Стефан смотрел на могилы своих родителей и чувствовал самое настоящее одиночество, в той мере, в коей он его еще никогда не испытывал. Чувствовал такую слабость, что и сам был готов прилечь рядом с ними. Ему очень хотелось видеть суровый, но справедливый взгляд своего отца; видеть улыбку своей мамы; видеть улыбку Мерилу. Как же ему хотелось обнять ее. Больше всего на белом свете. Он не смеет сдаваться просто так… И пусть живые завидуют мертвым, живые успеют ими стать… И он не смеет сдаваться раньше времени.

Стефан повернул голову в сторону Бенедикта, стоявшего чуть в стороне. Тот выглядел сдержанно, молчал также как и Стефан, поглядывая на могилы из-под полей своей заснеженной шляпы. Увидел, что Стефан смотрит на него, и посмотрел на брата в ответ. Стефан молчал. Бенедикт сказал весьма неожиданно:

- Ты молодец!

- Я? – спросил тот от неожиданности.

- Да, ты!

- Почему?

- Ты сильнее меня. Ты лучше меня. Вот, почему.

Стефан смотрел во все те же неизменчивые своему холоду глаза Бенедикта, но улавливал намек на признание, чему с трудом верил. Точнее, не хотел верить, все равно выстраивая этот барьер. Он сам это делает. Он сам уходит от своей семьи. Ранимый, идиотический человек… Он до сих пор помнил, как Бенедикт оставил его мокнуть под дождем ради издевки. Стефану тогда было всего пять лет. Но он запомнил это на всю жизнь. Не глупо ли?..

Может быть, горе сближает. Может быть, годы проходят, и люди все же… Нет! Они не меняются, а делают выводы, все также протестующе думал Стефан.

Он ничего не сказал Бенедикту в ответ. Поскольку, не знал, что сказать. Он снова повернул свою голову в сторону могил своих родителей, долго смотря на заснеженную землю.

Мертвые что-то знают. Иначе, они бы не хранили такой покой…

Ему захотелось убежать подальше. Скрыться и обо всем забыть. Что? Куда? И как? Стефан сам высмеял свои мысли в этот момент. Прежде у него плохо получалось это. Впрочем, как и все остальное. Отлично у него получалась лишь одна вещь. В меру своего богатого нигилистического воображения представлять себе, как госпожа Смерть крутит его тело с подпорченной душой на вертеле, прокапчивает, но не дожаривает…

XIX

Мария стояла на коленях напротив алтаря с зажженными свечами, и молилась. Тихо плакала, чтобы не раздражать его своими слезами. Но он и без этого был раздражен, метнув стул за ее спиной, громко упавший на пол, отчего Мария содрогнулась, стараясь не прерывать молитву. Джулиан стал подходить к ней громкими, ровными шагами.

- Думаешь, это твое спасение? Молитва? – гневно приближался его голос с нарастающей болью для ее сердца.

Каждый его шаг был громче предыдущего, отчего Мария молилась усерднее. Но когда услышала, как его ноги остановились прямо за ее спиной, она прекратила молитву от испуга, замерев. Она боялась повернуться, чего не потребовалось. Рука Джулиана подняла ее с пола за шиворот, принужденно повернув ее заплаканное лицо к его обезумевшему лику. Она несмело посмотрела в него, тут же опустив глаза, содрогаясь от страха и плача.

- Это – твое спасение? Да? Ты просишь у Бога?

Мария смиренно кивнула в ответ.

- Чего ты просишь? Чтобы я не сделал вот этого?

Джулиан со всей силы отпустил Марии пощечину, после чего бросил ее как мешок на кровать. В нем было много силы.

- Тварь! – выкрикнул он.

Мария громко зарыдала, не в силах сдержаться. Чтобы не показаться шумной, и тем самым еще более не злить Джулиана, она уткнула свое лицо в подушку, заодно пряча его. Она чувствовала, что еще немного и уже не вынесет всего этого.

- Так ты замаливаешь свои грехи? Стоя перед комнатным алтарем, рабыня Божья? Да? Ты мне скажи! Скажи мне! – требовал Джулиан, выкрикивая все сильнее, смотря на дрожащее тело своей жены. – Вставай! Слышишь? Вставай, мразь! Иначе мне придется поднять тебя!

Джулиан не дожидается, и сам стягивает Марию с постели, как одеяло. Только в отличие от одеяла Мария громко ударилась своим телом об пол, почувствовав, как боль сковала ее спину.

