрасывали с гранитных постаментов тех, кто приносил России величие и славу. И ставили на их место новые – порой нелепые и уродливые до полного идиотизма. Чего стоят памятники, выполненные из досок? Ничего, но их ставили. Роскошный гранитный постамент от прежнего памятника и нечто несуразное на нем. Интересно, а сами «творцы» и инициаторы понимали, как глупо это выглядит со стороны? Вряд ли. Ведь если боги хотят кого-то наказать, сначала лишают разума.