- Куда… Куда ты меня тащишь?

- О-о-о! Безмолвная рабыня Божья! Теперь ты заговорила? Теперь я достоин твоих слов? Боже, ты слышишь? Ты слышишь, как говорят безмолвные? – говорил Джулиан, тянув супругу по полу за шиворот.

- Джулиан, брось! Перестань!

- Ну, уж нет! – уже не в силах остановиться, затаскивая Марию на кухню, говорил он.

- Ты помнишь, что было с Иудой? А? Помнишь? Я тебя спрашиваю!

- Боже мой, Джулиан! Прошу тебя! Выслушай! Я никому не говорила, и не расскажу! Поверь мне ради Господа!..

- Ради Господа? – надменно переспросил Джулиан, явно показав, что его не остановят набожные фразы его жены.

Он отшвырнул ее впереди себя, и сказал требовательным тоном:

- Я не слышу твоей мольбы!

Мария стала на колени перед ним.

- Клянусь тебе, провидец! Клянусь, что никто никогда не узнает твой секрет! Сердцем клянусь!

Она сомкнула ладони и прикрыла глаза.

- Клянешься?

- Душой Габриэля клянусь, если ты не веришь мне!

- Не покушайся на душу сына, отвечая за свои слова! – сказал Джулиан, но заметно успокоился, пристально посмотрев на прикрытые, смиренные глаза супруги, – Душою Габриэля… - повторил он, после чего спокойно спросил. – Как ты узнала?

Мария пустила слезу.

- Я давно знала… - она сделала паузу, нервно глотнув. – Но увидела его лишь недавно…

«Его… Кристофера…» - подумала она. Явно подумал и Джулиан, точно и сам с грустью вспоминая о брате. Он также как и Мария был готов расплакаться, вспоминая, что сделал. Что пришлось ему сделать, как думал он. Вспоминая ту самую ссору, из-за которой его брата более нет в живых. Он хотел все рассказать. Джулиан не позволил ему это сделать. Такой ценой… Ему было очень жаль, что он добился его молчания таким путем. Но это было неизбежно. Для него…

Так думал Джулиан, погружаясь в воспоминания о смерти своего брата. Он сделал свою жертву ради сохранения мира и покоя этих людей. Людей, которых заберет обещанный им свет, не смотря ни на что. Они сами хотят этого больше всего, даже если верят в это уже не настолько искренне, а из нужды верить во что-то, что также понимал Джулиан в этот момент.

Он посмотрел на Марию, в ее заплаканное лицо, которое выражало страх, боль и опасение за свою жизнь. Он видел в ней это, поэтому не доверял ей в этот момент, все больше склоняясь к мысли, что если брат захотел поведать людям о деяниях их пророка, то и жена захочет. Верность женщины в библии была предана самой бескомпромиссной критике. О чем здесь думать? Святые письмена разоблачают ее ум и намерения лучше остального…

Джулиан посмотрел на нож, огромный, кухонный, заточенный под мясо нож, лежащий на столе. Еще утром Джулиан перерезал этим ножом глотку гуся, запекающегося сейчас в печи. Какая ирония. Болестная, грустная, жестокая, как и любовь к этой женщине – единственное, что еще сдерживало его. Пока…

Мысли Джулиана прервал шум и гам за окном. Точно что-то произошло. Мария посмотрела в окно, почувствовав момент спасения. Джулиан стал прислушиваться.

- …Джек… - слышалось ему. - Боже, он жив! Скорее, кто-нибудь!..

Джулиан понял, что к чему и решил не временить. Посмотрел на Марию, и сказал:

- Видимо, Бог любит тебя! Ты понимаешь, что ты теперь должна хранить эту тайну?

Мария покивала головой, лишь бы он больше ее не тронул.

- Не разочаруй Его! И меня, - сказал он, и надел куртку, после чего вышел навстречу Джеку.

Мария, наконец-то, сделала вдох полной грудью, но легче ей от этого не стало. Последние слова ее мужа звучали как приговор. И она снова расплакалась, не зная, что будет дальше с ней. Ветер прогладил ее щеки своим холодным прикосновением, тут же прекратив, когда Джулиан закрыл за собой дверь.

Выйдя на крыльцо своего дома, Джулиан ориентировался на несколько светящихся фонарей в кромешной ночи. Догоняя ближайший, Джулиан спросил у того, кто держал его на ходу: